Стыдно

Стыдно

В детстве мы собирались группками в сумерки в каком-нибудь укромном местечке — на чердаке, под скирдой соломы, в овраге, за оградой разрушенной церкви, а то и на кладбище — и по очереди рассказывали истории из пережитого, прочитанного или во сне увиденного. Но обязательно что-то страшное, смешное, печальное, стыдное… Одним словом, для разгула ребячьей фантазии создавался неоглядный простор.

От страшного мы даже прижимались друг к другу от смешного хохотали, прикрывая рты ладошкой, чтобы никто нас не услышал и не обнаружил, а от печального, случалось, и всхлипывали…

То было в детстве. Случись мне сейчас поведать без преувеличений и домыслов про стыдное, пережитое мной, я рассказал бы следующее…

Однажды, будучи руководителем секции кинематографии в Комиссии по Государственным премиям при Совете Министров РСФСР, я был приглашен вместе с председателем Госкино РСФСР А.Г.Филипповым в отдел культуры ЦК КПСС. Это было мое первое посещение заведения в «ранге» руководителя.

Заведующий сектором кино принял нас радушно, но и подчеркнуто по-деловому: очевидно, он куда-то торопился. Попросил рассказать о работе нашей секции, о том, кто, как он выразился, выходит «на бровку» к финишу, то есть кто реально, по моему мнению, может стать лауреатом Государственной премии.

Разложив бумаги и газетные публикации на столе, я сказал:

— В этом году урожай на истинно художественные произведения, достойные наград, крайне беден. Но из более двадцати представленных работ явно выделяются документалисты, мультипликаторы и одна художественная лента — «Звездопад» режиссера Игоря Таланкина.

— А телевизионных фильмов разве нет? — спросил заведующий сектором, не поднимая головы от списка претендентов.

— Достойных нет.

— А фильм по повести Маркова? — Он спросил не меня, а А.Г.Филиппова. В его взгляде на председателя Госкино я прочел укор: «Что же ты, мол, не подготовил Матвеева?»

Во мне уже стало что-то закипать. Дух сопротивления тому, что мне будут что-то навязывать, потихоньку распирал мою грудь, но я старался держаться ровно и корректно.

— На мой взгляд, в этом сериале сценарная и режиссерская работа невысокого класса. Да и актеры не украсили фильм. Чего не скажешь о «Звездопаде», где все компоненты выполнены мастерски и на достаточно высоком художественном уровне.

Заведующий сектором, выстукивая пальцами по столу какую-то мелодию, думал. Потом решительно заявил:

— В фильме по Маркову есть новизна темы — борьба с японскими самураями на Дальнем Востоке, темы напрасно забытой… А с «Звездопадом» вас зритель не поймет. Картина-то в прокате провалилась. И вдруг — премия…

Я перевел взгляд на Александра Гавриловича в надежде получить поддержку. Увы, он чертил на клочке бумаги какие-то загогулины и всем видом давал мне понять, что он абсолютно нейтрален. Мне стало совершенно ясно, что партийный и государственный чиновники еще накануне обо всем договорились. Им оставалось для проформы поставить меня в известность — кто получит премии.

Мое самолюбие взыграло. Я — председатель секции кинематографии, у меня есть свое мнение о том, кто премии достоин. Если же мое мнение не принимается во внимание, то зачем вы меня вызвали?

Я понял, что дискутировать здесь, в ЦК, было занятием бессмысленным, тем более что в интонациях моего оппонента явно слышался «приказ в вежливой форме». Но и уйти, пока мне не скажут, почему оба чиновника настаивают на своем и что на самом деле кроется за этим нажимом на меня, я не мог — унизительно.

— Если я выскажусь в пользу телесериала, меня не поймут члены кинокомиссии, среди которых крупные и уважаемые сценаристы, режиссеры, операторы и актеры. Да вся художественная интеллигенция меня на смех подымет…

Осторожно пытался я понять истинную причину несогласия начальников со мной.

Заведующий сектором почти по-дружески, доверительно поведал:

— Поймите. Тут есть деликатный нюанс: один из авторов сценария и автор повести — Георгий Мокеевич Марков… Он лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР, а российской премии не удостоен. Не кажется ли вам, что это нелепость?

Я понимал, что, кажется, мало-помалу приближаюсь к причине чиновничьего упрямства. Но…

— Но все-таки, почему не дать премии «Звездопаду»?

— Фильм не имел успеха у зрителей! — повысил голос мой собеседник.

— Очень часто выдающиеся произведения искусства не бывают поняты широким зрителем!..

Заведующий сектором нервно сбил пепел с сигареты и выразительно взглянул на председателя Госкино, дескать, как с ним говорить?.. То есть со мной.

Александр Гаврилович решился:

— Надо сказать Евгению Семеновичу все как есть. Чего от него скрывать?

Хозяин кабинета погасил сигарету в пепельнице и тяжело вздохнул:

— Ладно. Это, как говорится, для служебного пользования. «Звездопад» создан по повести Астафьева, так?.. — почти заговорщицки начал он.

— Но Виктор Петрович не является автором сценария. Его и в списке претендентов нет, — ответил я и напрягся, ожидая неприятного продолжения «для служебного пользования».

— Так вот, на творческой встрече с читателями Виктор Петрович на вопрос «Кто сегодня лучший писатель России?» ответил… — Мой собеседник закурил новую сигарету и повторил слово «ответил» уже с нажимом. При этом он остро посмотрел мне в глаза. — «Солженицын»! Вот так, Евгений Семенович!..

Это «вот так» вертелось в мой голове всю ночь…

Перед заседанием президиума Комиссии по премиям я спросил у руководителя секции литературы М.Н.Алексеева:

— Что случилось с Астафьевым?

— Виктор — дурень! Ляпнул, не подумав, какую-то чертовщину про Солженицына… Теперь нам расхлебывать. Да и вам, кинематографистам, несладко будет…

Несладко было прежде всего мне — ведь я должен вести заседание секции… Это я должен убедить ее членов проголосовать за картину про инцидент с японцами. Значит, я должен найти убедительную аргументацию в пользу несправедливости. Значит — растоптать свое собственное мнение… Значит — лгать…

Не мог я согласиться с такого рода закулисной игрой, но выступить против указания ЦК тоже не мог. Пусть решают члены секции, подумал я.

На заседании кинематографисты не проявляли особой горячности в обсуждении работ претендентов, кроме, конечно, лиц заинтересованных. Поскольку фильм о пограничниках был телевизионный, то первым в бой с пламенной речью кинулся представитель Гостелерадио. Он красноречиво говорил о военно-патриотической теме, на которой-де воспитывается молодое поколение советских людей…

Выступил и председатель Госкино РСФСР А.Г.Филиппов.

В осторожных формулировках говорил о «Звездопаде», но поддержал телевизионщиков. Ну и… Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых получил творческий коллектив, создавший сериал о победе советских пограничников над самураями.

Было стыдно мне? Было! Ведь смалодушничал!..

Но вскоре случилось еще более стыдное. На секретариате правления Союза кинематографистов СССР в числе многих других стоял и вопрос о приеме в члены Союза режиссера этой ленты, теперь уже лауреата Государственной премии РСФСР.

Вел заседание секретарь правления А.В.Караганов. Во вступительном слове он напомнил, что в Союз принимаются лица, внесшие в дело развития кинематографии значительный вклад, создавшие заметные произведения искусства. Обсуждение было недолгим, а его результат весьма красноречивым: претенденту в приеме отказать — до будущих достойных работ. Стыдно было — дальше некуда: режиссер-лауреат не дорос, чтобы быть членом Союза кинематографистов…

Постыдились ли в отделе культуры ЦК — не знаю. Вряд ли. А мне стыдно до сих пор…

В прессе началась кампания осуждения действий, высказываний академика А.Д.Сахарова. Газета «Правда» опубликовала гневное письмо ведущих ученых страны, под которым жирным шрифтом были напечатаны десятки фамилий знаменитых академиков. В подобном роде выступили и не менее маститые писатели, художники и композиторы. Развернулось прямо-таки массированное наступление на отъявленного антисоветчика (трижды Героя Социалистического Труда, выдающегося ученого с мировым именем!).

Кто-то верил тому, что писалось в газетах, повторял вслед за ними: «Иуда!» Кто-то был на стороне ученого. Кто-то угрюмо молчал…

И вот в моей квартире раздался звонок. Звонили из Союза кинематографистов.

— Евгений Семенович, работники кино написали письмо-протест против предательской деятельности Сахарова. Не поставите ли и вы свою подпись?

— Я ни черта не знаю про него и его внезаконную деятельность. Никаких его писем и статей не читал. Как же подписывать столь ответственный документ?..

— Ну, как хотите. Это сугубо личное дело, Евгений Семенович. — В трубке прозвучали недовольные интонации, потом раздались частые гудки.

Минут через 10–15 снова звонок.

— Евгению Семеновичу привет!

— Привет.

— Ты что, не доверяешь ЦК? — дружелюбно прозвучал в трубке приятный баритон.

Я повторил то, что уже сказал «трубке» из Союза, но спросил:.

— А кто уже подписал? — Десятка полтора названных фамилий не могли не впечатлять: это были уважаемые люди отечественного кинематографа. — Ну, ставьте и мою!.. — брякнул я в трубку.

На душе было скверно. Ведь чувствовал же я, что совершил что-то непорядочное, даже мерзкое. Но внутренний голос утешал: «Значит, так надо! Ты поступил как коммунист!»

И когда генеральный секретарь ЦК КПСС М.С.Горбачев снял с опального Сахарова обвинения, вернул его из ссылки, из города Горького, в Москву, потом даже дал ему выступить на Первом съезде народных депутатов СССР — я испытал стыд за невольное участие в травле этого человека. Я чувствовал к себе самому отвращение…

Душевные терзания тех дней сделали мою жизнь невыносимой: одолевали бессонница, сердцебиение, обострялись давние, ставшие уже хроническими, заболевания.

Пришлось обратиться к врачам. После обследования услышал диагноз: «Переживания даром не прошли — сильнейшее нервное перенапряжение, диабет… никаких перегрузок!»

Я словно ждал такого толчка и сразу потребовал освободить меня от обязанности быть руководителем секции кино в Комиссии по Госпремиям! Отказался я и от преподавательской работы во ВГИКе, хотя была она для меня и радостью, и… учением. Но расстаться со студентами было надо: работать, как прежде, с полной эмоциональной отдачей, когда я, чтобы зажечь учеников, зажигался сам, теперь мне было не по силам. А жить без запальчивости, без горения, без того, чтобы отдавать студентам всего себя, я не мог…