Контрасты

Контрасты

5 ноября 1982 года. Вашингтон. Советское посольство устроило традиционный прием в честь праздника Октябрьской революции. Три зала распахнули двери для высоких гостей, для дипломатов из всех стран, аккредитованных в США. В толчее ловко двигались официанты, разнося на подносах фужеры с винами и наполненные водкой рюмки… Я заметил, что леди и джентльмены предпочитали прочим напиткам именно нашу «Столичную»:..

В залах стоял торжественный гул. Позолота на стенах и потолках тускло поблескивала сквозь сизый табачный дым. Слышались обрывки фраз на английском, французском, немецком, арабском, японском и прочих языках… И все улыбки, улыбки… Больше и чаще улыбались дамы. Мне показалось, что они не слишком внимательно слушают своих кавалеров, а больше стреляют глазами по сторонам, очевидно прикидывая преимущества своего туалета в сравнении с туалетами других женщин.

Ко мне и М.В.Александрову (заместителю председателя Госкино СССР) подошел мужчина с красным в крапинку галстуком бабочкой и, чокнув своей рюмкой по нашим, сказал:

— Обратили внимание, коллеги, что и сам сюда не явился, и команду не пустил?..

— Дела… Государственные дела… — дежурно ответил Александров незнакомому нам «коллеге».

— Да, конечно, конечно, — рассеянно ответил «коллега» и ретировался.

— Кто это? — спросил я у Михаила Владимировича.

— Бог его знает. Ему было интересно посмотреть на выражение наших лиц при сообщении о том, что президент Рейган пренебрег приемом.

Я только успел подумать: «А чему удивляться? „Холодная война“ достигла своего апогея!»— как протолкнувшийся сквозь гущу гостей советник посольства по культуре Дюжев предложил:

— Слушай, Матвеев, у нас появилась идея. Анатолий Федорович удостоен звания Героя Социалистического Труда. Случай уникальный — дипломат-герой!.. Подойди к микрофону и поздравь!..

Признаться, я растерялся. Стал отказываться, сопротивляться:

— Кто меня поймет? Они по-русски ни в зуб ногой! — Советник уже подталкивал меня в спину к микрофону. — Да не оратор я!.. — продолжал я отбиваться.

А советник уже тянулся к микрофону и что-то громко вещал по-английски. Я только понял, что фамилия моя Матвеев. И со страху продекламировал:

Нет, ребята. Что там орден,

Не загадывая вдаль,

Я ж сказал, что я не гордый,

Я согласен на медаль!..

И добавил к «Теркину»: Зо-ло-тую!

Во всех залах раздался смех. Я осмелел:

— С высокой наградой первого среди дипломатов СССР Героя! За Анатолия Федоровича Добрынина!

Что вызвало такое оживление и аплодисменты среди гостей? То ли пришедшиеся к месту стихи Твардовского, то ли искренняя радость за нашего посла, то ли градусы «Столичной», то ли предельная краткость тоста…

Во всяком случае, мы с Александровым стали объектом подчеркнутого внимания. Посыпались вопросы. Какая-то дама поинтересовалась:

— Говорят, вы сыграли вашего президента? — Леди, конечно же, имела в виду сыгранную мной роль Брежнева.

— Это ваш актер играет роль президента, а я сыграл роль всего лишь генерала… — отшутился я.

Леди поняла, что я говорю о Рейгане, и, захлопав в ладоши, воскликнула:

— Браво, браво!..

К нам подошла пожилая женщина в синем платье с блестками на воротнике и на чистом русском языке, я бы сказал, на петербургском диалекте, произнесла:

— Я — Елена Андреевна Камкина. Очень хотела бы видеть вас в моем доме в любое удобное для вас время… пожалуйста, не откажите!..

Советник по культуре прищуром глаз дал нам понять: отказываться не стоит. Мы согласились…

На следующий день вечером мы были гостями посла в его загородной резиденции. Мрамор, позолота, хрусталь, ковры, зеркала не производили впечатления излишней роскоши — красиво и благородно было в этом доме. Как и должно быть там, где живет посол великой страны.

За празднично сервированным столом кроме нас и хозяина было еще человек шесть — кто они, мы еще не успели узнать, поэтому чувствовали себя несколько напряженно… Анатолий Федорович Добрынин, одетый подчеркнуто просто, без официоза, словно и гостей приглашал вести себя свободно, по-домашнему. Поднял бокал с вином и сказал просто:

— Ну что ж, друзья, выпьем за нашу Родину, за революцию!

Постепенно в перерывах между тостами начал завязываться обычный разговор, чаще стали появляться улыбки, а иногда слышался и смешок. Все это благодаря добродушию и непосредственности хозяина дома. Поразительно: член ЦК, посол — и так живописно прост. Мне приходилось бывать в обществе людей такого ранга, и всегда они давали понять — я прост, но… Дистанцию извольте соблюдать… А здесь было хорошо…

И тут моему «хорошо» наступил конец. Мой киноначальник Александров решил «вывести меня на арену».

— Анатолий Федорович, попросите Евгения Семеновича показать, как бы вас поздравил с наградой Леонид Ильич…

Добрынин удивленно поднял брови и, широко улыбаясь, сказал:

— Интересно, интересно… Пожалуйста!

— Анатолий Федорович, — с мольбой не казнить меня ответил я послу, — мое начальство шутит…

Но он повторил просьбу. Захлопали и гости: «Просим, просим!» Господи! Как я в тот момент проклинал себя за то, что позволял себе иногда в своем кругу рассказывать анекдоты о Брежневе и шаржированно копировать его. Но это — зная, где, кому… А тут?!..

Александров шепнул:

— Давай, давай, не ломайся!..

— Пожалуйста! Просим! — настаивали гости.

Деваться было некуда. Я встал и жестом, как бы вынув ее из кармана, взял со стола салфетку. Стал читать:

— Дорогой Толя!.. — Разумеется, произнес это со всеми особенностями речи Брежнева.

Заметил, что улыбки с лиц гостей слиняли, даже испуг в их глазах обозначился. А за спиной героя, в глубине, за чуть приоткрытой дверью я увидел неясно какие-то лица — кто-то подглядывал. А может, снимал, записывал?.. Так, подумал я, значит, из Вашингтона придется мне ехать прямо в Магадан… Но, преодолевая смущение, продолжал импровизировать… Закончил словами:

— Твой Леня!.. — И сел ни живой ни мертвый.

Внушительных размеров тело посла содрогнулось от хохота… Смеялись все, а громче всех мой «провокатор» Александров. Им смешно…

Анатолий Федорович, спасибо ему, почувствовал мое замешательство, решил сменить пластинку: стал рассказывать о резиденции, где жили наши послы, — и до него жили, и будут жить после окончания срока его пребывания в США.

— А сейчас я приглашаю вас посетить бар — произведение моих рук…

Все оживленно и шумно последовали за хозяином на десяток ступенек вниз, кажется, в подвал. «Прелесть какая!» — подумалось мне. Деревянные столы, стулья, стойки… Две юные леди лет по тринадцать в белых фартучках угощали пивом, орешками и прочими яствами…

Тут бы наслаждаться — ведь я, грешник, пиво обожаю, — но те физиономии в дверном проеме не выходили из головы… Милые люди, согретые и вниманием хозяина, и спиртным, болтали по-домашнему о разном: о жизни у нас и у них, о кино, о сотрудничестве с США, о звездах, о зарплатах, о женщинах… Обо всем… Всем было хорошо. Всем. Но не мне…

Улучив момент, юные леди поманили меня в уголок.

— Дядя Женя, покажите нам, как Леонид Ильич поздравлял.

Я опешил:

— Откуда вы знаете?!.

— А мы в дверь подглядывали!..

Очевидно, это были внучки посла. Фу!.. Тут мне стало легче на душе… Слава Богу. А то я думал совсем о другом…

Вечер 7 ноября мы провели в доме Е.А.Камкиной. Посол рассказал нам о ней:

— Женщина она удивительная. Родители увезли ее из России еще ребенком в восемнадцатом или в двадцатом году. Воспитали в духе преданности всему русскому. За свою жизнь Елена Андреевна сделала много доброго для России. Владелица крупного магазина «Русская книга», она широко пропагандировала нашу отечественную литературу. Произведения советских писателей стали популярными на Американском континенте благодаря, конечно, стараниям госпожи Камкиной.

Мы вошли в гостиную, где все «пахло Русью»: подлинники русских живописцев, коллекция матрешек и… речь! Только русская речь! Правда, бросалось в глаза, что люди старшего поколения говорят на родном языке чище и свободнее, а юноши и девушки чуть запинаются. Иногда закатывают к потолку глаза — переводят с английского на русский.

Вопросов и тут хватало, и почти все начинались: «А правда ли, что…»

Я же, захватив с собою баночку черной икры (с какими муками доставал я ее в тогдашней Москве), ждал случая вручить подарок Елене Андреевне. И все откладывал на потом, все казалось — не к месту.

Хозяйка воскликнула:

— Как известно, соловья баснями не кормят. Прошу к столу!

В столовой, освещенной свечами, стол ломился от русских блюд: осетр, расстегаи, блины, грибы, гусь с яблоками и — мать честная! — две хрустальные вазы с черной и красной икрой… Куда я теперь со своей баночкой? Наступит ли тот момент «к месту», когда, хотя бы изобразив шутку, можно будет преподнести свой сувенир из Москвы?..

Оживление за столом царило такое, будто все мы были близко знакомы тысячу лет. Однако, закусывая «Смирновскую» водку «ихней» икрой, я все думал о своей: когда же я ею «осчастливлю»? Мне казалось, что моя баночка уже так нагрелась в кармане, что…

Постучав вилочкой по тарелке и дождавшись тишины, Елена Андреевна обратилась ко мне:

— Евгений! — Это имя звучало в ее произношении, как слово, вырванное из стихов Пушкина, — округло и музыкально. — Мы не простим себе, если не воспользуемся присутствием в нашем доме русского актера. Пожалуйста, что-нибудь из нашей поэзии, прозы…

И я читал. Читал с удовольствием и (сам это чувствовал) проникновенно, я был в ударе… А слушатели… Слушатели с увлечением (о! это счастье для артиста) погружались в мир Твардовского («Василий Теркин»), Горького («Однажды осенью»)… Атмосфера была неповторимая…

— Теперь, Евгений, не откажите нам в удовольствии послушать Шолохова… — попросила хозяйка.

Я не сомневался, что эта идея исходила от того же Александрова — видел, как он шушукался с Еленой Андреевной.

Мне и самому очень хотелось узнать, как будут слушать монолог дерзкого революционного мечтателя Макара Нагульнова люди, выросшие «на противоположной стороне»… Вспомнил, как однажды «на нашей стороне» мне, по сути дела, не дали прочитать этот монолог.

А было так. В большой студии «Останкино» записывался праздничный концерт, в котором выступал и я. Спустя неделю в телеэфире я не обнаружил ни себя, ни монолога моего Макара… Что случилось?.. Почему? Почему вырезали без предупреждения, без извинения?..

Позвонил режиссеру передачи Виктору Черкасову. Почувствовал, что этому порядочному человеку трудно было подыскивать в разговоре со мной аргументы… Потом он не выдержал и сказал напрямик:

— Понимаешь, старик, это такое хамство! (Слово, конечно, было более острое.) — Он назвал фамилию очень большого телевизионного начальника, который приказал: «Матвеев сыграл роль Леонида Ильича, а тут вдруг дурацкие шуточки Нагульнова про баб. Вырезать!»

Сейчас я читал здесь, в Америке. Какая это прелесть — видеть горящие глаза слушателей, слышать их смех, хлопки в ладоши…

Елена Андреевна, подойдя ко мне, растроганно сказала:

— Это вам от нас!..

И вручила мне поэтический сборник Высоцкого «Нерв», В Москве эту книжку я достать не смог, а тут — «будьте любезны»…

Расставаться не хотелось, но надо было. Не скрою, что приятно было слышать: «Побудьте еще! Не уходите!»… И думалось: «За что жизнь так разбросала хороших людей по земле?» Когда я поднимался со своего места, почувствовал, что баночка в кармане перевернулась… Нет, подумал я, «Нерв» и икорка — несовместимы. Как-нибудь потом преподнесу…

Елена Андреевна проводила нас к машине. Тут я расхрабрился и вытащил многострадальную баночку.

— Вам — из России, — промямлил я.

Елена Андреевна двумя руками прижала сувенир к груди и не сразу вымолвила:

— Как это приятно!.. Дай Бог вам счастья!..

Уже в машине Дюжев, любитель побалагурить, сказал:

— Нет, тебя, Матвеев, в приличный дом нельзя пускать.

— Что такое? — насторожился я.

— Довел, понимаешь, своей икрой хорошую женщину до слез! — И захохотал, довольный собой.

— Это вам показалось, — ответил я, а сам подумал: «А может, и нет…»

Про Америку и ее контрасты написано и рассказано столько, что об этом и упоминать бы не стоило, но… Куда деться, если это действительность?

Принимавшие нас гостеприимные президенты фирмы «Интернациональный фильм» Джерри Рапопорт и Джон Капстайн все делали для приятного и полезного нашего пребывания в США: дорогие отели, комфортабельные автомобили, престижные кинотеатры, где шли наши фильмы, обеды и ужины в знаменитых ресторанах, посещения театров, музеев, интервью крупным газетам…

Но ветры «холодной войны» пронизывали иногда до дрожи. В Нью-Йорке на фронтоне одного из кинотеатров красовалась в обрамлении разноцветных лампочек афиша моего фильма «Бешеные деньги». У входа нас ожидала группа молодых людей, желающих получить автографы. Мы немало удивились — кто нас знает в Америке, закрытой для нашего кино? В стране, где киноиндустрия тратит бешеные деньги (извините за каламбур) на популяризацию своих звезд? Оказалось — знают. Эти молодые люди искренне сокрушались, что не могут попасть в зал: кто не успел купить билет, кто потому, что дорого…

Не осталось нами незамеченным и другое — чуть в отдалении стояли двое парней с развернутыми перед собой плакатами. На одном, где было написано по-русски, я прочел: «Коммунистическую пропаганду — вон!» Интересно, кого же так напугал А.Н.Островский своими купцами, свахами и князьками?

— Кто эти юноши? — поинтересовался я.

— Не наши, — ответили несколько голосов, и было заметно, что окружившие нас молодые американцы немало огорчены.

Хозяева кинотеатра приняли нас с необыкновенным радушием. Вале Теличкиной и нашей переводчице Луизе Анишенковой преподнесли потрясающей красоты букеты, угощали разнообразными прохладительными напитками и кондитерскими изделиями… Но все же что-то меня настораживало: хозяева были заметно напряжены, перешептывались между собой, выходили из комнаты, снова входили… Взглянув на часы (на циферблате было 19.10), я удивился: американцы — деловые люди, умеющие дорожить каждой минутой, и вдруг уже десять минут не начинают сеанс.

Дюжев и Александров делали вид, что ничего не замечают и ничему не придают значения — попивали себе из крошечных чашечек ароматный кофе.

— Что происходит? — стараясь не привлекать к себе внимания, спросил я.

— Не здесь, — хохотнул Дюжев, сделав вид, будто рассказал мне анекдот.

Спустя еще двадцать минут нас пригласили на сцену, предупредив о краткости выступлений. Мы с Теличкиной молчали, а Александров сказал:

— Леди и джентльмены! Фильм, который сейчас будет на экране, мы видели, а Нью-Йорк — нет. Пожалуйста, вам — фильм, а нам — город!..

Американцы дружными аплодисментами отблагодарили нас за ненавязчивость.

— Так что же произошло?!. — допытывался я уже на улице.

Александров многозначительно оглянулся по сторонам, но ничего не изрек, а Дюжев, хотя и с нервным смешком, все же ответил:

— Бомбочку извлекли… Потому и в зал не пущали!..

Вот так все простенько.

Чего только не вытворяли наши «доброжелатели» в те «холодные времена»: бывало, засыпали сцену битым стеклом, протестуя против выступления наших танцевальных коллективов, крыс запускали в зрительный зал… Дело дошло до того, что Советское правительство заявило протест американским властям, требуя немедленного прекращения враждебных акций, — в противном случае культурные связи между нашими государствами будут прерваны.

Каким отвратительным было то время: недоверие, подозрительность, а порой и откровенная враждебность. Мне, естественно, бросилось в глаза в Нью-Йорке, как крутящаяся, мигающая реклама зазывала на антисоветские фильмы. На кинощитах часто изображали нашего солдата или офицера с нарочито зверским лицом…

Больно и обидно было видеть это. Хотя мы понимали — противостоят два мира… Надолго ли все? И к чему может привести такое нагнетание вражды? Кто повинен в противоестественности бытия? А может, американцы не без основания боятся нас? Ведь нет-нет да и бросят нам: «Кто вас просил входить в Венгрию, в Чехословакию, в Афганистан?» Очевидно, из того и родилось угрожающее: «Русские идут!»

Конечно, мы горячились, убеждая их (да и себя), что нет ничего выше интернационального долга… Но разве долги отдают жизнью, кровью? Этот вопрос уже стучал в висках, но пока робко и тихо…

В то время я готовился к съемкам фильма «Победа» (по роману А.Б.Чаковского), и все, что я видел в США, было крайне интересным и важным. Американские впечатления подводили меня к выводу об актуальности, необходимости такой постановки.

Я уже знал, что бывают дни, когда гражданам США разрешается посещение Белого дома. Благодаря содействию А.Ф.Добрынина разрешили и нам пройтись по залам этой цитадели американской политики.

Служба безопасности, тщательно проверив нас «на глаз и на ощупь», передала очаровательной (правда, до немыслимости худенькой) служащей Белого дома — для дальнейшего сопровождения и экскурсии.

Прошлись по портретной, где находятся изображения всех президентов страны, выполненные разными художниками, в разных стилях и манерах. Разумеется, я дольше всех задержался возле портрета Трумэна — он был одним из героев моей будущей картины. Это он, получив атомную бомбу, возвестил миру, что она — «дубинка для русских парней»… Не отсюда ли начался период взаимного устрашения и неприязни друг к другу?

Милая экскурсовод обратила наше внимание на стол и кресла в одном из залов:

— Здесь беседовали президент Кеннеди и мистер Хрущев во время визита вашего лидера в нашу страну…

Не могу сказать, что двухчасовое хождение по Белому дому добавило мне какую-то особую, ценную информацию: изучение документов, просмотры кинохроники дали мне, конечно, неизмеримо больше для предстоящей работы. Но побывать в Белом доме было необходимо — это усиливало желание, чтобы прекратились наконец клевета, неприязнь, угрозы, от чего устали оба народа — и наш, и американский…

Покидая Белый дом и прощаясь с белозубой сопровождающей, я в шутку спросил:

— По всему заметно, что всех вас пугают коммунистической угрозой. А вы не боялись так долго оставаться наедине с советскими мужчинами?

Экскурсовод словно сняла с лица очаровательную улыбку и вполне серьезно ответила:

— Нет.

При этом она отвела в сторону полу жакета и показала висевший на ремне пистолет…

Такой запомнилась мне Америка 1982 года.