Осколок

Осколок

В поисках натуры для съемок фильма «Особо важное задание» бродили мы с художником Семеном Валюшком и оператором Игорем Черных в окрестностях Воронежа.

Июльское солнце уже клонилось к западу, но духота все еще была изнуряющей. Мы, еле передвигая от усталости ноги между валками обмолоченной соломы, всматривались в степь, жнивье и блеск реки.

Разумеется, каждый думал о своем: оператор о том, как затащить кран, как эффективнее воспользоваться «дневным светилом», художник — как декорировать первый план, скажем, перевернутый и обгоревший комбайн…

Заместителя директора картины, тоже бродившего вместе с нами, меньше всего волновали проблемы художественной выразительности. Он ворчал:

— Ну, вы даете, творцы! А на чем подвозить четыре тысячи человек массовки? Как по стерне тащить всю технику? Чем кормить, поить людей?..

Конечно, его занудная атака на нас не оставалась безответной: перебранка нередко переходила в откровенную ссору. Но вдруг, словно по команде, все замолчали и присели ко мне, уже стоявшему на коленях…

В моей ладони — проржавевший осколок!..

Казалось бы, кусочек металла — и только-то… Что же так приковало внимание моих коллег к этой крохотульке? Я вытащил из кармана еще один кусочек искореженной железячки — нашел его утром. И вот на ладони — два осколка. Какой силы образовалась пауза!.. Наверное, это была минута молчания… без команды…

Потом мы долго шли молча, слушая шелест стерни.

— А ты говоришь, как подвозить массовку… — нарушил молчание оператор, намекая на трудности администрации.

Заместитель директора не огрызнулся. С чего бы это?

Мне не давала покоя мысль: «До чего же изранена земля… Какой уж год перепахивают ее, а осколки все терзают и терзают ее тело….»

…Съемка. По всему жнивью рассыпались люди. Измученные многочасовой репетицией, взрослые и дети были на пределе терпения. Казалось, вот-вот они выкрикнут: «Идите вы к черту с вашим кино!» — и уйдут в город. Я понимал: если сегодня не снимем, завтра из двух тысяч мы не соберем и двух десятков.

— Миленькие, родненькие мои! Еще чуток потерпите… Скоро подвезут воду, а может, и квас! — хрипел я в мегафон.

Ах, какая прелесть наши люди! Не за тремя рублями пришли они на съемку, они искренне хотят помочь кино.

Артисты-статисты уже знали: откуда вылетят немецкие самолеты, какие копны загорятся, где упадет «убитая» лошадь, что ни в коем случае нельзя улыбаться, какой группе в какую сторону бежать…

Показался самолет с поистине героическим нашим оператором на крыле. Без команды «Начали!» люди включились в действие: на лицах страх, отчаяние, крики, стоны… От загоревшейся соломы жаром обдавало лица, от дыма слезились глаза. Люди метались, как в аду!.. Операторский самолет, сделав несколько кругов над полем, ушел на аэродром.

— Съемка окончена! — скомандовал хороший мой помощник, второй режиссер Феликс Клейман.

Люди вяло, пошатываясь от усталости, поплелись к автобусам.

— Там… женщина… лежит! — надрывно выкрикнул кто-то из толпы.

Мы, не чуя ног, кинулись за догоравший стог соломы. Действительно, женщина, обхватив руками голову и уткнувшись в землю, лежала без движения…

Пока бежали, я успел все передумать: солнечный удар, лошадь ударила, попала под пиротехнический взрыв…

— Что с вами? — стараясь быть спокойным, спросил я.

Женщина подняла голову не сразу. Потом посмотрела на меня не мигая. Тело ее мелко вздрагивало, безвольно провела она рукой по одной щеке, По другой — смахнула с них крошки земли и солому.

Помолчав, я спросил:

— Вам плохо?

— Почему? — переспросила она, все еще не мигая.

— Съемка уже закончена…

— Почему?.. Мы ведь тогда лежали до темноты… Так врезался ей в память август 1941 года.

Вот он, осколок! Осколок в душе!

Вот почему мы делаем фильмы о войне.

Больно от осколка!.. До сих пор больно…