В рубашке родился

В рубашке родился

Поиск плавсредств противника в отдаленных южном и северном секторах Черного моря с целью наведения на них подводных лодок продолжался непрерывно. Утром вылетали два самолета, после обеда их сменяли два других.

Как-то в третьей декаде апреля мы должны были принять эстафету на коммуникации от Сулины до пролива Босфор. Многочасовой полет над морем навстречу шквалистому ветру, сквозь нескончаемую пелену облачности, проливные дожди. Для экономии горючего шли на высоте семь тысяч. Высотный полет сопряжен с рядом [271] сложностей. Особенно трудоемким делом становится наблюдение. Когда тело спеленуто привязными ремнями, шлемофон плотно прижимает к шее ларинги, а кислородная маска обхватывает нос, рот, подбородок, для расширения обзора приходится использовать маневренность самолета.

Вообще разведка дальних коммуникаций предъявляла высокие требования к экипажу. Задания приходилось выполнять, как правило, в одиночку. Экипаж должен обладать развитым тактическим мышлением, уметь самостоятельно преодолевать противовоздушную оборону врага, сноровисто работать с фотооборудованием, хорошо знать вероятные цели и точно определять их координаты и элементы движения в морском пространстве. Все делать точно и в кратчайший срок — от этого зависит успех последующих действий ударной группы.

Три часа под крылом пустынное море. Затем более часа — поиск. И вот — успех! Транспорт в охранении четырех сторожевых катеров идет курсом на Бургас. Быстро радируем нашим подводным лодкам о конвое противника...

Поиск продолжается. Не раз меняем курс и высоту полета. Трижды встречаемся с истребителями противника и успеваем уйти от них в море...

Восемь часов полета над водным пространством, более двух тысяч километров позади.

Только на земле по-настоящему почувствовали усталость. Длительное напряжение внимания, нервная нагрузка, отсутствие физических движений...

Но — не зря. Цель отыскали, задание выполнили.

* * *

29 апреля экипаж Скробова обнаружил в бухтах Севастополя три транспорта, девять сухогрузных барж, двадцать катеров. После дешифрирования фотоснимков было принято решение: нанести бомбоудар по двум транспортам в Южной бухте. На другой день утром девятка [272] бомбардировщиков во главе с Осиповым взмыла в воздух.

Экипажи Лобанова и мой заступили в пятнадцатиминутную готовность к вылету на торпедный удар. У нашей «пятерки» заменялись моторы, предстояло лететь на чужой машине.

Накануне я уже вылетал на ней. По возвращении дал указание технику выверить точность бензомеров. При полетах на полный радиус приходится возвращаться буквально на последних литрах бензина; неточность в показаниях приборов может привести к роковым последствиям — ведь летаем над морем.

Техник доложил, что бензомеры проверены. Само собой — и о готовности машины вообще.

Расположившись в разных позах на брезентовых чехлах под крылом самолета, мы лениво перебрасывались словами, вспоминали мирное время, кто чем занят был вот в такие весенние дни в последний год перед войной. Здесь, на Кавказе, уже почти наступило лето, было жарко, солнце слепило глаза...

— Дежурные экипажи, к командиру эскадрильи! — послышался голос неутомимого капитана Матяша.

Воспоминания как рукой сняло. Бежим со штурманом в эскадрильский домик, неподалеку от нашей стоянки.

— По данным воздушной разведки, — чеканит майор Чумичев, — сегодня в тринадцать часов тридцать пять минут из Севастополя вышел транспорт в сопровождении четырех быстроходных барж и трех тральщиков. Направляется на Констанцу. Дежурной паре самолетов-торпедоносцев — потопить транспорт! Вопросы есть?

— Все ясно!

— По самолетам! Вылет немедленный.

Взлетаем. С ходу пристраиваюсь к машине Лобанова, ложимся на курс. После жары на земле с удовольствием ощущаю прохладную свежесть. Телу возвращается [273] бодрость, движениям — легкость и быстрота. Машина чутко послушна рулям, ровно гудят моторы...

И вдруг — перебой в левом. Еще перебой...

— Командир, слышишь? — с беспокойством оборачивается Володя.

Перебои становятся все чаще, длительней. Изменяю режим. Не хочется возвращаться, такая цель...

Но мотор продолжает барахлить. Ничего не поделаешь, докладываю ведущему. Лобанов разрешает выйти из строя и вернуться на аэродром.

На обратном пути мотор продолжает капризничать, возникает опасение, как бы не заглох совсем. В этом случае пришлось бы сбросить в море дорогостоящую торпеду. Да и после разгрузки пилотирование самолета на одном моторе над морем представляет порядочный риск.

И вдруг мотор заработал ровно. Ровно и сильно, будто с ним ничего не случалось!

— Как нарочно! Перед посадкой... Что будем делать, командир?

— Будем садиться, Володя. На земле разберемся.

Когда были выпущены шасси и закрылки и оставались считанные минуты до земли, поступил доклад Панова:

— Наша кабина наполнилась дымом!

Быстро окидываю взглядом моторы, крылья. Огня нигде не видно.

— Скоро приземлимся, потерпите!

— Нечем дышать! — поступает приглушенный кашлем ответ.

Но машина уже коснулась земли. Энергично торможу. В конце короткого, сокращенного чуть не вдвое пробега раздается взрыв. Самолет встряхивает, левого крыла как не бывало. Пламя на капоте, на фюзеляже, бензин горит и вокруг на земле...

Моментально выключаю моторы. Открываю кабину. [274]

Вижу, как Володя через астролюк спрыгивает с пятиметровой высоты. Закрыв лицо полой реглана, вываливаюсь на центроплан, перекатываюсь через огонь, падаю на землю. Вскакиваю, выбегаю из огненного кольца, бушующего вокруг самолета. Подбегают Панов и Жуковец, перчатками сбивают пламя с моей одежды...

Потом все трое бежим обратно к самолету. Метрах в десяти от него находим лежащего на земле Володю.

— Что с тобой?

— Ноги... Должно быть, сломал...

От стоянки к нам спешат люди. Приказав Панову и Жуковцу оттащить штурмана в сторону, бросаюсь вместе с техниками к горящему самолету: надо сбросить торпеду и откатить ее, рядом капониры...

Первый подбежавший к машине техник дотянулся отверткой до механизма сброса, торпеда рухнула на землю. Несколько человек принялись откатывать ее. Вдруг крик:

— Торпеда работает!

Техники, мотористы, оружейники бросились врассыпную. К счастью, появился минер полка Терехов, успокоил:

— Ничего страшного!

Торпеду покатили к ближайшему капониру. Подоспевшие пожарники сбили пламя с самолета. Его трудно было узнать: почерневший, с одним крылом...

Прибывший на аэродром командир полка, выслушав мой доклад, сказал коротко:

— В рубашке родился, Минаков!

Это мне было не вновь. Как и самому Канареву. Кто на войне остается жить, тот родился в рубашке. Только до коих пор...

Было расследование. Предполагалось замыкание электропроводки крыльевого бензобака. В предыдущем вылете нас интенсивно обстреляла зенитная артиллерия. Не исключено, что один из небольших осколков повредил электропроводку, и от встряски при выпуске шасси [275] и закрылков она замкнулась. Что касается перебоев мотора, то причина была установлена точно — неисправность магнето.

Счастье, что замыкание не произошло минутами раньше. Тогда бы гибели не избежать.

Володя отделался трещиной кости голени и разрывом голеностопных связок. Это вывело его из строя на полтора месяца.

Расставаться было грустно: с ним мы сделали вместе сорок пять боевых вылетов. После госпиталя ему предстояло направиться в другой полк...