Опять — в рубашке...

Опять — в рубашке...

Да, много ли времени прошло с тех пор, как прибыли мы к гвардейцам, а в полку уже сменилось чуть не две трети летного состава. Боевые потери, откомандирование опытнейших ветеранов на Тихоокеанский флот...

Новые имена, новые лица...

Многие из новичков уже успели отличиться в боях, другие только становятся в строй.

Поредела и наша восьмерка из тридцать шестого. [283]

Нет Артюкова, Беликова, Дулькина, Трошина, Литвякова... Те, что остались, чувствуют себя ветеранами.

2 июня. Дежурю в ожидании вылета на бомбоудар. Вроде бы привычное дело, но... Впервые мне предстоит лететь ведущим шести самолетов. Правда, штурмана дали опытного — Василия Кравченко. До этого он летал с Бесовым и много раз водил большие группы. Мы с ним почти сдружились за время иркутской командировки. Но одно дело — на земле, другое — в воздухе. У Бесова свой почерк, который не всем был понятен, в том числе и мне...

К середине дня грозовые облака, скатившись с гор, придвинулись вплотную к аэродрому. Мощной полосой прохлестал дождь. Как раз последовала команда на вылет. Задание — уничтожить две баржи противника, идущие в Румынию в охранении сторожевых катеров. На подготовку — считанные минуты. Кравченко развернул карту, коротко указал маршрут. Я согласился.

У мокрой взлетной полосы стоял командир эскадрильи капитан Осипов. Напутственно помахал рукой. Я взлетел первым. Подождал остальных над аэродромом. Шестерка в сборе. Справа от меня Ковтун, слева — Приходько. Затем звено Валерия Федорова из второй эскадрильи.

Летим над морем, набирая высоту. На двух с половиной тысячах команда штурмана:

— Горизонт!

Выравниваю машину, спрашиваю Кравченко, почему он выбрал именно этот эшелон полета.

— Посмотри направо. Вдоль берега на этой высоте до самого горизонта — облака. Пройдем в район Херсонесского маяка незамеченными.

Резонно. Бросаю взгляд вправо, влево. Ковтун и Приходько — как привязанные.

— Как звено Федорова? — спрашиваю стрелков.

— Идет на нормальном интервале. [284]

— Не забывайте: мы ведущие!

— Помним, — заверяет Панов.

Советуюсь со штурманом, с какой высоты будем бомбить.

— По обстановке... Через двадцать минут можно приступать к поиску.

Рассредоточив звенья, начинаем прочесывать море. Кравченко прильнул к носовому остеклению кабины.

— Вижу цель! Слева впереди два корабля в охранении трех сторожевых катеров. Будем бомбить с ходу!

Передаю целеуказание Федорову, приказываю наносить удар самостоятельно, звеном. По командам штурмана вывожу самолет на боевой курс.

Распахиваем створки бомболюка. Ковтун и Приходько повторяют все наши действия.

Кравченко прильнул к прицелу. Изредка дает небольшие довороты. Вражеские корабли держатся на курсе, надеются, что промахнемся. С них тянутся автоматные трассы...

— Сброс! — докладывает Кравченко.

— Ведомые бомбы сбросили! — вторит ему Панов.

Отворачиваю вправо, выводя звено из зоны обстрела.

— Цель накрыта! — кричит Жуковец.

— Фотографирую результат, — Панов.

Кравченко молчит, прильнув к плексигласу. В море — стена воды, дыма...

Вот уже видно: бомбы накрыли головной корабль, баржу.

— Федоров добавит, — сквозь зубы цедит Кравченко.

Среди кораблей — новая серия разрывов.

— Вот так! — вполголоса констатирует штурман. — Курс на аэродром — восемьдесят, командир.

Ишь ты, как просто! А у меня на душе — праздник.

— Панов, передай на землю: задание выполнено! [285]

Разворачиваюсь на обратный курс.

— «Гамбург»! — следует неожиданный доклад Жуковца.

Но Панов, мгновенно прервав передачу, уже успел оценить обстановку:

— Спешит спасать из воды фрицев! Ему сейчас не до нас...

— А ты как думаешь, штурман?

— Согласен с Пановым. Впрочем, снимки покажут...

Снимки показали: потоплен морской буксир, повреждены баржа и сторожевой катер.

Да, ничего не скажешь, отличный штурман Василий Кравченко! Теперь ясно, какую пару составляли они с Бесовым...

* * *

После почти месячного перерыва в полетах из-за командировки я попросил Осипова предоставить нашему экипажу возможность потренироваться в районе аэродрома. Выполнили бомбометание по щиту, торпедометание по подвижной цели, воздушную стрельбу. Я отработал упражнения в «слепой» кабине. Более часа вел машину по приборам. Нелегко столько времени находиться под шторкой, держать все стрелки на заданных делениях и верить только им. А чувства обманчивы. Поддашься иллюзиям — потеряешь пространственную ориентировку. Требуются большие усилия воли, чтобы подавить ложные ощущения.

— Тебе приходилось когда-нибудь ставить дымовую завесу? — спросил комэск.

— Приходилось. Давно, еще в мирное время...

— Потренируйся-ка заодно, возможно, скоро пригодится.

Чтобы возобновить навык, потребовался лишь один полет. Все искусство заключалось в точном выдерживании заданной высоты и недопущении разрывов между полосами дыма. [286]

Постоянным штурманом в наш экипаж был назначен мой старый сослуживец лейтенант Николай Прилуцкий. С ним мы не раз летали в тридцать шестом, вместе совершили и памятный перелет к гвардейцам. Николай в совершенстве знал штурманское дело, обладал выдержкой, мог своевременно подсказать летчику нужные действия в сложной обстановке. Высокий, плечистый здоровяк, неторопливый и обстоятельный в движениях, он умел целиком подчинить себя делу, сосредоточить внимание на главном. Был добр, общителен, любил шутку, не обижался на острое слово.

Разумеется, я был доволен.

Вскоре выяснилось: постановка дымовой завесы планировалась для прикрытия удара наших торпедных катеров по порту Анапа. Однако новое событие заставило отложить подготовку к выполнению этой задачи.

Одному из самолетов-разведчиков на обратном пути из глубокого тыла противника удалось с моря сфотографировать аэродром Анапа. Около семидесяти самолетов запечатлелось на снимках. Сведения первостепенной важности!

В тот же день было принято решение. Одиннадцать экипажей, в том числе и наш, должны были нанести массированный ночной бомбоудар по аэродрому.

Ночью каждый экипаж действует самостоятельно. Мы с Прилуцким решили зайти на цель со стороны гор, с востока. Тщательно разработали и рассчитали маршрут. Стало известно, что для отвлечения внимания противника экипажем Лобанова вновь будет применена имитация выброски парашютистов.

Быстро темнело. Облака, наплывающие с моря, гасили последние краски заката, обволакивали аэродром. Самолеты один за другим выруливали на старт, разбегались, взмывали в небо.

Наша очередь. Все как всегда: контрольный осмотр самолета, доклад, запуск, выруливание, взлет. В небе [287] еще светло, однако плотная облачная мгла надолго берет в плен машину.

— А если и над побережьем не будет погоды? — делюсь опасением со штурманом.

— Тогда зайдем с запада, со стороны лиманов. Если и там не выйдет, уйдем в море, пробьем облака и выйдем на цель на малой высоте.

Все предусмотрено, хорошо летать с таким штурманом.

В кабине становится совсем томно. Лишь от приборной доски струится голубоватый отсвет. Сейчас самое главное — точно выйти в район мыса Утриш.

— Вправо десять, — уверенно корректирует курс Прилуцкий.

Легкий качок, машина снова в горизонтальном полете. Внимательно слежу за приборами.

— Пересекаем береговую черту, скоро цель!

— Усилить наблюдение, — приказываю стрелкам.

Ночью в районе цели можно столкнуться даже и со своим самолетом. Ведь каждый сам выбирает курс и высоту.

Над Анапой мечутся прожектора, яростно бьют зенитки. По команде штурмана приглушаю моторы, планирую до заданной высоты. На вражеском аэродроме уже рвутся бомбы.

Вот и наши бомболюки открыты. Веду самолет строго по прямой. Трассы «эрликонов» частоколом преграждают путь. Нас не видят, но плотность огня такая, что опасность — как во время прицельного обстрела. Видимо, маневр с «десантниками» на этот раз не помог.

— Бомбы пошли!

Самые желанные слова в жизни! Бросаю самолет из стороны в сторону, взмываю вверх...

— Рвались на стоянке самолетов!

Это Панов. Вместе со мной радовался, что к нам в [288] экипаж назначили Прилуцкого. Может быть, видит то, что желает?

— А ты, Саша? Видел разрывы?

— Точно, командир! Куда надо влепили, — горячо подтверждает Жуковец.

В следующую ночь налет повторили. Из поступившей впоследствии разведсводки узнали: в результате двух бомбоударов было уничтожено семнадцать самолетов противника. А сколько повреждено?..

* * *

Днем 12 июня меня вызвал командир полка.

— Особое задание. Вот здесь, — очертил на карте кружок между Джанкоем и Владиславовкой, — надо сбросить парашютиста. Предварительно для маскировки отбомбиться по железнодорожному узлу Джанкой.

Лететь я должен был на чужом самолете, который обслуживался техником Сезоненко.

За час до наступления темноты к стоянке подошла автомашина. Из нее вышли капитан Соломашенко и человек в форме вражеского фельдфебеля. Капитан объяснил, что это действительно пленный. Больше нам ничего знать не полагалось.

Взлетать предстояло в сторону строящейся бетонной полосы. Зарулив в самый конец аэродрома, поднимаю тяжело нагруженный самолет. На высоте пятьдесят метров, над морем, вдруг замечаю, что правый мотор заработал неровно. Штурвал заходил в руках, на приборной доске задрожали все стрелки. Бросаю взгляд на мотор: капот приподнят, сорвана головка верхнего цилиндра.

Авария...

Сбавляю обороты и выключаю поврежденный мотор. Разворачиваюсь обратно к аэродрому. Пытаюсь удержаться на высоте тридцать метров.

— Сбросить бомбы? — советуюсь с Прилуцким.

— Высота мала, можем на них подорваться...

Лихорадочно перебираю все возможности. Сесть на [289] воду? Но при ударе бомбы тоже могут взорваться. С огромными усилиями выхожу на прямую, тяну к аэродрому, едва не задевая за крыши домов. Закрылки не выпускаю: скорость и так упала до минимума, самолет начинает проваливаться. На границе аэродрома цепляюсь колесами за кусты. Земли все же касаюсь на повышенной скорости. Жму на тормоза, но толку мало. Машина стремительно приближается к недостроенной бетонной полосе, там кучи щебенки. Пытаюсь развернуться влево, колеса сползают на мягкий грунт, самолет замедляет бег, плавно становится на нос. Счастье, что не скапотировал! Из перегретого мотора вырывается пламя. Вижу, как из верхнего люка выпрыгивает Прилуцкий, бежит прочь. Пытаюсь сдвинуть колпак кабины, но его заклинило. Переворачиваюсь вниз головой, сапогом сбиваю фонарь. Вываливаюсь на крыло, но дальше не пускает шнур шлемофона. Нащупываю соединительные фишки, сваливаюсь на землю, бегу...

Мешает парашют. На мгновение останавливаюсь, отстегиваю лямки. Хватаю парашют под мышку, устремляюсь к кучам щебенки. В другую сторону бегут Панов, Соломашенко, пленный фельдфебель...

Добежав, ложусь за кучу щебня. Самолет уже превратился в огромный костер. Хвост высоко задран, одна плоскость на земле, другая приподнята, как у подбитой птицы. Прижимаюсь к щебенке, голову прикрываю парашютом. Взрыв страшной силы: тринадцать соток...

Встаю. На месте машины огромная черная воронка. По всему полю — горящие обломки. От капониров к нам бегут люди. Какая-то нелепость: впереди всех кинооператор Иван Запорожский. Или я на том свете? По губам угадываю: спрашивает — все живы?

— А ты? — задаю бессмысленный вопрос.

В уши обрывками прорывается объяснение: оказывается, он снимал взлеты, и вот... удалось запечатлеть аварийную посадку! [290]

— Повезло... — пытаюсь усмехнуться одеревеневшими губами.

— Ну да! Ведь все живы? — кивает Иван.

Да, живы. Соломашенко получил ранение груди от удара о борт кабины. Ушибся фельдфебель — ему пришлось падать из хвостового люка, больше десяти метров...

И — как неизбежный заключительный акт «везения» — на поле появился командир бригады полковник Токарев. На мой бессвязный доклад только развел руками:

— Ну Минаков! И как это ты умудряешься каждую свою аварийную посадку приурочить к моему приезду? Или каждый день у тебя такое?

Мне было не до шуток: в башке гудело, как в пчелином улье. Слышал еще, как полковник дивился: каким образом мне удалось привести на одном моторе перегруженный самолет на аэродром...

Да, последнее это дело — летать на чужих машинах!

Говорят: беда одна не ходит. В тот же день из воздушной разведки не вернулся самолет младшего лейтенанта Бориса Воротынцева. Молодой дружный экипаж. Ребята как на подбор, веселые, смелые: штурман Николай Былинкин, стрелок-радист Кузьма Печеницын...

Опять — крупица надежды...