Продолжение одной записи

Продолжение одной записи

«С боевого задания не вернулись...»

Такая запись в журнале боевых действий полка означала, как правило, то же, что и «сбит в воздушном бою», «сгорел в воздухе», «взорвался от попадания снаряда»... Разница в том, что свидетелей не было: или вылет был одиночный, или самолет отбился от группы и уже после взорвался, сгорел, упал...

В наземных войсках этой записи соответствовало «пропал без вести». Горькие слова, оставляющие каплю надежды. До сих пор еще ждут «пропавших» во многих семьях, во многих домах.

Были случаи, возвращались...

Были случаи и у нас.

Ранее я рассказал об экипаже одного из лучших летчиков полка капитана Федора Клименко. 19 декабря 1942 года в журнале боевых действий против его фамилии и фамилий его товарищей появилась эта печальная запись: «С боевого задания не вернулись...» Их считали погибшими. Но оказалось не так.

Расскажу все по порядку, как рассказали мне они сами, в частности штурман Михаил Гордеев, с которым я был знаком ближе всех.

* * *

Это был их двести пятьдесят седьмой боевой вылет. Вечером Клименко и его штурман были по тревоге вызваны в штаб. [207]

— Что бы это значило? — гадал по пути Гордеев. — Ведь мы только что прилетели с боевого задания.

— Потерпи, Миша, — отвечал спокойный Клименко. — В замыслы начальства все равно не проникнешь. Во всяком случае, думаю, спать нам сегодня с тобой не придется.

Вот и штаб.

— Как себя чувствует экипаж? — с порога спросил подполковник Канарев.

— Готовы исполнить любой приказ! — в один голос ответили Клименко с Гордеевым.

— Хорошо, — внимательно оглядел их командир. — Необходимо срочно выполнить специальное задание. Свободных экипажей, подготовленных к ночному полету в сложных метеоусловиях, сейчас нет. Придется лететь вам. Подойдите к карте...

Задание заключалось в том, чтобы сбросить парашютиста на территорию, занятую противником, в строго определенном районе. В целях маскировки нанести бомбовый удар по железнодорожной станции Мелитополь. Маршрут предоставлялось выбрать самим. Высоту для выброски определить на месте в зависимости от погоды, но не менее четырехсот метров. Вылетать немедленно на уже подготовленном самолете другого экипажа.

— Есть! — уточнив район выброски, ответил Клименко.

Тут же в штабе Гордеев проложил маршрут, произвел все расчеты.

— Порядок, штурман? — спросил Клименко.

— Карта мелковата, командир. Трудно выйти по ней на эту деревню, много их там...

Пошли к начальнику штаба. Тот без разговоров отдал свою крупномасштабную карту. На ней Гордеев без труда наметил характерные ориентиры на подходах к деревне Троицкое, в восьмидесяти километрах восточнее Мелитополя. [208]

На аэродром приехали уже ночью. У самолета стояли парашютист и начальник парашютно-десантной службы бригады капитан Соломашенко.

— Самолет к полету готов! — доложил техник.

— Все данные для связи и опознавательные «свой-чужой» имею! — отрапортовал стрелок-радист Гусев.

Клименко вопросительно обернулся к пассажирам. Соломашенко молча кивнул.

— По местам!

Майор с парашютистом заняли кабину воздушного стрелка: его в этот полет не взяли.

Погода была скверная, видимости почти никакой. Резкий, порывистый ветер.

Взлетели. Сплошная облачность высотой триста — четыреста метров. Самолет приходится вести вслепую, по приборам. Клименко не привыкать. Опытный летчик, воюет с первых дней войны. Гордеев — тоже.

— Будем надеяться, командир, что в районе Керченского полуострова погодка разгуляется.

Но этого не случилось. Дальше меж облаков лететь было нельзя: впереди горы.

— Что будем делать, Миша?

— Нужно пробиваться вверх, командир!

Моторы загудели с натугой. Стрелка высотомера отсчитывала одну сотню метров за другой. Вышли за облака. Пройдя Керченский полуостров и часть Азовского моря, стали снижаться: впереди в двух десятках километров должна находиться цель.

— С какой высоты будем бомбить? — посоветовался Клименко со штурманом.

— Держи пятьсот!

Земля здесь просматривалась хорошо. Слева тянулась железная дорога на Мелитополь. На станцию зашли с юга. Гордеев увидел товарные эшелоны, решил бомбить с ходу.

— Ложимся на боевой! [209]

Зенитного огня не было. Очевидно, появление бомбардировщика оказалось для противника неожиданностью.

— Сброс.

Тут же засверкали разрывы зенитных снарядов. Один блеснул совсем близко, машину тряхнуло. Правый мотор стал давать перебои, в кабине запахло маслом. Клименко вывел машину на основной курс — к месту выброски парашютиста. Оглянувшись назад, увидел: на станции горели вагоны...

Штурман все чаще сличал свою крупномасштабную карту с местностью. Надо было обеспечить наиболее точное приземление разведчика, чтобы, не теряя времени, он вышел к условленной явке. В стороне осталось село Троицкое. Михаил подал команду стрелку-радисту Гусеву:

— Приготовить пассажира к прыжку!

— Все готово!

— Прыгать! — скомандовал штурман, спустя полминуты.

Но парашютист не выпрыгнул. Клименко и штурман подумали, что он замешкался. Еще дважды заходил на цель поврежденный самолет, но парашютист так и не покинул кабины. Наконец Гусев доложил, что у разведчика плохо с сердцем.

На последнем заходе правый мотор заклинило полностью.

На землю полетела радиограмма: «Имею неисправность, возвращаюсь!» Командир решил в темную ночь, в сложных метеорологических условиях добраться на израненной машине до своего аэродрома.

Вскоре самолет стал заваливаться на крыло. Клименко передал Гордееву, что у него не хватает сил удерживать машину в горизонтальном полете. Штурман поставил в своей кабине ручку в рабочее положение, откинул педали. Еще некоторое время они вдвоем кое-как [210] удерживали самолет в нормальном положении. Но машина катастрофически теряла высоту, А внизу было море....

Через полчаса стрелка высотомера подошла к нулю. Дальше лететь было нельзя: машина неизбежно врежется в воду. Летчик включил крыльевую фару: до воды оставалось метров десять — пятнадцать. Остановил мотор и, высоко подняв нос самолета, пошел на посадку.

Самолет коснулся поверхности воды хвостовой частью. От удара хвост отвалился. В тот же момент Гордеев услышал крик. Кричал парашютист: он вывалился через образовавшееся в фюзеляже отверстие. Спасательного жилета не нем не было...

Самолет продолжал скользить, а когда погасла скорость, опустился всей тяжестью на воду. Кабина штурмана стала быстро заполняться водой. Гусев и Соломашенко с резиновой шлюпкой выскочили на левое крыло. Ударив по клапану баллона с газом, быстро надули шлюпку. Третьим выскочил на крыло Клименко.

Гордеев открыл астролюк, но вгорячах забыл выдернуть из переговорного устройства шнур от шлемофона. Исправлять ошибку было некогда: ледяная вода заполнила кабину до половины. Штурман сбросил с головы шлемофон, вспрыгнул на крыло и едва успел сесть в шлюпку.

Спустя несколько секунд самолет ушел под воду...

Экипаж напряженно вслушивался: не раздастся ли голос парашютиста. Ясно было, что в ватных брюках и телогрейке, в сапогах и с двумя парашютами он мог продержаться на воде недолго. Все же ждали. Убедившись в бесполезности поисков, стали думать, что делать дальше...

Азовское море со всех сторон было окружено территорией, оккупированной фашистами. Посоветовавшись, решили пробиваться в Крым, к партизанам, район действия которых был известен капитану Соломашенко. [211]

Своего точного местонахождения экипаж не знал. Не было ни компаса, ни карты: в спешке покидая самолет, Гордеев даже не успел снять парашют. Учтя время полета по курсу и отклонение самолета в сторону вышедшего из строя мотора, штурман определил, что наиболее близкой к ним частью суши является Арабатская стрелка. По ней и надеялись выйти в Крым.

В полной темноте идти на шлюпке без компаса не имело смысла. Решили подождать, когда взойдет луна. Собрали весла, установили на места.

Через полчаса в небе прорезалась светлая полоска. Промокший и продрогший Гордеев первым схватился за весла, направил шлюпку на запад. Поочередно гребли всю ночь. С рассветом убедились, что курс держат правильный. Но вокруг было только пустынное море.

Гребли.

В полдень в направлении на север пролетел немецкий самолет. Экипаж шлюпки замер. Гитлеровские летчики, вероятно, не заметили ее.

К вечеру Гусев различил впереди длинную темную полоску. Земля! Арабатская стрелка!

Причалили в темноте. Пройдя несколько шагов в глубь суши, уткнулись в густые заросли камыша. Из них с криком вылетела стая каких-то птиц. Ночь сгущалась, двигаться в этих джунглях, не растеряв друг друга, было невозможно. Вернулись обратно к берегу.

— Пойдем вдоль воды, — решил Клименко.

Вскоре наткнулись на вытащенный на берег баркас. Дождавшись луны, разглядели невдалеке силуэты строений. Подошли к ближайшему дому, постучались в окно. В ответ услышали испуганный голос женщины, что-то кричавшей о полицаях...

В другом доме открыл дверь старик. Клименко сказал ему прямо:

— Мы — советские летчики.

Дед кивнул: [212]

— Я ж в окно вас бачив...

Оказалось, это остров Бирючий. Немцев здесь нет, только два полицая из местных. С Арабатской стрелки гитлеровцы тоже ушли.

— Перекусить не найдется, дедусь?

Старик без слов принес немного вяленой рыбы и хлеба.

— Извиняйте, хлопцы, бильш ничого нема...

Попросили лодку, чтобы перебраться на стрелку.

У старика лодки не было. Он отдал летчикам свой береженый старенький компас и посоветовал воспользоваться баркасом, который они видели.

Поблагодарив гостеприимного хозяина, вернулись к берегу.

Делать нечего, пришлось воспользоваться советом старика. Перевернули баркас, подтащили к воде. Наскоро осмотрев, спустили на воду.

Луна вскоре скрылась, ночь была темная. Отойдя от берега, убедились, что компас, подаренный стариком, неисправен. Пришлось бросить якорь и ждать утра. Как только начало рассветать, двинулись в путь, ориентируясь по светлой полоске на востоке.

Через некоторое время увидели Арабатскую стрелку. Что делать? Высадиться или двигаться морем и дальше? Решили идти вдоль берега, в сторону Керченского полуострова. К вечеру поднялся шторм, плыть стало опасно. Дождавшись сумерек, подошли к берегу, высадились. Баркас столкнули в море. Зарыли в землю парашют, с которым не расставался Гордеев, надеясь соорудить из него парус.

Немного передохнув и оглядевшись, пошли по Арабатской стрелке в сторону Крыма.

Поздно вечером на пути показался поселок. Зашли в один из крайних домов, попросили хозяйку заменить им одежду. Женщина, побегав по соседям, поменяла кожаные регланы на ватные фуфайки и пиджаки. [213]

Шли всю ночь. К утру набрели на одинокое строение, в нем жила рыбацкая артель. Летчики сильно устали, хотелось спать. Рыбаки устроили путников на отдых, ни о чем не спрашивая. По тому, как приняли, было понятно: догадались, что перед ними свои. Вдобавок Гусев в забывчивости расстегнул фуфайку, а укладываясь на отдых, выронил из кармана брюк пистолет.

Отбросив уже бесполезную маскировку, разговорились. Рассказали хозяевам о положении на фронтах. У Соломашенко даже нашлась сравнительно свежая газета.

Разбудили их к вечеру. Сказали, что в артели был один ненадежный, брат полицая, сейчас отправился на своей лодке в поселок. Посоветовали до темноты укрыться в плавнях на одном из островов.

В полночь на лодке, подаренной рыбаками, двинулись через Гнилое море. Утром уже были на крымском берегу. Двигаясь дальше на юг, дошли до деревни Каратубель. Соломашенко и Клименко пошли в деревню за продуктами, Гордеев с Гусевым остались их ждать в стогу сена.

Ждали долго. Ждали и после того, как поняли: с друзьями случилось неладное.

После полудня к стогу деревенский мальчишка подогнал двух коров. Увидев летчиков, испугался. Потом спросил:

— Вы не с теми, которых в деревне схватили полицаи?

Средь бела дня выйти было нельзя. До сумерек просидели в стогу, не спуская глаз с пастушонка. Когда он погнал коров в деревню, ползком и перебежками перебрались в другое укрытое место, откуда был виден стог. И лишь когда окончательно стемнело, решили, что ждать больше нечего. Надо продолжать путь.

И опять шли всю ночь. И весь следующий день — [214] избегая дорог, обходя населенные пункты. Они были уже в Крыму, вот-вот на горизонте покажутся горы...

К вечеру, выбившись из сил, решились приблизиться к жилью. Постучались в крайний дом. Дверь отворил подросток лет пятнадцати. Кроме него, дома никого не было. Сметливый парнишка сразу догадался, что имеет дело со своими. Накормил летчиков, устроил на ночлег.

— Я комсомолец! — сказал, провожая их на рассвете.

И опять шли на юг. К вечеру достигли района Крымских гор. Переночевали в укромном месте, прямо на снегу: не хотели рисковать, когда почти уже достигли цели.

Утром сориентировались, пошли дальше в горы. По их расчетам, они уже находились в районе действий партизан. К вечеру, измученные и голодные, набрели на какой-то горный поселок, попросились переночевать. Узнали, что находятся в Карасубазаре...

Ночью проснулись от окриков, толчков прикладами. На них были наставлены дула винтовок...

Немец в комендатуре кричал, угрожал.

— Куда спрятали рацию? Где партизаны? Чье задание выполняли?..

Летчики поняли, что их принимают за других. На вопросы не отвечали.

На другой день, 28 декабря, Гордеева и Гусева посадили на грузовую машину и вывезли из поселка. Летчики попрощались друг с другом...

Но машина не останавливалась. Час, другой...

Их доставили в Симферополь. Начались изнурительные допросы, пытки. Ясно было, что их принимают за партизан. Или за связных, посланных к партизанам с Большой земли. И тех и других в плен не брали — расстреливали после нечеловеческих пыток...

Гордеев и Гусев молчали.

В карцере встретили Новый год — 1943-й. [215]

Под пьяный гомон орущих за стеной фашистов еще раз поклялись друг другу — молчать!

На другой день их отвезли в симферопольскую тюрьму. Допросы продолжались...

Из Симферополя перевезли в Ростов-на-Дону. Вновь допросы, избиения, пытки.

Ничего не добившись, гестаповцы отправили их в концлагерь. Появилась надежда на побег.

Лагерная охрана, однако, постаралась поскорее избавиться от быстро оправляющихся от увечий, ни с кем не общающихся заключенных. Под усиленной охраной, с овчарками, их перевезли в другой лагерь, бросили в здание с наглухо забитыми железом окнами. Помещение не отапливалось, спать приходилось на голом цементном полу. Рацион состоял из ста граммов перемешанного с опилками хлеба и миски баланды из неободранного овса...

Ясно было, что долго здесь не выдержать.

Им удалось познакомиться с пленным стрелком-радистом со Сталинградского фронта. Тот хорошо знал лагерь, режим охраны. Втроем разработали план...

Дождавшись слепой, ненастной ночи, выбрались из барака, перерезали колючую проволоку, незамеченными выползли за ограду. Отбежав с полкилометра, услышали сзади неистовую стрельбу. Оказалось, их побег заметили другие заключенные и тут же последовали примеру храбрецов. Метель была настолько густой, что прожектора не могли пробить ее. Не помогли и овчарки: следы тотчас заметались толстым слоем снега, собаки в нем увязали...

Это было в ночь на 18 января.

И снова шли. Учтя горький опыт, избегая селений, ночуя в пустых сараях, в оврагах, в стогах. Питались тем, что могли добыть сами. Однажды Гордеев от голода потерял сознание, упал. Придя в себя, поднялся и продолжал путь... [216]

Шли в сторону Кавказе, к своему полку. Хоронясь в убежищах, прислушивались к разговорам. Узнали, что немцы бегут. Издали наблюдали отступающие колонны, слышали отдаленный артиллерийский гул...

Это были уже кубанские степи.

2 февраля дошли до хутора Восточный Чалбосский. Решились зайти.

— Фашисты давно разбежались, линии фронта здесь нет, — сказали им жители. — Наши гонят врага уже далеко...

Летчики обнялись, на их глазах показались слезы. Они свободны! Могут заходить в любой дом, громко говорить, смеяться...

От встречных красноармейцев узнали, что в станице Архангельской находится крупный штаб. Миша Гусев еле передвигался. Его палил жар, временами покидало сознание. Решив, что заболел тифом, он попросил оставить его в ближайшей деревне.

К счастью, их догнал крестьянин и на санях подвез до Архангельской.

Здесь находился штаб 58-й армии. Гусева сразу положили в госпиталь, Гордеева после проверки направили через Краснодар в родной полк.

Пока Гордеев шел пешком до Краснодара, затем ехал по еще не полностью восстановленной железной дороге, Гусев успел выздороветь и раньше него прибыть в полк.

Вскоре — это было уже в марте — в полк вернулись Клименко и Соломашенко. Рассказали, что их схватили в той деревне — Каратубель — полицаи. Дальнейшая история их скитаний была почти точным повторением того, что пришлось пережить Гордееву и Гусеву. Концлагерь в Таганроге. Побег. Переход по льду через Таганрогский залив. На Кубани перебрались через линию фронта... [217]

Весь боевой экипаж оказался в сборе. Вот какое продолжение имела запись в журнале боевых действий полка от 19 декабря 1942 года.