Устами очевидцев

Устами очевидцев

Все находившиеся на стартовой площадке в момент несанкционированного запуска маршевого двигателя второй ступени оказались заложниками взрывной волны и огненного ада. Никакой закономерности, никакой логики в проявлении этих явлений проследить невозможно. Анализируя все, что происходило в те немногие минуты, невольно начинаешь верить в фатальность рока, что каждому предначертана своя судьба и "кому суждено быть повешенным, тот не утонет".

Вот некоторые из трагических "одиссей" тех, кому посчастливилось выйти из огненного ужаса.

На заключительном этапе предстартовых операций инженерам Н.А. Мягкову и К.А. Луарсабову (молодой инженер Константин Луарсабов двадцатью четырьмя часами раньше продемонстрировал самообладание, забравшись в качестве живого прибора в люк хвостового отсека первой ступени) предстояло с помощью приборов, оставшихся на земле, проверить точность настройки редуктора высокого давления маршевого двигателя второй ступени, подать давление на борт и отрегулировать давление для наддува пусковых бачков.

Закончив успешно свои операции, инженеры решили "за компанию" помочь провести с помощью специального прибора "прозвонку" кабелей на второй ступени. Проведенная проверка прошла без замечаний. Сегодня все получалось. На этом функции двигателистов закончились. Оставалось последнее действие — эвакуация. Все возбуждены в ожидании предстоящей "работы", как на языке испытателей принято называть пуск ракеты. Военный испытатель капитан Г.А. Иньков, проводивший проверку кабелей, спускался вниз по лестнице установщика, сматывая одновременно кабель на руку.

К.А. Луарсабов, наблюдавший за этой операцией, находился в районе третьей плоскости в полутора метрах от ракеты, опершись рукой о край установщика. Капитан уже был метрах в пяти от земли, взгляд К.А. Луарсабова устремлен вверх, он собирался поддержать спускавшегося. И вдруг увидел вспышку, а до ушей донесся хлопок. Впоследствии он вспоминал:

— Как мне показалось, огонь вырвался из обтекателей, где расположены камеры рулевого двигателя. Поэтому подумал, что он и запустился. Одновременно пронзила мысль: как жалко ракету, сколько вложено труда. Хотя она буквально была облеплена людьми, думал, что все успеют убежать. Эти ощущения молнией промелькнули в голове. И так же мгновенно понял, поскольку не раз находился вблизи работающего двигателя при огневых испытаниях на стенде, что спасение — в ногах, нужно убегать. Не могу оценить свои спринтерские возможности в тот момент, но мы "чухнули" со стоявшим рядом Мягковым, как метеоры.

Они успели преодолеть не менее десяти метров, как факел двигателя второй ступени прожег бак окислителя первой ступени, и раздался мощный взрыв. Воздушная волна огромной силы повалила и придавила бегущих к земле. К.А. Луарсабов потерял сознание:

— Когда бросило на землю, — рассказывает он, — в глазах стало так светло, как будто прямо смотрел на яркое солнце. Инстинктивно защитным движением рук закрыл глаза и… провал в сознании.

Очнулся — лежу на животе. А ощущение такое, что от момента потери до прихода в сознание прошла одна секунда. В голове мгновенно встала вся глубина происшедшей трагедии. И, кроме эмоций и сожаления, ничего не было в тот первый момент возвращения к жизни. И опять та же мысль: как жалко ребят, ведь только что разговаривали, только что хотел помочь капитану Инькову спуститься и вместе эвакуироваться. А те шаги по лестнице были последними в его жизни. Огляделся — вокруг люди чем-то занимаются, куда-то бегут, но ко мне почему-то никто не подходит, наверное, считают, что "отдал концы". Потом Мягков рассказывал, что я бежал от ракеты впереди его и горел как факел. Это последнее, что он запомнил в тот момент. Когда я собрался с мыслями и пришел в себя, ощущение по-прежнему оставалось такое, что прошел один миг. Это впечатление оказалось очень устойчивым и продолжалось целых тридцать лет! Только лишь огромным психологическим стрессовым шоком в тот момент можно объяснить, что вторую половину прожитой уже жизни я находился в плену этих представлений. Все происшедшее долгие годы было для меня подсознательно непонятно, многое не сходилось. И только однажды, когда собрались вместе ветераны тех событий и вспоминали минувшее, опросив всех, кто, где и в какие мгновения был на старте в те минуты, я вдруг прозрел. Не мог, судя по тому, что произошло за промежуток времени от момента потери и до возвращения сознания, находиться в небытии секунды — прошло, наверняка, не менее получаса.

С земли поднялся, казалось, как ни в чем не бывало. Стал озираться вокруг: темно, пожарная команда из брандспойтов тушит пожар. Еще оставались видны очертания остатков емкостей, продолжала рваться пиротехника. Только и подумал, что как бы не начали рваться газовые баллоны высокого давления. А они, как потом стало ясно, давно уже внесли "свою лепту" в масштабы разрушений. Хорошо помню, что когда поднялся, шлема на голове не было. Огляделся. Слышу, подаются какие-то команды, подъезжают и отъезжают машины, в общем, работы аварийной команды идут полным ходом.

Территория старта была отгорожена колючей проволокой высотой в рост человека, а перед ней глубиной до метра широкий ров, очевидно, как защитная мера для предотвращения проникновения на старт, а может, и от диверсий. Во всяком случае толком никто не знал, зачем он нужен в этой выжженной бескрайней пустыне. Слышу, оттуда раздаются крики, просят о помощи, пить. Пошел в направлении голосов, а в голове вдруг какая-то алогичная мысль: чего они туда попали?

Прыгнул в ров, и неожиданно встречаюсь с Мягковым. Оказалось, что он раньше пришел в сознание и совершенно неожиданно пошел в том же направлении. Вот так — убегали со старта вместе, и снова оказались рядом. Вдруг ко мне обращается молодой парень:

— Посмотри, что с моим лицом?

А лицо у него — нетронутого места нет, все обожжено. Только темнота как-то скрашивала впечатление. И лежит он никому не нужный. Помогли встать, попытался успокоить, и вместе с Мягковым повели в направлении гостиницы. В это время подъехала машина, спросили, кто мы, и всех отправили в "люксовый" корпус, где размещалось руководство.

Заходим в вестибюль, при входе встречает врач и сразу предлагает выпить концентрированное молоко. Смотрю на Николая Мягкова, а самому смешно. На нем был шерстяной костюм. Впереди еще что-то болтается, а сзади ничего не осталось, все выгорело до тела. Но именно костюм-то в значительной степени и защитил его. Инстинктивно взглянул на свои руки — они все в желто-красных волдырях. Схватился за голову, а с нее, как обгорелая шерсть, сыплется то, что еще недавно называлось прической. Скорее понял и почувствовал, чем увидел, что мое лицо тоже не избежало теплового удара. Провел рукой по спине — остатки сгоревшей куртки оказались в ладони, меховой воротник выгорел, а меховая подкладка осталась целой и предохранила спину. И только тут я понял, почему, когда поднимался с земли и провел рукой по спине, рука сразу стала гореть — куртка была пропитана азотной кислотой. Относительно сохранились мои синтетические брюки, превратившиеся в две трубы, стоявшие колом, надежно защитив от возможных ожогов.

В это время навстречу идет Михаил Кузьмич, руки у него забинтованы. Посмотрел на нас каким-то задумчиво-сосредоточенным оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Мне показалось, что ему просто не до нас.

Вспоминая впоследствии много раз эту встречу и взгляд Михаила Кузьмича, я пытался понять, почему он не остановился. И сам отвечаю. А зачем? Ведь он видел, что мы живы. Спрашивается, какие могли быть разговоры в этой ситуации. Главный же вышел из гостиницы, сел в автомашину и поехал снова на стартовую площадку. А в голове опять невольно мысли: как же так, на старте все в движении, мы в гостинице, а Янгель уже уходит после того, как его уже успели перебинтовать, а прошло ведь совсем мало времени.

Лейтенанта, которого вытащили из рва, отдали медицинским работникам, а сами, поскольку считали, что с нами ничего не произошло, решили пойти в корпус, где жили. Но нас не пустили, а направили в медпункт. И тогда только я почувствовал, что все открытые места: лицо, руки и даже ноги сильно стянуты, как будто какими-то щипцами.

Приходим в медпункт, а там большая комната и сплошь лежат обмытые, обгоревшие, стонущие люди. И было такое ощущение, что мы-то пострадали не так, как они. Многих уже увезли на десятую площадку, в госпиталь.

В качестве первой профилактической меры нам дали таз с грязной водой, на дне было много песка. Кое-как обмылись этой жижей и хотели вернуться обратно в гостиницу, так как по-прежнему продолжали считать, что ничего особенного с нами не случилось. Но врачи категорически предложили ехать на десятку, несмотря на наш отказ. В конце концов, насильно усадив в машину, отвезли в госпиталь. И только в дороге стал бить озноб, и мы дали себе отчет, что с нами произошло. Ночь провели как в кошмаре. Без конца ходили какие-то люди, спрашивали, уточняли. И в то же время все архисекретно, в госпиталь никого не пускали. Одни лишь кагебэшники имели беспрепятственный доступ — собирали информацию, выясняли, что и как видел каждый из нас.

Наутро все обожженные части тела опухли. Руки и ноги перебинтованы. Приехали сослуживцы. Их тоже не пустили, разговаривали через перегородку у проходной во дворе госпиталя, куда я сбежал. А потом получил замечание, когда меня стали вылавливать. Прошу передать домой, что жив и здоров. А на меня смотрят как-то смущенно, еле скрывая удивление. Выяснилось — у меня полностью опухло лицо и вместо глаз видны только узкие щелочки. Лицо и волосы обгорели, голова забинтована. Лишь потом пришел к выводу, что спасло то, что мы побежали навстречу ветру в сторону от ракеты. Если бы находились с противоположной стороны и убегали от ракеты по направлению ветра, то последствия были бы непредсказуемы. Все, кто стоял со стороны аппарели рядом со стартом, попали в эту зону…

К.А. Луарсабов пролежал в госпитале месяц. В секретном списке военнослужащих, представителей промышленности, раненых 24 октября 1960 года, против номера 47 напечатано: "Инженер Луарсабов Константин Александрович. Ожоги I и II степени пальцев обеих кистей, пяток". И ни слова больше, ни о лице, ни о других частях тела.

У Н.А. Мягкова была обожжена треть тела. Пролежал полгода в госпитале имени Бурденко, где ему делали пересадку кожи. В списке… против номера 43 сказано: "Инженер Мягков Николай Алексеевич. Ожоги I и II степени головы и нижних конечностей". И все.

Начальник полигона К.В. Герчик перед самым взрывом отошел в сторону курилки и остался жив. Его госпитализировали в тяжелейшем состоянии, и более полугода он находился в больнице. В Списке… против номера 2 сказано: "Генерал-майор артиллерии Герчик Константин Васильевич. Ожог II–III степени лица, шеи, волосовой части головы, голени, задней поверхности бедер, ягодиц, поясничной области, кистей рук".

После неудачной попытки определить заполнение трубопроводов пневмо-гидравлической системы инженер В.И. Кукушкин, выполняя указание Главного конструктора, пошел к ракете. По дороге вспомнил, что кто-то говорил, что погоны у маршала золотые. Поэтому решил, воспользовавшись случаем, удовлетворить собственное любопытство и убедиться воочию. Подошел к сидящему на стуле М.И. Неделину, встал рядом и стал рассматривать маршальские знаки отличия. Стул председателя Государственной комиссии стоял у края бетонированной крыши аппарели, которая возвышалась примерно на метр над уровнем бетонного покрытия стартовой площадки. И в это время случилось непоправимое — прогремел взрыв.

Впоследствии, восстанавливая картину происшедшего, инженер пришел к выводу, что, очевидно, образовавшаяся воздушная волна прижала М.И. Неделина к выступу парапета аппарели. По свидетельству В.С. Будника, воспроизведенному в его воспоминаниях, "тела Неделина, по-видимому, оставшегося на крыше, не обнаружили вовсе, на этом месте лежал только лацкан его кителя с геройской звездой, это я видел собственными глазами", — заключает автор воспоминаний.

Несмотря на то, что В.И. Кукушкин стоял рядом со стулом, на котором сидел председатель комиссии, занятая им позиция принципиально отличалась от маршальской. Он стоял в проходе, расположенном рядом с аппарелью. И это оказалось решающим.

— Воздушной струей, — рассказывает инженер, — меня снесло с места, подбросило и животом положило на бетон в нескольких метрах от того места, где я стоял в момент взрыва, а потом, как показалось, долго катило по земле. Когда же следом рухнула первая ступень, произошел мощный, но сравнительно мягкий взрыв, волной которого меня сильно придавило. Лежу, а впечатление такое, как бывает порой во сне, как будто давит какое-то чудовище, а у тебя не хватает сил его побороть. И в тот момент, когда все же удалось вскочить и побежать, меня догнала следующая взрывная волна и снова уложила на землю. Поднимаюсь, и вдруг вижу, впереди, освещенный полыхающим пламенем, стоит застывший на месте Михаил Кузьмич с поднятыми, согнутыми в локтях руками. Лицо и вся поза полны обреченного отчаяния, а глаза выражают только одно: "Как? Почему? Все пропало!"

Чувствую, что со стороны спины сильно печет, обезумевший, побежал, и в этот момент потерял сознание. Очнулся, когда меня подхватили руководитель военной приемки на днепропетровском заводе полковник Комиссаров и представитель Глушко — Гнесин. Через несколько минут поняли, что поднявшееся облако паров кислоты распространилось в нашу сторону. Стали соображать — куда скрыться. Рядом — одноэтажное здание, где проходили заседания Государственной комиссии. Забежали за него и залегли в какое-то углубление в земле. Но видим, что это не спасает, сверху начали падать капли кислоты. Ветер, хотя и несильный, но несет на нас ядовитые массы воздуха.

В это время полностью пришел в себя. На месте взрыва был сплошной огненный ад, все кругом горело. И тут я, увидев мечущихся, горящих людей и тех, кто подбегал к месту взрыва, пытаясь чем-то помочь, вспомнил, что в зоне пожара после разрушения ракеты оказалось много опасных предметов, которые могли продолжать взрываться, и, в первую очередь, баллоны со сжатым воздухом. Но, когда подбежал ближе, чтобы предупредить, стало ясно, что было поздно: все, что могло, уже взорвалось. В довершение ко всему, сверху усилился "азотный дождь". Поэтому ничего не оставалось, как эвакуироваться. Что мы и сделали.

В гостинице представилась возможность оглядеть себя. Оказалось, что куртка от теплового излучения практически сгорела, особенно сильно на засаленных местах. Еле стянул с головы шлем, так как от жары кожа его сильно сжалась. Поскольку явных ожогов не было, в госпиталь не ходил. Но последствия подбрасываний и падений вскоре дали о себе знать — были травмированы мышцы живота…

К этому рассказу следует добавить, что в секретном списке пострадавших при аварии инженер не числился.

Главного конструктора системы управления Б.М. Коноплева нашли в раме установщика, куда он упал при попытке убежать, и идентифицировали по размерам, так как он был выше всех находившихся на площадке.

В момент взрыва непосредственно вблизи ракеты находились два испытателя. Один из них, инженер Е.И. Павленко, представлявший разработчика и изготовителя системы прицеливания, сидел, склонившись над наземным прибором оптической связи системы с призмой прицеливания, установленной на корпусе ракеты, и, естественно, лицом к старту. "Визави" с ракетой стоило испытателю жизни, он так и остался на этом месте.

Другой испытатель, инженер А.С. Хоменя, руководивший группой прицеливания янгелевского конструкторского бюро, стоял рядом, но спиной к ракете. Когда "загрохотало", бывший военный, проявив мгновенную реакцию и завидную стартовую скорость, рванулся с места и, повинуясь выработанной привычке, не оглянулся назад. Если бы он поднял голову, пытаясь увидеть, что же произошло, то, без сомнения, мог бы разделить судьбу своего товарища. Что было дальше, как спасшийся от смертельной угрозы инженер преодолел высокое ограждение из колючей проволоки, как проделал остальной путь — это осталось, как и для многих других участников катастрофы, навсегда тайной. Инстинкт, автоматические единственно правильные действия позволили вырваться из огненного ада с минимальными потерями. Обнаружили его в шоковом состоянии с обезумевшими от ужаса, широко раскрытыми глазами в гостиничном корпусе. Быстро вбежав в комнату, испытатель спешно разделся, лег в кровать и с головой накрылся одеялом. Присутствовавшие сослуживцы, оказывавшие помощь пострадавшим, стали отпаивать его консервированным молоком, а затем отправили в госпиталь.

В Списке… под номером 48 значится, что инженер Хоменя Андрей Семенович получил "ожоги I и II степени обеих кистей, лица, шеи, затылочно-теменной области".

Полтора-два метра не дошел до ракеты лейтенант Г.П. Деркач. Ему предстояло по лестнице установщика подняться на площадку межбакового отсека и отсоединить штекер кабеля. И в этот момент вспышка, взрыв, и лишь помнит, что мощная воздушная волна обдала жаром и подбросила. Очнулся на песке за пределами бетонированной площадки. Сам момент "полета и мягкого приземления", естественно, не помнит. Вскочил и, что есть силы побежал прочь. Очутился во рву, там уже было много народу. Его повалили на землю и стали засыпать песком, чтобы сбить огонь с горевшей одежды. Выбравшись из ямы, побрел к контрольно-пропускному пункту, где его подобрала машина и увезла в медчасть.

В секретном списке раненых под номером 24 записано: "Техник — лейтенант Деркач Геннадий Петрович. Ожог I и II степени головы, шеи, обоих плеч, кистей, левой ноги, правого бедра".

Взрывная волна не только спасала людей, отбрасывая их за пределы бетонированной площадки. Она буквально вернула к жизни старшего лейтенанта (фамилия не установлена), находившегося у передвижного командного пункта и ведшего бортовой журнал замечаний. Он бросился бежать, горел, упал и не мог подняться. Думал, конец. Воздушная волна подняла, поставила на ноги, и он остался жив.

Совсем невероятный случай вспоминает начальник аварийно-спасательной команды Ю.Ф. Евтеев. Старший лейтенант (фамилия не установлена), не видя иного выхода, бросился с верхней площадки обслуживания на стоявшую внизу компрессорную машину, покрытую сверху брезентовым тентом, решив так спастись, амортизировав удар от падения. В это время произошел взрыв, и воздушной волной его подхватило, отбросило в сторону и без единой царапины, целым и невредимым положило на песок.

Капитан В.С. Талдыкин, закончив операции и покидая старт, остановился в раздумье в нескольких метрах от ракеты. Вот его рассказ о том, что произошло дальше:

— Вдруг что-то надо мной загудело и мгновенно осветило. Подумал, "капец". Стоял лицом к ракете, но голову не поднял, и это было первое правильное действие. Повернувшись вправо, увидел кинобудку, только и подумал: добегу — останусь живой. Развернулся, закрыл обеими руками затылок, так как он был раньше травмирован. Так практически и бежал. По этой позе и узнал себя впоследствии в заснятых кинокадрах. Забежал за кинобудку, с чьей-то помощью потушил горящую одежду и лежа наблюдал все, что происходило дальше. Запомнил, как на верхней площадке, беспомощно перевалившись через перила, горел человек. Никаких взрывов не слышал. Ракета упала в нашу сторону.

В списке раненых под номером 14 зафиксировано: "Инженер-капитан Талдыкин Виталий Сергеевич. Ожог II степени обеих кистей, обеих ушных раковин".

Б.М. Лавриненко, не уговорив смежника отказаться от ненужной проверки, спустился вниз, доложил по инстанции и получил разрешение находиться в пределах досягаемости. Он отошел метров на тридцать от старта. Когда произошел запуск, ему показалось, что запустились рулевые двигатели второй ступени. Как покинул площадку, что было дальше, не помнит. В полночь очнулся на бетонке, один, пошел в надежде, что дорога выведет к гостинице. Когда сбивался в сторону и чувствовал под ногами песок, возвращался на бетонку. Все время провалы в памяти. Наконец услышал скрип тормозов остановившейся машины, которая и доставила в медпункт. Санитары явно не ожидали уже никого и были удивлены, увидев еще одного пострадавшего со следами ожога затылочной части головы и сгоревшим воротником куртки. Перебинтовав голову, инженера вывели на крыльцо и указали, куда надо идти в гостиницу — в направлении светящегося фонаря. Еще большее удивление, чем в медпункте, вызвало его появление в гостиничном номере. Сослуживцы сказали, что его внесли в список погибших. Эту ошибку исправили.

В списке раненых Б.М. Лавриненко также не числился. Последствия же психологической травмы продолжались четыре года, большую часть из которых провел на лечении в больницах и домах отдыха.

Дежурный по стартовой площадке подошел к сидевшему Главкому и стоявшему рядом командиру войсковой части полковнику А.А. Кабанову и в соответствии с субординацией обратился к М.И. Неделину:

— Товарищ Главный маршал артиллерии, разрешите обратиться к командиру части.

И, получив согласие, доложил А.А. Кабанову, что его вызывают на аппарат спецсвязи, находившийся в аппарели. Полковник пошел в сооружение и не успел закрыть за собой герметичную дверь, как произошел взрыв.

В списке пострадавших под номером 3 значится: "Полковник Кабанов Анатолий Александрович. Ожег II степени обеих кистей рук и затылочной области головы".

Вольнонаемный представитель Заказчика на Южном машиностроительном заводе А.Д. Зверенко находился на полигоне в командировке. Он сопровождал укомплектованные на заводе запасные инструменты, приспособления и некоторые элементы наземного оборудования для передачи их военным испытателям.

Никакого отношения к подготовке и пуску ракеты Р-16 он не имел, тем не менее 24 октября находился на стартовой площадке, так как хотел воспользоваться моментом; поскольку все руководство было сосредоточено в одном месте, то это очень удобный случай, чтобы подписать акты о передаче прибывшего оборудования у соответствующих должностных лиц. Но оказалось, что почти все они находились в свите Главкома ракетных войск вблизи ракеты. Попытка предложить отойти в сторону для прочтения и подписания актов вначале не увенчалась успехом. Офицеры отнекивались, ссылаясь на необходимость быть рядом с маршалом — а вдруг зачем-то понадобятся. Проявив определенную настойчивость, А.Д. Зверенко все же удалось уговорить несколько человек, с которыми он и отправился в одноэтажное здание, где размещались различные службы.

— Едва я успел, — вспоминает он, — вынуть из папки документы и разложить их для подписи на столе, как раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной вышибло окна, осколки разбившихся стекол осыпали присутствовавших, а одна из вылетевших рам ударила меня по голове. Секунду длилось общее замешательство и растерянность, а затем все ринулись к выходу.

Пред взором предстала ужасная картина. На месте, где только что красовалась белоснежная ракета, бушевало море огня. Из него выскакивали и бежали во все стороны горящие люди. Мы стали ловить их и сбивать пламя песком, катая по земле. Обожженные руки сильно болели. Быстро облако дыма и горячего газа накрыло и нас. Стало трудно дышать, и мы тоже побежали за пределы площадки. Очень скоро появились автомобили аварийно-спасательной службы, которые и отвезли нас в жилую зону.

Вечером, еще находясь в шоковом состоянии, встретил своего начальника — руководителя военной приемки Б.А. Комиссарова, который сказал:

— Тебе здесь делать нечего, отправляйся домой первым самолетом…

А.Д. Зверенко так и поступил. В самолете, кроме пассажиров, оказалось 16 гробов с погибшими участниками испытаний. Среди них и гроб с телом Л.А. Берлина. Еще неделю назад А.Д. Зверенко обратился к погибшему с просьбой о переводе из военной приемки в конструкторский отдел ОКБ. Заявление о переводе, подписанное Л.А. Берлиным, лежало в кармане.

Позднее, когда А.Д. Зверенко встречался с людьми, которых он увел с собой для подписания актов, они благодарили его, признавая своим спасителем.

— Дважды в этот день, — рассказывает по прошествии более трех с половиной десятков лет инженер В.А. Бабийчук, — меня спасло провидение. Я тогда был молодым специалистом, работал чуть более года, на старте был ответственным за автомат стабилизации движения в полете. Всем было очень интересно, все ждали грандиозного зрелища, а поэтому пытались найти любую причину, чтобы остаться поближе к старту. Заранее договорился с ребятами, тоже молодыми военными специалистами, что после окончания своих операций зайду к ним в будку с испытательной аппаратурой, находившейся на телеге установщика, который перед пуском должен был отойти от стартового стола. Когда спустился с борта ракеты и подошел к будке, то ребята мне объяснили:

— Ты знаешь, ничего не получится. Лично сам Коноплев захотел посмотреть, как будет стартовать ракета. С Главным конструктором, сам понимаешь, спорить не будешь, а больше места в будке нет.

Между тем желание посмотреть все в непосредственной близости не пропало. Должны эвакуироваться, но неохота. Стоим со старшим техником В.И. Пустововым, раздумываем, куда податься, чтобы не уезжать. В это время подошел майор с красной повязкой на руке — дежурный по старту — и каким-то извиняющимся голосом попросил:

— Ребята, если у вас уже нет дела, то, пожалуйста, уйдите со старта, поймите, меня ругают за беспорядок.

Если бы он не попросил по-человечески, — продолжает вспоминать В.А. Бабийчук, — то послали бы его… по известным адресам и остались на месте, а так пошли в направлении к контрольно-пропускному пункту. В тот момент казалось, что с нашей стороны это было одолжение дежурному майору. Через считанные минуты поняли, что он спас нам жизнь. Выйдя за проволочное заграждение, метрах в двадцати от него облюбовали бугор с кустарником саксаула и, решив, что тут нас никто не обнаружит, прилегли на песок. Взял спичку, хотел прикурить папиросу, и автоматически взглянул на часы. Хорошо запомнил — они показывали 18 часов 45 минут. И в этот момент первое, что я увидел, как молния рубанула наискосок между ступенями и мгновенно, за две-три секунды, вся площадка была покрыта огнем. Установщик не успели увести в сторону, находившиеся в нем испытатели пытались после первой ударной волны выбраться, но вторая волна накрыла всех. Хотя вначале и не представляли масштабов катастрофы, но настроение, как "с перепоя": что делали — не помню, провал памяти, до гостиницы добрались пешком. Как мы были благодарны майору, спасшему нам жизнь, но больше его не встречали…