Задеть за живое

Задеть за живое

Одной из сильных сторон Главного как лидера коллектива было умение подобрать ключевые слова и формы контакта с сослуживцами. Этому в немалой степени способствовало то, что Михаил Кузьмич тонко чувствовал богатейшие возможности русского языка и в совершенстве владел его арсеналом. В его лексиконе не было вычурных, особенно "заморских" слов. Язык был глубоко народным. Показательно, что в его устах простые, казалось, такие обыденные слова, приобретали новое выразительное изначальное звучание. Они всегда произносились весомо, метко, без натяжки.

Среди любимых были "ребята", "мои ребята", "посижу с ребятами", "подскажу ребятам". Они выражали объективную реальность — уникальность коллектива конструкторского бюро, на первом этапе своего развития являвшегося, по сути, молодежным и состоявшего на две трети из специалистов комсомольского возраста, то есть не достигших и тридцати лет.

Янгелевские ребята — это не ватага сорванцов или молодежная команда. Это соратники-единомышленники, которым действительно есть что подсказать, помочь, с которыми можно посоветоваться, да и самому чему-то поучиться, узнать мнение, настроение. Ведь взаимоотношения "отцов и детей" — не только этап развития русской литературы. Это извечная, непреходящая проблема. Для набиравшей темпы организации оторваться от молодежи — значило потерять связь с коллективом, молодежным и дэ юрэ, и дэ факто, с настоящим и будущим конструкторского бюро.

Заботясь о росте квалификации исполнителей, без которых любая, самая перспективная идея остается только предложением на бумаге, Михаил Кузьмич постоянно ищет новые формы управления, прекрасно понимая, что кроме энтузиазма нужны и экономические рычаги. Творческое вдохновение должно приносить не только моральное удовлетворение, но и материализоваться в виде конкретных поощрений. И за советом он обращается к "ребятам". Вызывает в кабинет начальника планового отдела, группу молодых инженеров и ставит конкретную задачу:

— Как стимулировать труд конструктора? Как сделать так, чтобы руководители подразделений сами просили работу, а не я им навязывал и приказывал.

Корни не исчезающей со временем тяги к молодежи восходят к его активной общественной позиции комсомольского вожака в юношеские и студенческие годы. Преданным молодежи Михаил Кузьмич был всю жизнь. Все это дает право утверждать, что М.К. Янгель всегда оставался в душе молодым, всегда чутко реагировал на запросы молодых. И они отвечали ему взаимностью, оплачивая свое признание сторицей. Молодежь любила и уважала своего Главного, и не только как начальника, но и как безусловного лидера, своего кумира. Будущее покажет, что в этом не было ни фальши, ни давлеющего над всем остальным руководящего начала, когда начальник всегда прав. Они были искренни во взаимоотношениях — Главный и его "королевская рать". Они остались благодарны своему учителю за жизненную школу творческого и честного отношения к труду. Без этого невозможны были бы последующие успехи конструкторского бюро имени М.К. Янгеля.

Среди любимых слов в лексиконе Главного, с помощью которых он умело налаживал контакты и строил свои взаимоотношения с сотрудниками, было еще одно — "дорогой". Произносилось оно обычно в характерном янгелевском стиле и сопровождалось неизменно доброжелательной улыбкой. Мудрость такой формы обращения, как остроумно заметил В.Н. Паппо-Корыстин, "заключалась в том, что "дорогой мой" вовсе не означало, что тот, к кому оно относилось, обязательно чем-то особенно дорог Главному. Иногда просто он не помнил имени и отчества некоторых работников, но желая подчеркнуть свое расположение, а в ряде случаев и особое доверие, прибегал к такому приему. А тот, кому адресовались эти слова, готов был, как говорится, из кожи лезть, чтобы доказать хотя бы себе самому, что он действительно дорог Главному".

Интересно, что не менее выразительно в устах Главного звучало и другое широко распространенное русское слово — "спасибо". Произносилось оно также с характерной, чисто янгелевской проникновенной интонацией и очень, очень значимо. Вот как передает впечатление от такого способа поощрения один из удостоившихся этой чести доктор технических наук И.Г. Писарев:

"Благодарностями обойден не был. Но не это запомнилось. Самая главная награда, пожалуй, "спасибо" от Михаила Кузьмича. Он это слово говорил нечасто, но как-то уж очень весомо".

Эта же мысль развивается в воспоминаниях других сотрудников. "Щедрым на похвалу я бы Михаила Кузьмича не назвал, но уж похвала его стоила дорого" — напишет впоследствии ведущий конструктор А.А. Полысаев.

"Достаточно было услышать: "Спасибо", "Молодец" — и не нужны были никакие другие поощрения", — вторит ему доктор технических наук, профессор В.С. Фоменко.

Да, по многочисленным воспоминаниям сотрудников, — это была высшая мера оценки успехов в труде.

Но может создаться впечатление, что поведение Главного — это беспринципный альтруизм. Абсолютно нет. Все сказанное справедливо по отношению к тем, кто честно и добросовестно относился к своему долгу, кому Михаил Кузьмич верил, хотя бы по наитию. Совсем другим становился Главный, когда видел в человеке стремление извлечь выгоду, отлынивание от исполнения своих обязанностей. Столь же решительно, как и берет под защиту, он расправляется с "ошибающимися" сознательно. Особую бескомпромиссность проявляет М.К. Янгель по отношению к тем, кто начинает проявлять консерватизм во взглядах, кто скатывается на позиции технического оппортунизма, для кого личное становится выше интересов проводимой им линии. Многое мог простить искренне заблуждающемуся или случайно оступившемуся Главный, но только не осознанное проявление косности инженерного мышления, перерастающей неизбежно в предательство интересов дела. И в этом случае, как и тогда, когда он "вызывает огонь на себя", у Главного нет деления людей на главных и второстепенных: он в равной степени справедлив и по отношению к своим сотрудникам, и к сотрудникам смежных организаций, независимо от их ранга, не делая исключения в этом списке и для себя. После устранения замечаний, связанных с пусками второй и третьей летных машин Р-16, дальнейшие испытания проходили успешно. Они послужили основанием для принятия ракеты на вооружение Ракетных войск стратегического назначения. Однако некоторые наиболее ретивые составители отчета Государственной комиссии без явной надобности не преминули излишне акцентировать внимание на неудачных пусках. При обсуждении отчета на заседании высокопоставленной комиссии Михаил Кузьмич так же решительно и бескомпромиссно, как и когда решался вопрос о пуске, произнес:

— Это моя ошибка.

Однако был в словарном арсенале Главного и другой запас слов, определявших оценку оплошности исполнителя, проявившейся в конкретной ситуации. И они были не менее выразительны и достигали цели без промаха.

Все это испытали на себе участники первых двух пусков ракеты Р-16, ответственные за работу аварийного подрыва ракеты, которая по сложившейся кооперации разрабатывалась в конструкторском бюро, проектировавшем ракету.

В процессе полета первая машина отклонилась (о чем будет подробно сказано ниже) от траектории, однако система аварийного подрыва не сработала, и ракета не была ликвидирована. Анализ показал, что питание в системе отсутствовало. На защиту мундира горой встают создатели автономных батарей питания Главного конструктора Н.С. Лидоренко. И основание для такого вывода у них предельно простое, но не техническое, а логическое: в системе аварийного подрыва ракеты и системе управления были использованы одинаковые батареи. Но поскольку система управления работала, то, следовательно, в АПР должна быть какая-то схемная ошибка или конструктивная недоработка, которая и привела к его несрабатыванию.

Не выдержав столь сильного, подкрепленного, казалось, убедительным доводом напора со стороны смежника, разработчики системы самоликвидации ракеты приняли удар на себя, предположив в качестве вероятной причины выход из строя диодов.

Однако во время второго, и тоже не совсем удачного пуска, ракета снова отклоняется от траектории, и опять не происходит ее ликвидации. АПР продолжает "молчать". Но в этом случае системы управления и телеметрии, в которых использованы такие же батареи, работают нормально.

Дело приобрело нешуточный оборот. Вновь работает комиссия. Тщательно проверив все еще раз и по-прежнему не найдя никаких отклонений, разработчики системы аварийного подрыва повели себя более решительно и настоятельно потребовали проверить батареи.

Как часто бывает в таких случаях, все оказалось до обидного элементарно просто. При сборке батарей была допущена грубейшая ошибка. Дело в том, что в конструкции источников питания имелись специальные ампулы с кислотой, которые в момент их задействования разрезались специальным ножом, и электролит, вступая в реакцию, приводил батарею в рабочее состояние. Однако вместо ампул с кислотой, которые должны были разрезаться ножом при действии на него усилия, соответствующего давлению в системе, равного трем атмосферам, ошибочно поставили другие, рассчитанные на значительно большее давление в семь атмосфер. И, естественно, в момент подачи команды на включение батарей срабатывания не происходило, а источники питания "молчали".

Говорят, что все гениальное просто. Халатность, безответственность еще проще. Они непредсказуемы как по проявлению, так и по последствиям.

О найденной в конце концов причине конструкторы не без дрожи в коленях (за это могут и с работы выгнать, ведь "наклепали" на себя несуществующий дефект) докладывают Михаилу Кузьмичу. Как вспоминают очевидцы, внешне он спокойно встретил сообщение, и, как бы сдерживая нахлынувшие эмоции, прошелся несколько раз взад-вперед (разговор происходил прямо на стартовой позиции в присутствии смежников). А потом так прочувствованно произнес всего лишь несколько слов:

— А что вы писали в решении комиссии раньше? Что вам ни говорят, все принимается на веру, где же ваше инженерное достоинство!

И после небольшой логической паузы резюмировал:

— Как котята!

Впоследствии один из "провинившихся", В.С. Фоменко, вспоминая эту историю, дал ей такую оценку:

"Вроде бы и ничего страшного. Ну оплошали, дали возможность смежникам, грубо говоря, обмануть, обойти себя. Ну пожурил за это Главный, да и то слегка, без всякой злобы и последствий. Но того, как это было сказано, как удачно применительно к ситуации подобраны "ключевые слова", метко охарактеризовавшие нашу беспомощность, — этого было достаточно, чтобы я запомнил упрек на всю жизнь. Ему и горько, и обидно было и за фирму и за нас, не сумевших поддержать ее честь. Умел Михаил Кузьмич задеть за живое! Но что примечательно: не только, когда выговаривал, а также при поощрениях…"

"После аварийного пуска одной из ракет, — вспоминает инженер А.Ф. Гришин, — состоялось заседание Государственной комиссии по испытаниям, на котором должны были докладывать ответственный за прочность ракеты — П.И. Никитин, прочность двигателя — В.С. Дробязко и я, как телеметрист, о причинах, возникающих в полете вибраций корпуса и пульсаций в камере двигателя. Из-за недостатка времени доклады получились невразумительными. И первым, кто это почувствовал, был М.К. Янгель. Он открыто перед всей комиссией признал неготовность нашего конструкторского бюро к решению вопроса и, извинившись, попросил перенести совещание, взяв практически вину на себя.

После этого Михаил Кузьмич "выдал" нам всем на простом русском языке то, что мы заслуживали, сопроводив внушение необходимыми техническими указаниями, и дал на реабилитацию ночь.

На следующий день утром, как и было обусловлено, мы доложили о результатах проведенной работы и предложениях по устранению недостатков. М.К. Янгель, выслушав внимательно, сказал:

— Теперь хорошо."

"Обычно в командировке на полигоне или на стендовых испытаниях в Загорске, — вспоминает одна из ведущих сотрудниц конструкторского бюро начальник отдела Л.М. Назарова, — Михаил Кузьмич, приходя на работу утром, собирал всех специалистов, намечал план на день, контролировал его выполнение, нерадивым устраивал разгон. Он умел это делать тихо, тактично, но после таких замечаний всегда делалось стыдно".

В арсенале Руководителя всегда имеется отработанный набор стандартных поощрений и наказаний для отличившихся и провинившихся, а то и просто нерадивых. Тут и благодарности в приказе, премии, выговоры, понижение в должности.

И в этой ипостаси Главный был неповторим. Его не боялись так, как обычно дрожат перед суровым начальником. Заместителей боялись, но его — нет. Боялись другого — потерять его уважение, ибо глубоко верили, что любое решение будет справедливым, как бы ни был суров приговор. А вот суровости-то, как это ни покажется парадоксальным, практически и не было. Но что, пожалуй, самое важное, что дело-то от этого не страдало. Совершенство системы достигалось не через наказания "кнутом", а моральное и психологическое воздействие. В то время, как выговор в приказе был важнейшим рычагом воздействия и "приведения в чувство", знаменитое янгелевское: "Стыдно тебе должно быть, стыдно!" — воспринималось как самое большое наказание и даже ругательство.

Психологический эффект от педагогических внушений, основанных на таком, казалось бы, обыденном слове "стыдно", прочувствованно донес один из его "лауреатов" — С.М. Солодников, прошедший путь от инженера до Главного конструктора направления:

— Бывало, ругает на чем свет стоит, стирает в порошок, а на душе радостно — за дело ругает, заряд дает, на путь наставляет. Ну и уж не без того, что речь изрядно сдобрена крепким русским "рассолом", без которого — какой выговор. Такую устроит головомойку, чувствуешь, аж пот выступает, пар идет. Но в конце, когда вдруг так просто, по-отечески, доверительно скажет:

— Стыдно тебе должно быть, стыдно! — вот тут-то внушение, выговор, как угодно его назови, достигали своей цели безошибочно. В этот момент действительно становилось бесконечно стыдно, готов, кажется, провалиться сквозь землю. И даешь себе твердое слово, что еще не скоро заслужишь во второй раз такую оценку…

— Насчет крепкого русского…, - продолжает автор этих наблюдений, — разговор особый. Тут, несмотря на всю пикантность темы, как говорится, что было, то было, "из песни слова не выкинешь". Конечно, словарный запас, а также набор выражений и приемов для приведения в чувство провинившегося был необычайно широк и владел он им в совершенстве. В возбужденном разговоре, когда проходила "прочистка мозгов", Михаил Кузьмич не был исключением среди других, и часто и очень искусно апеллировал и к "чертовой матери", и "к чертовой бабушке", и еще значительно дальше. Как истинно русский человек, он знал цену крепкому русскому слову и умело пользовался им, когда это было оправдано ситуацией. И никогда эти разносы не опускались до того уровня, который у французов именуется как "mauvaiston" (дурной тон, невоспитанность). Наивысшую же оценку неудовлетворенности работой определял на свой манер. Простое слово "стыдно" по своему воздействию было значимее любых наказаний и ругательств…

А вот еще одно любопытное свидетельство эффективности "проработок" Главного воспроизводит ведущий инженер А.А. Полысаев:

"Были и благодарности в личном деле, было и "Работой твоей доволен", были и выговоры, солидные, такие, что слезы из глаз лились, были и попроще: "Увеличивай обороты!" Но самой большой радостью для меня был момент, когда с трибуны торжественного заседания Михаил Кузьмич сказал в своем докладе обо мне (как и о многих других) теплые слова. Попадало устно от Михаила Кузьмича довольно часто, но никогда я не чувствовал себя униженным, никогда он не кричал, а всегда четко и спокойно выговаривал. Мне кажется, что эти выговоры он тут же забывал, так как не раз бывало, что через час — полтора Михаил Кузьмич вызывал снова и ставил новые задачи. Несмотря на его удивительнейшую память, я все же верю, что он об этих выговорах забывал. Если же взгревал, то каждый получал удовольствие, и прежде всего потому, что после этого знал, чем и как нужно заниматься".

При сравнении этих оценок, данных в разное время и по разным поводам двумя совершенно непохожими друг на друга ведущими специалистами конструкторского бюро, невольно создается впечатление, что произнесены они как бы одним человеком. Настолько велика была сила психологического и эмоционального воздействия Главного.

Сложен и тернист путь создания новой ракеты. И это закономерно. Конструктор, вступая в единоборство с природой, пытается проникнуть в ее тайны, а природа очень неохотно раскрывает свои секреты, порой жестоко мстя за проявленную человеком дерзость. Однако в процессе проектирования встречаются досадные промахи, а иногда и очевидные ошибки и просчеты. Как правило, это происходит тогда, когда не учитывается взаимодействие всех сопутствующих взаимозависимых факторов. И ставка такой ошибки или конструкторского просчета бывает порой неизмеримо большой.

Именно такая ситуация сложилась в процессе летных испытаний ракеты Р-36. При пуске третьего изделия в декабре 1963 г. возникла аварийная ситуация. После запуска рулевого двигателя из-за неудачной конструкции контакта подъема произошло, используя жаргон испытателей, его подрабатывание, то есть попросту не прошла команда на запуск маршевого двигателя. Ракета, простояв на пусковом столе 35 секунд при работающем в режиме полета рулевом двигателе, взорвалась.

Как показал последующий анализ, причина несрабатывания контакта подъема была связана с его конструктивным несовершенством, и все допущенные при проектировании просчеты именно на этой ракете сложились по принципу слоеного пирога: высота штырька оказалась недостаточной, неудачно было выбрано место его установки, не учтены возникающие за счет упругости материала неизбежные деформации шпангоута, на котором крепился контакт, плохо было решено его крепление на пусковом столе и, наконец, отсутствовала блокировка команды запуска. Только из простого перечисления наглядно видно, сколь "многослойным" оказался "пирог ошибок".

Описываемая авария показательна с психологической точки зрения. Как отмечали впоследствии многие ее свидетели, когда по традиции при тридцатиминутной готовности осматривали ракету, то неудачная конструкция не осталась незамеченной. Более того, как выразился один из представителей стартовой команды, она притягивала, как магнит. И тем не менее это только насторожило и не более. Магическое воздействие возымели два предыдущих пуска, при которых все было "нормально". Недостатки проявились одновременно только на третьем пуске. Главный при несостоявшемся старте находился в непосредственной близости от ракеты. Здесь же были и все те, кто имел прямое отношение к аварии. Поскольку "диагноз недуга" и "способы лечения" представляли не большую загадку, чем секрет полишинеля, то М.К. Янгель принимает без промедления решение: всем вылететь домой для устранения недостатков.

В условиях сложившейся жесткой конкуренции с В.Н. Челомеем по этой ракете необходимо было быстро подготовить на заводе следующую машину, которая должна "реабилитировать" новую ракету. Распорядок работы в режиме аварийной ситуации предельно прост: ночь на перелет с полигона домой, а утром уже на работе в ожидании предстоящего разбора. Когда по вызову Главного все причастные к аварии собрались в его кабинете, последовал единственный жестко и в то же время дипломатично поставленный вопрос:

— Так кто же из вас виноват?

Непосредственные виновники аварийной ситуации решили разделить уготованную участь поровну и начали говорить, что все причастны понемногу. То, что последовало вслед за этими объяснениями, запомнилось присутствующим на всю жизнь. Вот как вспоминает об этом один из участников той эпопеи доктор технических наук И.М. Игдалов:

"Михаил Кузьмич не изменил себе. Он, как всегда, внимательно и терпеливо выслушал всех, а затем, после непродолжительной многозначительной паузы так неповторимо проникновенно произнес:

— Как вам не стыдно!

И все. Но этот приговор для всех нас был страшнее любого взыскания и наказания. Он задел за самое живое, дошел до сердца".

Надо ли говорить о силе воздействия этих слов, как очень тонко подметил И.М. Игдалов, дошедших до самого сердца, но и, заметим, шедших от самого сердца! Виновные сделали все возможное и невозможное, чтобы реабилитировать себя. В результате подготовка следующего, уже успешного пуска, была произведена в рекордно короткий срок — всего за 33 дня.

Воспитательная роль проработок М.К. Янгеля красной нитью проходит в воспоминаниях сослуживцев.

"Нас, молодых инженеров, — вспоминает кандидат технических наук В.А. Шапошников, — в Михаиле Кузьмиче привлекало многое: и умение излагать мысли, будь то в рабочей обстановке или на многолюдном митинге, и умение слушать, когда как бы исчезает дистанция между собеседниками и ты можешь свободно излагать свои мысли, и выдержка, когда, казалось, любой сорвется и, наряду с этим, умение устроить головомойку так, что все становится предельно ясно, четко, и в то же время без унижения человеческого достоинства "препарируемого".

При подготовке бросковых испытаний в процессе набора системы телеизмерений оказалась неправильной распайка в схемах управленческого и телеметрического разъемов. Дефект, к счастью, был своевременно обнаружен! Но сроки есть сроки, задержка же испытаний налицо. И, тем не менее, Главный дал возможность, назначив приемлемый срок, разобраться в ошибках и устранить их.

"На всех участников происшедшего, — вспоминает инженер Г.И. Козюкин, — большое впечатление произвело то, как М.К. Янгель отнесся к происшедшему. Без всяких разносов и выговоров, спокойно, в обычном режиме прореагировал на случившееся. Жертв ему не надо было. Как это отличалось от распространенной начальственной реакции: сначала ищут стрелочника и устраивают разнос, а потом начинают вникать в суть дела".

На фоне "всеобщего образования" в наше время как-то упал интерес к умению выражать свои мысли на бумаге. И речь даже не идет об эпистолярном мастерстве или куртуазности изложения, которыми пронизаны все письменные свидетельства предшествующих эпох. В этом, наверное, вина прежде всего повальной технизации образования, вызванной научно-технической революцией. В вузе могут учить чему угодно в рамках развития профессиональных знаний, только не умению владеть пером, тем более умению составить деловое письмо. Так были воспитаны молодые специалисты, что свое профессиональное достоинство оценивали умением решать сложные технические вопросы, демонстрируя инженерную эрудицию. А писать письма — удел канцеляристов — считали многие из них. Жизнь очень быстро опровергала это несостоятельное мнение. И для многих неспособность вести деловую переписку обернулось большой проблемой.

Начинающим по нескольку раз возвращали неумело составленный документ. Это вызывало раздражение, на первых порах непонимание, чего от них хотят. Бытовали даже устные рекомендации умудренных опытом старших, как писать деловое письмо. Суть предложения или просьбы, поучали они, должна быть изложена в самом начале письма и как можно более кратко, так как дальше его, во всяком случае внимательно, уже никто не читает. И это тоже была школа постижения инженерной мудрости, которой учила молодых специалистов практическая деятельность.

Главный очень болезненно реагировал на качество выходящих за его подписью деловых документов. Его "слабостью" была полнейшая нетерпимость к безграмотности изложения материала. И роли не играло — какой характер она носила: стилистический, орфографический, синтаксический. Порой даже незначительные ошибки в представленных на рассмотрение документах, вызывали сильное раздражение. Если за невыявленные опечатки он журил и письмо возвращалось исполнителю, то нечеткость, а тем более бестолковость написанного приводили буквально в ярость, а инженер, допустивший оплошность, терял в глазах Михаила Кузьмича всякое уважение.

— Он хорошо знал русский язык, — вспоминает С.М. Солодников, — замечая малейшие ошибки в тексте, говорил:

— Если я грамотный на семьдесят процентов, то ты только на тридцать. И это за одну пропущенную или лишнюю запятую. Следующий текст подвергался тщательному анализу.

В то же время сам Главный в совершенстве владел искусством делового письма, демонстрируя образцы дипломатического совершенства. Показательный случай вспоминает инженер А.Д. Шептун:

— Одними из наиболее "трудных" смежников конструкторского бюро были разработчики ядерного заряда из Арзамаса-16. Во внешнем мире они были представлены Главным конструктором С.Г. Кочарянцем, который разрабатывал автоматику взрывного устройства, приводившую в действие атомную бомбу.

Пользуясь правом на абсолютную секретность проводимых работ, они вели себя недостаточно корректно: выдвигая условия, требовали безукоснительного их удовлетворения, не допуская при этом никаких обсуждений и предложений, а тем более знакомства с конструкцией заряда. Надо и все! Такая позиция накладывала отпечаток на характер взаимоотношений с "односторонним движением" и делала очень трудной совместную работу. Все это привело к тому, что на определенном этапе к разработчикам заряда накопилось много вопросов, требовавших неотлагательного решения в связи с выпускавшейся чертежно-технической документацией.

В конструкторском бюро, понимая что возникла тупиковая ситуация, подготовили письмо в адрес разработчика заряда и Министерство среднего машиностроения, в котором была подробно проанализирована создавшаяся ситуация. Хотя письмо с разъяснением позиции конструкторского бюро было написано в достаточно выдержанном тоне, но выводы из него следовали очевидные.

Когда письмо принесли на подпись к Михаилу Кузьмичу, он очень внимательно прочитал его, как будто оно шло в самые высокие инстанции, а потом взял автоматическую ручку и дописал единственную фразу, добавив при этом:

— Вот так годится!

Инженер, представивший письмо, прочитал заключительную фразу, предложенную Главным: "Просим не рассматривать настоящее письмо как претензию к руководству смежной организации или конкретным ее исполнителям". Это был хороший урок для молодого специалиста. Всего лишь одна фраза, преобразовавшая сразу содержание письма и снявшая всю напряженность от излагаемых претензий. А наряду с конкретно поставленными вопросами, эффектный дипломатичный "реверанс", который не только способствовал успешному решению поднятых вопросов, но и послужил в дальнейшем укреплению деловых отношений…

И в то же время при любых обстоятельствах он никогда не следовал раз и навсегда установленным каноническим нормам. Не упускал случая подчеркнуть, если исполнителю письма удавался какой-то нестандартный, достигающий цели поворот в обсуждаемом вопросе. И показательно, что при рассмотрении документов обращал не в последнюю очередь внимание на качество их исполнения. Любопытный пример из разряда курьезных рассказала начальник лаборатории В.В. Еремеева:

— Я была молодым (впоследствии она станет лауреатом Государственной премии СССР) специалистом и мне поручили написать технический отчет о проделанной работе по созданию новой технологии. Поскольку машинописное бюро оказалось сильно перегруженным, то отчет пришлось оформить в рукописном варианте. Его мой непосредственный начальник и руководитель технологического комплекса понесли на утверждение к М.К. Янгелю, прихватив с собой для порядка и меня. Михаил Кузьмич очень внимательно просмотрел в нашем присутствии отчет, задал несколько вопросов, а потом вдруг неожиданно и, как нам показалось, довольно строго спросил?

— Кто это писал?

По всему вижу — мои руководители явно в замешательстве. Что кроется за этим вопросом? Возможно, Главный недоволен, что принесли на подпись отчет, написанный от руки, а не напечатанный на машинке? Ведь в нем содержались конкретные рекомендации, которые предстояло реализовывать на заводе, а поэтому он должен был быть соответственно оформлен. Или, боже упаси, зная болезненную реакцию М.К. Янгеля на грамматические огрехи, он что-то обнаружил в этом духе?

Возникла напряженная сцена. Руководители многозначительно переглянулись, не зная как реагировать на вопрос Главного.

Прервав затянувшееся молчание (что терять молодому специалисту), решительно произнесла:

— Отчет написала я.

А Михаил Кузьмич, как-то по-особому тепло, взглянув на меня, неожиданно для всех резюмировал:

— Красивый почерк!

Все сразу заулыбались, поняв, что пронесло. А у меня эта история до сих пор стоит перед глазами.

Воинствующая непримиримость и требовательность к строгости и ясности построения и изложения любого документа не являлись самоцелью рафинированного знатока и блюстителя грамматики. В таком отношении к документам проявлялась не только борьба за чистоту формы, но и чистоту идеи, заложенной в эту форму. В этом виделось стремление поддержания престижа фирмы во всех его проявлениях.

При разработке проекта, носившего кодовое название ИС и УС ("Истребитель спутников" и "Универсальный спутник"), заказчиком выступало Министерство радиопромышленности, которое и определило в соответствии со своей терминологией в техническом задании ракетный комплекс как "стрельбовый". При оформлении материалов проекта в КБ это название автоматически перенесли на титульный лист.

Рассматривая том, Михаил Кузьмич сразу обратил внимание на несуразность названия.

— Что это такое, — строго обратился он к инженеру, ответственному за разработку темы, — немедленно уберите, и никому не давайте права проявлять творчество. Определять название разработке по праву хозяина можешь только ты. А потому должен следить за точностью и чистотой названий. И не только следить, но и отвечать, — резюмировал Главный.

Письма "наверх" в самые высокие инстанции, в которых излагались предложения по важнейшим принципиальным вопросам, Главный, как правило, писал собственноручно. "Читать их, — вспоминал инженер А.Д. Гордиенко, — было просто приятно — настолько ясно, лаконично и грамотно были изложены в них мысли". К этому следует добавить слова философа Шопенгауэра: "Кто ясно мыслит — ясно излагает".

Добавим, что более глубоко эту мысль развивает латинское изречение: "Быть мудрым — вот начало и источник того, чтобы правильно писать".