Глава 48. Александр Иванович Данилов

Глава 48. Александр Иванович Данилов

Здесь уместно сказать несколько слов о человеке, с которым меня связывали многие годы хорошие научные отношения, даже своеобразная дружба. Я уже писала, что познакомилась с ним в 1946–1947 году, когда он вернулся из армии и продолжил свои занятия в аспирантуре. С тех пор между нами возникла взаимная симпатия, но закрепилась она в конце шестидесятых годов, когда я выступила оппонентом на его докторской диссертации, а затем нам пришлось сталкиваться в работе по историографии, бывшей его специальностью. Этот во многих отношениях незаурядный, большой человек, хороший ученый, прекрасный организатор науки имел в характере и судьбе что-то сходное с Н.А.Сидоровой. В нем тоже уживались многочисленные противоречия, и он тоже оставался сыном своего печального времени, совместившим в себе все то хорошее и плохое, чему он оказался современником.

Выходец из среды сельской интеллигенции (учителей), он некоторое время сам учительствовал, затем поступил в ИФЛИ, удивительно быстро овладел латынью и немецким языком, стал одним из любимых учеников А.И.Неусыхина. Под его руководством Данилов начал заниматься историей Германии раннего средневековья. К своему учителю он навсегда сохранил бесконечное уважение и любовь, никогда не давал его в обиду, даже в самые тяжелые, последние годы его жизни.

Александр Иванович был очень привлекателен внешне — большой, красивый, с умными, искристыми, серо-голубыми глазами, со светлой шевелюрой, которая за годы нашего долгого знакомства сильно поседела. Свою красоту и значительность он сохранил до последних дней жизни.

А.И.Данилов был талантливым исследователем. Начав с изучения раннесредневековой Германии, он связал свою последующую жизнь с историографическими исследованиями, став одним из первых, кто своими работами вернул нашу заблудившуюся историографию на путь серьезных исканий в области развития исторической мысли, без догматических заушательств и чисто политико-идеологического подхода к ее оценке. Его работа[47] по истории немецкой медиевистики конца XIX — начала XX веков, вышедшая в 1958 году (докторская диссертация), в этом смысле явилась вехой на пути более серьезного изучения историографического материала. Позднее, будучи ректором Томского университета, он создал там целую школу исследователей, развивавших историографическую мысль в этом направлении, организовал периодический сборник «Методологические и историографические проблемы исторической науки».

Вместе с тем он нередко выступал как блюститель «чистоты» марксистской исторической мысли и методологии истории, нередко в догматическом духе. Было ли это его внутренним убеждением или своего рода принципиальной последовательностью, я затрудняюсь ответить. Как член партии и при этом чиновник высокого ранга (ректор Томского университета, Министр просвещения РСФСР), он считал себя обязанным придерживаться официальной доктрины, истолковывая ее иногда слишком догматично. Мне до сих пор непонятно, как он, столь глубоко и тонко разбиравшийся в зигзагах немецкой историографии, мог в 1955 году обрушиться с неоправданно резкими выпадами против Д.М.Петрушевского, ученого, по своим выводам и конкретным наблюдениям часто приближавшегося к марксизму[48], а в 1969 году — на наших так называемых «структуралистов».

Его успехи в науке, организационные способности, блестящая защита диссертации в 1959 году, ее публикация в виде книги позволяли надеяться, что он будет оставлен в МГУ в качестве научного сотрудника. Но у него не было ни квартиры, ни прописки в Москве, и это вынудило уехать в провинцию — сначала в Казань, заведовать кафедрой всеобщей истории, а затем в Томск, где возглавлял кафедру древней истории и средних веков, но вскоре стал ректором этого крупного университета, где проработал до конца шестидесятых годов. Там он проявил себя как блестящий организатор, оставивший большой и добрый след в истории Томского университета, пользовался в Томске вообще большим уважением и любовью.

Однако его собственная научная карьера во многом пострадала и из-за отрыва от Москвы, и из-за занятости организаторской работой. Обстоятельства сложились так, что ему пришлось ограничить свои занятия историографическими исследованиями, оставив собственно исторические. Но дело это он поставил на широкую ногу, создал в Томском университете центр по изучению историографии и методологии истории, начал издавать ежегодник, приобретший всесоюзное значение. Вокруг него образовалась целая школа специалистов-историографов, существующая до сих пор.

В эти годы и в Томске, и в Москве А.И.Данилов стал заметным человеком, с которым считались. Его историографические работы, как и работы его учеников, отличались большой глубиной, серьезностью, тонкостью анализа. Чем дальше, тем больше он и его ученики отходили от стереотипов огульного осуждения всего, что делалось в буржуазной историографии, хотя, конечно, и для него и для них (как, впрочем, и для всех наших историков) аксиомой оставалась мысль, что историки-немарксисты, как бы ни были талантливы, все равно в своих выводах и обобщениях стоят ниже марксистской историографии. Тогда такое отношение было нормой, и не мне упрекать Александра Ивановича за это.

В годы пребывания А.И.Данилова в Томске мы, как ни странно, сдружились с ним теснее. Когда он приезжал в Москву, а это бывало довольно часто, мы обычно встречались, обсуждали возникавшие тогда научные проблемы. Нередко он заезжал ко мне домой — веселый, красивый, оживленный, всегда с коробкой конфет для меня и бутылкой коньяка для Эльбруса, с которым я его познакомила. Умный и проницательный человек, Александр Иванович многое понимал в окружающей нас жизни, хотя в своих оценках был крайне осторожен. В то время мы с ним работали над новым учебником по истории средних веков для вузов, к чему я привлекла его после смерти Н.А.Сидоровой. Во время его приездов в Москву мы часто обсуждали содержание глав этого учебника, его структуру.

При всей ортодоксальности, которую он всегда подчеркивал, А.И.Данилов привлекал к себе большое число людей. В нем было что-то значительное, необычное. Он мог быть порой остроумно-язвительным, порою мягким и даже нежным с теми, к кому хорошо относился. За внешней суровостью в нем скрывалась доброта и отзывчивость, умение понять тревоги и заботы окружающих людей.

Провоевав всю войну в качестве военного переводчика и перехватчика вражеских шифровок, он в 1945 году оказался в Австрии, где узнал, что старый известный австрийский историк А.Допш, которого он, как и все мы, нещадно ругал в своих статьях как фальсификатора истории, находится в бедственном положении. Александр Иванович нашел его в Вене, снабдил продуктами из своего офицерского пайка, вызвав, вероятно, большое удивление самого Допша. Он никогда мне этого не рассказывал, и я узнала об этом лишь после его смерти. Когда в 1969 году ушел из жизни А.И.Неусыхин и его вдова с дочерью остались фактически без средств, с небольшой вдовьей пенсией, А.И.Данилов до конца своих дней ежемесячно помогал ей деньгами, якобы от имени Академии наук. Щедро помогал он и своим ученикам. Трогательно относился к своей матери, с которой жил до конца ее дней и пережил всего на несколько лет. Отец оставил их во время войны, младший ее сын погиб, а А.И.Данилов считал своим долгом создать ей счастливую жизнь, баловать и быть около нее. Характером она отличалась суровым, властным, была избалована и часто делала его и без того нелегкую жизнь просто тяжелой. Однако он все это терпеливо сносил, хотя и сам был резким и вспыльчивым.

Мать же во многом виновата в том, что, несмотря на многочисленные романы, он так и не женился, не завел семьи и после ее смерти жил совсем одиноко. Еще до этого в Томске у него не заладились отношения с первым секретарем обкома, которому чем дальше, тем больше он составлял конкуренцию. Всеобщий любимец, он был опасен на очередных выборах. Отказаться от себя А.И.Данилов не хотел и не мог, а работать по-прежнему широко становилось все труднее. В итоге он отказался от борьбы и оставил Томск.

Имея хорошую репутацию в Москве, Александр Иванович был назначен на пост министра просвещения РСФСР в 1967 году, заплатив дорогую цену: на этом, по сути, закончилась его научная карьера, поскольку все время отнимала работа в министерстве. Как раз тогда шла очередная реформа школы, причем в сторону усложнения и одновременно ускорения среднего образования. Проводилась она, как всегда, поспешно, без учета подготовки к ней детей и учителей: чуть ли не с первого класса учеников начинали обучать алгебре и геометрии, крайне усложнили курс физики, да и гуманитарных предметов. Александр Иванович сразу выступил против этой реформы, и не потому, что был консерватором, а потому, что, как он говорил, школа к этому не готова — учителя из рук вон плохие, новые программы только разложат старую систему, ничего не создав взамен. Как показало дальнейшее, он оказался прав, но в тот момент на этой почве у него возник резкий конфликт с министром просвещения СССР Прокофьевым, сразу же создавший напряженные отношения.

В 1973 году, после смерти С.Д.Сказкина, А.И.Данилов стал заведующим нашей кафедрой в университете и ответственным редактором сборника «Средние века». С этого времени мы с А.И.Даниловым постоянно сталкивались по работе и на кафедре, и в сборнике, членом редколлегии которого я была с начала шестидесятых годов. Вел он и кафедру и сборник очень хорошо, по-деловому, с большим размахом. Заседания кафедры были всегда интересны, собирали много народа, заканчивались обычно уютным чаепитием.

Конечно, уделять много внимания кафедре он не мог. Но ему хорошо помогала и работала с ним в контакте наша молодая сотрудница, доцент Нина Александровна Хачатурян, ученица Н.А.Сидоровой, а после ее смерти в какой-то мере и моя. Так продолжалось до 1980 года, когда трагически, в возрасте шестидесяти четырех лет оборвалась жизнь А.И.Данилова. Последние три года он тяжело болел, но продолжал работать. В 1977 году ему пришлось отнять ногу из-за тромбоза артерии на почве инфаркта. Когда он уже выздоравливал, у него неожиданно обнаружился рак желудка. Оперировавший его хирург признал его безнадежным (о чем, судя по всему, А.И.Данилов знал), но сумел на три года отсрочить кончину. После операции он продолжал работать в полную силу, не давая себе поблажки и мотаясь по командировкам. Через три года, осенью 1980 он снова попал в больницу, зная, что уже не выйдет оттуда, и через месяц умер в ужасных мучениях. В эти последние три года Александр Иванович особенно тянулся ко мне, часто звонил. Последний раз позвонил за неделю до смерти. По его голосу, слабому, еле слышному, я поняла, что ему очень плохо и что больше я его не увижу. В нашем обюрокраченном мире я даже не могла навестить его в больнице — ведь он лежал в Кремлевке и доступ туда не был свободным. В последний наш разговор А.И.Данилов ничего не говорил мне о своей болезни, больше спрашивал обо мне. А у меня тоже все было плохо: у Эльбруса подозревали рак легкого. Александр Иванович рассказывал мне о новых немецких книгах, которые он прочел, о том, что в них интересного и какие бы он написал на них рецензии. Мне хотелось плакать, но я поддерживала разговор, старалась быть бодрой и подбодрить его. На этом разговоре мы расстались…

Он умер 27 ноября 1980 года в больнице в страшных мучениях. Похороны были официальные, торжественные, но пустые. Гражданская панихида состоялась в Министерстве просвещения РСФСР. Так как должен был приехать председатель Совета министров РСФСР Соломенцев, то всех присутствовавших до и во время «мероприятия» не подпускали к гробу, держали на почтительном расстоянии. Звучали пустые и равнодушные речи. Мне было очень грустно: ушел старый друг, рядом с которым становилось как-то легче в нашей тяжелой жизни. Сложный и противоречивый, но все же хороший и верный друг. Грустно было и оттого, что рано ушел из жизни человек способный, умный, добрый, но не сумевший реализовать все свои возможности из-за официозных рамок, в которые сам себя добровольно заключил. Во имя чего, не знаю — самоутверждения? Карьеры? Положения или престижа? Жизни в Москве? А в целом — человек, мне казалось, неудавшейся судьбы, испивший всю горечь одиночества и все дурные соблазны власти.

Теперь я часто вспоминаю его, думаю, а что делал бы он в наши дни, как принял бы то, что происходит в нашем обществе после начала перестройки. Боюсь, не принял и не понял бы этого, слишком по-иному был воспитан. А может быть, и принял бы. Ведь он был достаточно умен, чтобы от него не укрылся тот бред, в котором мы жили с конца шестидесятых годов, тот распад, который медленно, но верно происходил в обществе; был достаточно образован, чтобы понимать бесперспективность пути, по которому мы идем. Мне трудно ответить сегодня на эти вопросы.

Однако я снова надолго отвлеклась от моего рассказа. Мне хотелось обрисовать портреты двух моих друзей и коллег — Н.А.Сидоровой и А.И.Данилова — не потому, что они были крупными учеными, хотя каждый из них занял место в науке, но главным образом потому, что они были детьми своего горького времени и отразили в своей судьбе его боль, его милосердие и жестокость, его ценности и слабости.

В памяти многих А.И.Данилов остался суровым ортодоксом, блюстителем догматов и душителем свежей мысли. Тут есть доля истины, так как, будучи марксистом и членом партии, он считал себя обязанным стоять на страже тех идей, которые он воспринял в юности. Обязывало его к этому и положение. При всем том Александр Иванович не умел идти на компромиссы со своей научной совестью, четко, скажем, отграничивая нашу советскую науку от буржуазной, он вместе с тем отдавал должное последней. Сегодня все это кажется анахронизмом, данью тяжелому прошлому. Но, как бы то ни было, А.И.Данилов был одним из честнейших и благороднейших людей, которых я встретила на своем жизненном пути. Мне не просто осудить моих ушедших друзей за их жестокость и нетерпимость. Более того, я убеждена, что мой долг показать и трагичность их судьбы, ее изломы, чего могло бы и не быть, живи мы в другое время. Такие изломы больнее всего сказывались на людях более честных, прямых и несгибаемых, чем на тех, кто легко менял ориентиры в жизни и в науке.