ЗАБЫТЬ РОССИЮ НЕВОЗМОЖНО

ЗАБЫТЬ РОССИЮ НЕВОЗМОЖНО

Эмигрантка писала: мы должны забыть Россию, иначе тени прошлого не дадут нам жить.

Забыть Россию невозможно.

Я думаю, что Россия с этой земли ушла — как святые из храма Христа Спасителя.

Она ушла в диаспору.

Вышел сеятель в поле сеять. И пришёл враг, и засеял поле камнями.

Бредбери угадал Россию — землю вымерших марсиан.

— Почему евреи все делают с оглядкой?

— Они все делают с оглядкой на Бога. (Дурачина ты, простофиля. Зачем ты съел золотую рыбку?)

Через все небо, от края до края русской земли, раскинулась радуга — трехцветная, царская, крамольная.

Империя — множественное число (как и кавалерия, артиллерия, территория, и даже: Франция, Австрия, Россия).

А внизу бушевал пожар — красной тряпкой восстания, кровавыми сгустками звёзд.

Мне кажется, что советская пресса нас пугает — рассказами о пытках, истязаниях, массовых арестах и истреблении людей. Пугает жупелом Сталина, Берии, Ежова: ведь карательные органы остались, в них ничего не произошло. Так запугивают, терроризируют подследственного, пытая, мучая его близких или незнакомых людей в его присутствии — или за стеной, чтоб слышны были крики.

Само по себе членство в их партии должно считаться преступлением — как принадлежность к преступной организации. Само по себе сотрудничество с так называемой советской властью должно караться и преследоваться по закону как соучастие в мафии. Любая служба этому так называемому государству есть коррупция с бандой убийц, насильников и грабителей.

Я не должен думать о себе — я должен думать о своём деле. Я не должен забывать Россию: я должен забыть себя. Пусть она истерзана, истоптана, поругана, опоганена, испохаблена, осквернена. Пусть это отсталая страна, у которой отдавлены все конечности. Я жив, я действую — и этого достаточно для начала.

Эмиграция даёт метафизический выход — подобно монашеству, предательству и самоубийству. Подобно безумию. Это все уход из жизни. Из этой жизни. В сущности — в небытие (для этой жизни). В инобытие.

Они нас запугивают своими разоблачениями. Они нам жить не дают кошмаром прошлого. Сами же натворили (или их отцы и наставники, их духовные предтечи), а теперь садистски выставляют мерзость советчины всему миру напоказ. Это не мы — они пишут, печатают, захватив монополию массового слова. Им все позволено — вот они и раскричались. "Когда страна быть прикажет героем — у нас героем становится любой". Ещё Джо обращался к "братишкам-сестрёнкам" — как нищий в пригородном вагоне, — чтобы потом, когда немца пугнули, снова скрутить — спрут-партия, близнецы-братья: "Сталин — это Ленин сегодня". Упаси нас Господь и от того, и от другого. Они хотят затесаться в толпу, смешаться с массой, они орут: "Держи вора!" и думают этим отмазаться. Не выйдет! Мы им не верим. Большевики должны уйти.

Они должны предстать перед судом народа. Вот только народа, кажется, уже не осталось.

Нужен международный суд типа нюрнбергского. Я предлагаю провести его в городе Тамбове.

Их покаяние — ложь, лицемерие, тактический приём, финт или блеф. Они нуждаются в том, чтобы расположить к себе сердце Запада, заговорившего о правах человека. Пока есть Запад с его военной мощью и демократией, нам нечего бояться. А умирать — так уж с музыкой. Эту музыку я и пишу — чтоб умереть с ней.

Мы чувствуем себя как-то особенно торжественно — как моряки на тонущем военном корабле, надевающие лучшие одежды. Тихая, светло-радостная обречённость.

России больше нет. Есть территория, разорённая до последнего предела. "Есть разложившаяся масса — дегенератов — все, что осталось от народа. И кучка интеллигенции — последнее, что здесь есть живого, недобитого. Вся надежда на неё. Как сказал нам, студентам, Грушин в 69-м: "И на вас вся надёжа". Двадцать лет прошло. А он все надеется, насколько я его знаю. Это был его звёздный час. Мой ещё не настал. И теперь уже не настанет.

Захватила эту территорию и этот народ банда международных проходимцев. Так захвачено было княжество Монако в средние века — шайкой разбойников: притворившись монахами, они попросились в город на ночлег, а затем истребили сильных, а слабых поработили, и царили в нем несколько столетий. Потом, наверное, смешались с населением — только название осталось: Монако (от слова "монах"). Так и эти хотят смешаться с нами. Волки с овцами. Сожрали, обожрались, друг другу глотки пообрывали. Пришло время каяться. "Не знаете, какого вы духа". Да ясно, какого — сатанинского. Вот и пишут имя Ленина на своих кровавых знамёнах — главного разбойника. По-ленински — значит, по-бандитски. На что они рассчитывают, воздвигая перестроечный миф? На амнезию? На кого они рассчитывают? На западных простаков-либералов? На цинизм дельцов? На глупость нашу и рабскую покорность: съели революцию, пятилетки, террор, волюнтаризм, застой — съедим и гласность?

"Не то оскверняет человека, что входит в уста, но то, что из уст исходит". "Народ безмолвствует . Пришёл новый Гришка Отрепьев. Новый враг. Вот и все, что произошло в стране. Новый хозяин, новый волк, который ждёт, пока стадо потучнеет. А там уж...

Диаспора есть диаспора. Прах России развеян по ветру. Когда-то взойдут семена? Через двести, триста лет? Нас уже не будет.

Мы сбиваемся в кучку — гнилая, вшивая интеллигенция, виноватая не своей виной.

. Ничего советского, ничего коммунистического — ленинского, сталинского, бандитского, ничего от волка хищника не должны мы принимать — да и не можем: кровавой рвотой выходит из нутра страны октябрь семнадцатого года.

О, Россия! "В терновом венце революций", в гвоздевых ранах террора. И сердце пронзено. И голени перебиты. Мучители делят твои одежды, на тебя йапялив кровавую тряпку октябрьских знамён. Комом в горле, тряпкой кляпошной, ржавым штыком мародёра застрял в тебе социализм.

Только и можем мы — сняв с креста, обвить пеленами и в гроб отнести.

"Многие придут лжехристы и лжепророки". Лже-Россия самозванная, наглая выпирает из всех щелей перестройки и гласности. И смердит она кровью и падалью. Лжец и отец лжи. "Отойди от меня, сатана".

Пройдите по сёлам, по окраинам городов. Народ безмолвствует.

Масса пассивна... Насильник хочет, чтобы его жертва эротически колебалась. Он недоволен её вялостью.

Ваша партия проиграна.

Они писали: "Родина" с большой буквы, потому что не кричать же: "За СССР!" или "За Советский Союз!" — а России уже не было.

Впрочем, пели же красные гусары: "Умрём мы за РСФСР!" — и ничего, не умерли, а очень даже благополучно получают персональные пенсии.

"Товарищ Ленин, работа адовая будет сделана и делается уже". Работа адовая... Бесстыдно, не стесняясь: "до основанья, а затем..." А затем — мерзость запустения да горы, монбланы трупов. Об этом, что ли, мечтали российские вольнолюбцы? Царизм им был нехорош.

"Ты хорошо копаешь, старый крот."

Мы ещё в "Артеке" маршировали под такой стишок:

"Раз-два! Ленин с нами! Три-четыре!

Ленин жив! вечно живой..., с нами...

И ведь не закопали его: чтобы был всегда в наличии, вроде как спит, но все соображает. Вот ему и докладывают.

Великий немой.

Когда же труп этот смердящий развеют по ветру? Когда же трехцветное родное знамя зареет над Кремлём? Увижу ли? Доживу ли? О, век безвременья, достался же ты мне на долю! Время скорбей. "Претерпевший же до конца — спасётся".

Сталин решил все взять на себя — на каком-нибудь ихнем адовом толковище — чтоб товарищей отбелить. И особенно — самого: ..........

Перестройка: они перестроили свои ряды. Раньше шли тупорылой свиньёй, топча и сжирая все вокруг. Теперь развернулись цепью: левые, правые. Левый и правый фланг армии мародёров.

Любые наши соприкосновения с властями — контакт разных цивилизаций.

Преступное государство. Это не новость: была нацистская Германия, было много всякой другой пакости, вроде ССС.Р: Золотая Орда, например.

Сталин любил Вертинского. Бандиты вообще сентиментальны. Блатная эстетика Высоцкого по душе этим уголовникам. Не случайно воров и разбойников они называли: "социально близкие".

Генсек: что-то гниющее, генитально-сексуальное, как туша Брежнева с генеральскими лампасами, гнетуще-секущее, сосущее, цепкое, как гнида, прыскающее и косящее.

Царь — это понятно: цепи, панцырь, рыцари.

Император, вперяющий острый взор, словно перо в бумагу, в необозримые пространства.

Князь: казна, казнь, указ, закон, коновязь...

Беда в том, что Россия не пережила национального унижения — того, которое претерпела Германия. Из войны эти рабы вышли победителями, орлами — это и парадокс, и дальнейшее закручивание зла.