3. ПЕРВЫЕ ЛЕКЦИИ И ПЕРВЫЕ УЧЕНИКИ

3. ПЕРВЫЕ ЛЕКЦИИ И ПЕРВЫЕ УЧЕНИКИ

С осеннего семестра 1851 года двадцатитрехлетний адъюнкт начал регулярно читать лекции студентам камерального отделения, естественникам и медикам.

Все той же дорогой, мимо красного кирпичного дома с аптекой, где не так давно стоял закопченный трактир, по немощеной Петропавловской улице, потом глухими переулками, чтобы сократить путь, поднимался он вверх на Воскресенскую и выходил к классическому ансамблю университетского городка. Но теперь он проходил в здание химической лаборатории уже не так беззаботно, как прежде. Входя в вестибюль, отвечая на поклон важного швейцара, он проходил в свой кабинет, не имея сил подавить свое волнение.

Направляясь к дверям гудящей аудитории, Александр Михайлович прибавлял шаг, так как знал, что перестанет волноваться, когда встанет на кафедру и произнесет традиционное обращение:

— Милостивые государи! Сегодня я намерен изложить вам…

Уже на первых своих лекциях Александр Михайлович понял, что вдохновение не выдумка поэтов, а нечто действительно существующее. Только этим особенным состоянием и мог объяснить он то, что происходило с ним на кафедре, перед рядами обращенных к нему внимательных лиц. Спокойно взглянув на приготовленный конспект лекции, он внезапна приходил к выводу, что конспект никуда не годится и всю лекцию надо перестраивать. Не медля ни секунды, он невероятно быстро перестраивал лекцию и часто начинал ее с того, чем собирался закончить.

Но тут же выяснялось, что и факты, подобранные его памятью в то время, когда он готовился к лекции, не исчерпывают вопроса, что есть другие, которые вспомнились так же неожиданно, и они-то именно должны увлечь аудиторию.

«Как же это я мог упустить…» — успевал еще подумать Бутлеров, подбирая в то же время нужные слова для фактов, для выводов, для заключения. Речь его не прерывалась ни на одну минуту: со стороны трудно было представить, какую колоссальную работу проделывает в своем уме этот спокойный молодой человек, так приветливо оглядывающий притихшую аудиторию.

Закончив лекцию, Александр Михайлович не спешил в профессорскую, как другие профессора. Ему не хотелось расставаться с этими внимательными лицами, он любил, когда его окружали студенты и задавали вопросы. Он отвечал охотно, с тем дружелюбием, которое так шло к нему, но студенты, разговаривая с ним, все-таки не решались непринужденно заложить руки за спину или сунуть их в карманы.

Известный писатель П. Д. Боборыкин, один из первых слушателей Бутлерова, вспоминает:

«В 1853 году, в самом начале осеннего полугодия, в полукруглую аудиторию, где читалась химия, собрались студенты медики, естественники и камералисты Казанского университета. Из кабинета вышел очень молодой профессор, с легкой поступью и живыми манерами и заговорил таким ясным, отчетливым языком, какого никто из нас, учеников гимназии, никогда не слышал… Бутлеров уже тогда владел и речью, и способностью к наглядному преподаванию в совершенстве. Для многих из нас он представлялся чем-то совершенно выделявшимся из профессорской братии и по внешнему виду своему, и по манере держать себя, и по голосу, помимо уже чисто умственных качеств. Его появление в аудитории внесло с собою нечто оживляющее, точно праздничное, чрезвычайно интересное само по себе…»

По свидетельству всех слышавших лекции Бутлерова, он был необыкновенно талантливым педагогом. Ясность и образность изложения, стройная логическая последовательность его лекций приводили аудиторию в восторг. Ученики Бутлерова впоследствии утверждали; что другого подобного лектора они никогда не встречали. Как руководитель молодых ученых. Бутлеров был терпеливым и снисходительным. При своих обширных познаниях, а может быть, и благодаря им, он понимал, как трудно дается овладение наукой, и очаровывал всех мягким и деликатным отношением к ошибкам и скороспелым выводам учеников.

Этими личными качествами в сочетании с огромными знаниями и удивительным лекторским талантом в значительной мере объясняется то, что впоследствии он создал такую большую школу. Значительная часть наших современных академиков и профессоров химии были и остаются еще до наших дней если не учениками самого Бутлерова, то учениками его учеников. Это бутлеровское влияние чувствуется и до настоящего времени во многих русских лабораториях и аудиториях.

Насколько глубоким и длительным оказалось влияние Бутлерова на его учеников, можно видеть из биографии того же Боборыкина, который оставил юридический факультет и занялся химией исключительно под влиянием Бутлерова.

Одним из первых слушателей Бутлерова был и Владимир Васильевич Марковников (1838–1904), сын пехотного офицера, явившийся в Казань в 1856 году, после окончания курса в нижегородской гимназии. В те годы это был розовощекий, несколько медлительный, склонный к полноте юноша.

Поступая на камеральное отделение юридического факультета, Марковников, подобно Боборыкину, не намеревался быть химиком. Его больше интересовала технология, которую читал такой же молодой, как и Бутлеров, и очень талантливый профессор, Модест Яковлевич Киттары.

Киттары уже в эти годы получил известность как организатор, ученый и практик. Он основал в Казани технический музей, вызвал к деятельности Казанское экономическое общество, основал его журнал. Под влиянием Киттары перестраивалась фабрично-заводская промышленность Поволжья, переходившая на рациональные методы производства. Имя его, ставшее известным Марковникову еще в Нижнем, более всего побудило юношу избрать камеральное отделение, где преподавались сельскохозяйственные науки, технология и химия в качестве главных предметов. Но судьбу Марковникова решил Бутлеров.

Много лет спустя Марковников писал:

«На камеральном отделении юридического факультета я встретил между преподавателями Бутлерова, и эта встреча решила мою судьбу. Вместо юриста или техника, как я сначала предполагал, я сделался химиком».

Для того чтобы оценить не только личность Бутлерова, но и роль Казанского университета в создании благоприятных условий для научной работы, нужно напомнить о группе молодых талантливых профессоров которая создалась в университете с приходом Бутлерова.

В эту группу входил М. Я. Киттары, почти ровесник Бутлерова по возрасту и самый популярный, по свидетельству П. Д. Боборыкина, профессор у студентов-камералистов. С перемещением его на кафедру технологии, которая была его истинным призванием, популярность Киттары вышла далеко за пределы университета. Приобретенный в короткое время авторитет в делах техники, «практическая расторопность и находчивость» составили ему славу не только в Казани, где он руководил Казанской выставкой сельских произведений, организовал стеариновое производство, получившее впоследствии огромное развитие, но сделали его популярным и в кругах приволжских промышленников, которые постоянно обращались к нему как к советчику.

К той же группе молодых профессоров принадлежал профессор политической экономии и статистики Дмитрий Иванович Мейер (1819–1856), один из самых блестящих профессоров того времени, читавший лекции по гражданскому праву, в которых он смело говорил о крепостничестве, о взяточничестве и своей резкой критикой русской действительности оказывал глубокое влияние на слушателей.

Примыкал к группе Бутлерова и Николай Никитич Булич (1824–1895), отстраненный министром народного просвещения от чтения лекций, признанных вредными. Не принадлежа к молодежи по возрасту, примыкал к ней и учитель Булича Виктор Иванович Григорович (1815–1876), один из крупнейших русских филологов, знаток славянских наречий, труды которого в течение долгого времени приковывали к Казани внимание всего образованного славянского мира.

Хотя эта группа и не была значительной по числу лиц, в нее входивших, но удельный вес ее в жизни университета был очень велик, и, главное, он непрерывно возрастал, в то время как удельный вес группы старых, консервативно настроенных профессоров неизменно падал вплоть до ухода Бутлерова из Казани.

В 1860 году к группе Бутлерова присоединился и Николай Петрович Вагнер, получивший в Казанском университете кафедру сравнительной анатомии и зоологии. В это время совет университета явно раскололся на две партии: «немецкую, отживающую», к которой принадлежали и некоторые русские реакционные профессора, и «русскую, прогрессивную». Борьба между этими постепенно оформлявшимися группами началась гораздо раньше, но долгое время она оставалась скрытой от посторонних глаз, в том числе и от студентов.