Глава 29 Некоторые экономические последствия

Глава 29

Некоторые экономические последствия

Когда я по окончании средиземноморского круиза сошел с борта парохода «Генерал Сан-Мартин» в Гамбурге, то предвкушал менее напряженную работу. К сожалению, обстоятельства сложились иначе. Трудное рождение новой имперской марки успешно состоялось, но имели место послеродовые осложнения.

Почти через две недели после возвращения я принял наследника большого промышленного концерна, основатель которого умер годом раньше. Наследник хотел обсудить со мной финансовое положение предприятия. Он показал мне балансовый отчет всех своих активов. Цифры впечатляли, хотя указывали на серьезную задолженность. Тем не менее доход значительно превышал задолженность, и я пришел к выводу, что мой гость хотел разобраться в своих долгах.

— Очень рад, — сказал я, — что вам удалось сохранить крупное состояние, которое вам оставил отец. Полагаю, вы пришли посоветоваться со мной насчет ваших долгов?

— Честно говоря, господин председатель, они меня ужасно беспокоят.

— Сообщите подробности.

— Среди моих пассивов — векселя на девяносто миллионов марок, у меня нет необходимых запасов ликвидности, чтобы оплатить их.

— Так, мне кажется, что выход есть.

— К сожалению, все не так просто. Понимаете, эти пассивы должны выплачиваться не в марках, но в фунтах стерлингов.

— Не пытайтесь рассказывать мне, что вы задолжали векселей на сумму в девяносто миллионов марок, подлежащих оплате в фунтах стерлингов! Кто, скажите ради бога, мог предоставить вам такие огромные кредиты в фунтах стерлингов?

— Несколько банков Лондона.

— Когда истекает срок выплаты?

— Через четырнадцать дней.

Я с трудом скрывал свое удивление и возмущение.

— Понимаю, что вы унаследовали тяжелое бремя. Понимаю также, что вы не хотите расставаться с какой-либо частью своего имущества. Однако, если вы приобрели состояние ценой такого сокрушительного долгового бремени, то должны обязательно реализовать часть активов и приобрести ликвидность, которая в будущем спасет вас от падения в подобную финансовую пропасть.

— Поймите, господин председатель, я не мог привести свои дела в порядок за столь короткий срок после смерти отца. Кроме того, мне приходится учитывать семейные чувства. Члены семьи возражают даже против частичного раздела нашего семейного состояния — из уважения к покойному отцу. Их легко понять. Вот почему я стараюсь сохранить состояние в целости.

— Очень хорошо понимаю это и сочувствую. Чего я не могу понять как страж немецкой валюты, так это того, как вы влезли в столь огромные долги в иностранной валюте. Выплатить сегодня — через год после стабилизации — девяносто миллионов марок в фунтах стерлингов нелегкая задача даже для Имперского банка.

— Мои друзья, английские банкиры, всегда были готовы предоставить эти кредиты. Но я полностью сознаю теперь, что нельзя было заимствовать так много из-за рубежа. Единственное, что мне остается, — это обратиться за помощью в Имперский банк.

И что мне оставалось делать, кроме как взяться за дело самому? Краха концерна, даже не из-за чрезмерных долгов, но просто из-за нехватки ликвидности, нельзя было допустить в интересах немецкой экономики и ее вновь обретенного кредитного статуса за рубежом. Я организовал встречу представителей четырех или пяти крупных немецких банков, которые имели дело с концерном, убедив их предоставить кредит в 90 миллионов марок и сотрудничать в реализации части собственности этого предприятия. С другой стороны, Имперский банк обеспечил эквивалент 90 миллионов марок в фунтах стерлингов. Вся сумма была переведена в Лондон ко времени истечения срока оплаты векселей, к большому изумлению заинтересованных в деле учреждений в Сити. Сколь бы ни была тяжела и неприятна эта жертва для Имперского банка, она с лихвой компенсировалась произведенным на Лондон впечатлением в связи с быстрым выполнением обязательства по крупной сумме в фунтах стерлингов. Для других стран это было еще одним доказательством того, что Имперский банк полностью контролировал ситуацию с обменом валюты и положение имперской марки в международной торговле.

Все это позволило мне не только выступать за ограничение долгосрочных иностранных заимствований, но также заострить внимание на вопросе краткосрочных заимствований за рубежом немецкими промышленными фирмами, страховыми компаниями и банками.

Во время дружеских бесед с управляющими некоторых крупных банков я убедился в том, что они брали за рубежом краткосрочные кредиты, достигавшие крупных сумм в иностранной валюте. Эквивалент этих сумм в имперских марках изымался со счетов банковской клиентуры. Подобные сделки совершались с наилучшими намерениями с обеих сторон. Иностранные банкиры были весьма довольны высокими процентными ставками, которых они добивались в Германии за предоставлявшиеся деньги, но многие из них искренне стремились помочь немецкой промышленности. Немецкие же банки, принимавшие эти иностранные деньги, должно быть, еще больше воодушевлялись проявлением такой доброй воли. Меня, однако, волновали мотивы, лежавшие за пределами этих большей частью деловых соображений банков. Поэтому я указывал некоторым директорам банков на особые, беспокоившие меня угрозы.

— Вы сказали, — говорил я им, — что получили сотни миллионов краткосрочных иностранных кредитов. Если из-за непредвиденных обстоятельств от вас неожиданно потребуют вернуть эти суммы, Имперский банк не сможет обеспечить их иностранной валютой. Ваши коллеги в других банках тоже взяли аналогичные суммы и, как и вы, совершенно напрасно, полагаются на Имперский банк в случае неожиданных требований выплатить заимствованную сумму. Вы знаете, что из поступающей иностранной валюты Имперский банк должен выплачивать репарации по два миллиарда в год. Оставшихся запасов золота и иностранной валюты будет поэтому совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить требования, которые выдвинут вам в вышеупомянутых обстоятельствах.

— Понимаю, господин председатель, к сожалению, вы правы. Обсудим этот вопрос с коллегами по правлению. Интересно, нельзя ли нам перевести краткосрочную задолженность в иностранной валюте в долгосрочные кредиты посредством выпуска облигаций?

— Я бы предпочел, чтобы вы совсем ликвидировали значительную часть своих краткосрочных заимствований в иностранной валюте. Но в данное время ваше предложение выглядит довольно резонным.

В результате таких собеседований банки действительно выпускали облигации и брали за рубежом долгосрочные кредиты, за счет которых выплачивали свои краткосрочные обязательства в иностранной валюте.

Но если я еще мог понять стремление банков помочь немецкой промышленности посредством кредитов на выручку от займов в иностранной валюте, то совсем отказывался понимать действия некоторых банковских учреждений, которые предоставляли такую выручку в распоряжение фондовой биржи с целью спекуляций ценными бумагами. Мне казалось чудовищным, что фондовая биржа играла иностранной валютой за счет Имперского банка. Я снова и снова убеждал директоров прекратить эту скандальную практику. Призывал банки рекомендовать клиентам выделять больше денег на покупку ценных бумаг банка и поэтому оформлять такие покупки на чисто кредитной основе. В одном случае я пошел так далеко, что лишил права посредничества один из крупных банков, не сумевший выполнить требования Имперского банка. Эта мера быстро отрезвила его. Однако, поскольку мои действия в целом не приносили пользу, я в начале мая 1927 года потребовал от банков резко ограничить кредиты клиентам-держателям ценных бумаг. К сожалению, банки оповестили об этой мере без предварительной договоренности с Имперским банком, и такая сенсация привела к значительному падению стоимости ценных бумаг на Берлинской фондовой бирже в пятницу 13 мая.

Этот день вошел в историю Берлинской фондовой биржи под названием «черная пятница». Меня снова атаковали со всех сторон. Хотя я сожалел, что упомянутая мера была проведена в жизнь весьма неуклюжим способом, сама эта мера была необходима. Она, видимо, способствовала тому, что катастрофа на Нью-йоркской фондовой бирже, происшедшая через два года, нанесла немецкой бирже меньше ущерба, чем случилось бы, если бы я позволил продолжать спекуляции без всякого контроля.

Вечером той самой «черной пятницы» мы с женой присутствовали на приеме в Потсдаме. Я сидел рядом с хозяйкой дома, которая сообщила удрученным тоном, что понесла крупные потери на бирже в этот день.

— Но каким образом, дорогая, вы столько потеряли? Какие ценные бумаги у вас были?

Она назвала несколько весьма перспективных акций.

— Это же первоклассные ценные бумаги. Если они действительно упали в цене сегодня, то их стоимость как акций сохранится. Их цена снова поднимется.

— Увы, доктор Шахт, я просто была вынуждена их продать.

— Почему вам было необходимо непременно продать их?

— Видите ли, я купила акции на кредит от банка, и теперь пришлось искать деньги на возмещение кредита. Поскольку наличности у меня не было, я была вынуждена продать эти бумаги.

— Дорогая фрау Бланк, если вы ведете дела таким образом, то помочь вам ничем не могу. Над входом в здание Нью-йоркской фондовой биржи помещен афоризм, на который стоит обратить внимание:

Продающий то, что ему не принадлежит,

Должен платить, иначе попадет в тюрьму.

«Черная пятница» не прибавила мне популярности. Не прибавила также мне симпатий со стороны вечно нуждавшихся в деньгах политиков и деловых людей моя борьба против иностранных кредитов. Более того, в 1926 году я официально и полностью отстранился от политики, поскольку в вопросе о так называемой экспроприации члены руководства Германской демократической партии сплотились против защиты частной собственности. Да, они отказались от такого курса по размышлении, но я не пожелал участвовать в колеблющихся политических программах.

Согласно плану Дауэса председатель Имперского банка стал занимать свою должность четыре года вместо пожизненного срока. Мой первый четырехлетний срок закончился осенью 1928 года. Когда встал вопрос о моем переизбрании, левым газетам удалось распространить слух о моем кишечном недомогании, которое, дескать, делает невозможным для меня переизбрание.

В самозащите я всегда больше полагался на дела, чем на слова. Поэтому позвонил дочери, которая училась в Гейдельбергском университете.

— На следующей неделе в Цюрихе, — сообщил я, — состоится ежегодное собрание Союза по изучению социальной политики. Я согласился приехать и хочу знать, поедешь ли ты со мной.

Дочь была в восторге. Она собрала чемодан и приехала. Мы вместе участвовали в работе ассамблеи. С полудня в субботу до утра в понедельник заседаний не проводилось. Мы сели в машину и за четыре часа доехали на максимальной скорости из Цюриха в Лаутербруннен. Здесь едва успели на последний поезд, ехавший на станцию Айгерглетчер. Там мы провели двое суток на высоте 3970 метров. Выпив немного и потанцевав, мы неожиданно встретили фрау Штреземан, которая также остановилась здесь.

На следующее утро мы поехали первым поездом в Юнг-фрауйох, вынули свои ледорубы, связались веревкой с гидом и начали взбираться вверх. Мне был тогда пятьдесят один год, и я не совершал восхождений более двадцати лет. Несмотря на это, я не сказал бы, что нашел восхождение более трудным, чем моя дочь. Лишь однажды во время преодоления расселины в леднике гиду пришлось помочь мне. Видимость была неважной, но красивые виды значили для меня меньше, чем удаль альпиниста. Я даже находил туман пониже вершины хребта весьма удобным, так как взгляды по сторонам в пропасть лишали бы меня самообладания.

Мы добрались до вершины горы из Йоха через три часа. Я нисколько не устал, не чувствовал стеснения в сердце. На самом деле я был в прекрасном настроении, несмотря на изменение высоты в течение шестнадцати часов на три с лишним тысячи метров. После короткого отдыха мы спустились вниз. Позавтракали в Юнгфрауйохе, поймали 3-часовой поезд на Лаутербруннен и, приехав в Цюрих, поужинали в отеле «Долдер».

Подобно всем другим, кто совершали восхождение на Юнгфрау, я получил обычное официальное удостоверение. Вставил его в рамку и повесил в своей приемной в Имперском банке, чтобы каждый посетитель мог лично убедиться в крепком состоянии моего здоровья. Вскоре слухи о моем недомогании утихли.

В 1926 году я приобрел недвижимость в семидесяти милях от Берлина, недалеко от Рейнсберга и Нойруппина. Окруженный озерами Гюлен с его окрестностями, поросшими лесом, воистину стал для меня источником восстановления сил. Время от времени, когда дневная работа меня несколько утомляла, я вспоминал свой Гюленский девиз:

Нет беды горше, но Гюлен ее предчувствует.

Нет раны глубже, но Гюлен ее залечивает.

Нет удара сильнее, но Гюлен его отражает.

Нет радости больше, но Гюлен ее дополняет.