Глава 17 Назначение директором банка

Глава 17

Назначение директором банка

Моей деятельности не помешали интриги герра фон Лумма в Брюсселе. Сразу после возвращения в Берлин я возобновил работу в Дрезднер-банке. Мой старый шеф, Евгений Гутман, доверительно сообщил, что меня назначат постоянным членом правления при первой возможности. То, что я успешно работал заместителем управляющего банка в оккупированной Бельгии, несомненно, способствовало этому в немалой степени.

Дома я застал жену и двоих детей в нелегком положении. Еды не хватало. Молока для детей невозможно было достать. Поэтому я поступил так, как раньше поступили сотни тысяч берлинских трудящихся семей. Завел огород и козу, доить которую пришлось научиться моей двенадцатилетней дочери. Конечно, были и другие способы пополнить скудный продовольственный рацион, но они меня менее прельщали. Обычное жульничество претило мне. Пришлось смириться с тем, что культурные и духовные интересы вытеснялись трудностями ведения домашнего хозяйства в условиях войны.

К концу года — поскольку обещанное мне назначение в правление явно задерживалось — я поинтересовался, как обстоят дела. Гутман несколько растерянно признался, что его сын Герберт, член правления, возражал против моего назначения.

— Самое лучшее, что вы можете сделать, — сказал он, — это обсудить вопрос с Гербертом.

Разумеется, я сделал это без промедления. Герберт Гутман довольно простодушно объяснил мне причину своих возражений.

— Если вы войдете в правление, доктор Шахт, то боюсь, лишите меня всех банковских дел.

Под этими делами имелась в виду совместная деятельность нескольких больших банков, с которой обычно трудно справиться одному банку в одиночку и которая касается клиентов более чем одного банка.

Я ответил Герберту коротко и по существу. Просто рассмеялся:

— Если вы боитесь, дорогой Герберт, то я уволюсь.

В тот же день я сообщил членам правления, что намерен покинуть Дрезднер-банк. Перед моим уходом из банка сложилась несколько неловкая атмосфера, о которой сожалели обе стороны. Я работал в Дрезднер-банке тринадцать лет — с 1903 по конец 1915 года. Там я приобрел первые знания банковского дела и сделал первые шаги в карьере. Я запомнил эти тринадцать лет как самые благоприятные годы своей жизни, мои же отношения с прежними коллегами всегда оставались наилучшими. Я испытал некоторое удовлетворение, когда позднее кто-то сообщил мне доверительно, что Евгений Гутман особенно сожалел о моем уходе и впоследствии сказал коллегам: «Вы поступили очень глупо, когда позволили Шахту уйти».

— Что ты думаешь делать сейчас? — спросила жена. — Ты вечно сжигаешь мосты, не зная, куда приведет тебя новый путь.

— Дорогая, главное сейчас не то, хорошо или плохо ты выглядишь с материальной точки зрения, но можешь ли ты сохранить свою индивидуальность. Я не беспокоюсь за наше будущее ни в малейшей степени. Прежде всего явлюсь в военное ведомство.

Едва меня зачислили в районный отряд местной обороны, как поступил новый вызов на работу. Сообщение о моей отставке в Дрезднер-банке быстро распространилось, и герр Виттинг, тайный советник и председатель наблюдательного совета Национального банка Германии, предложил мне место в правлении учреждения. Национальный банк находился во втором ряду крупных банков Берлина. Он располагал капиталом в 90 миллионов марок. У него не было филиалов, вместо этого, однако, он стал членом нескольких синдикатов с другими большими банками и по этой причине пользовался особым уважением. После короткой беседы я подписал соглашение с банком, который еще раз увел меня от выполнения военных обязанностей в поезде, на базе или в военной администрации.

Через несколько дней после подписания соглашения Карл Фридрих фон Сименс — глава концерна «Сименс» — попросил меня повидаться с ним. Он предложил мне вакантную должность финансового директора. Это новое предложение вызвало у меня некоторую досаду, потому что, если бы оно поступило одновременно с предложением Национального банка, то я, вероятно, сделал бы выбор в пользу Сименса. Теперь же я взял на себя обязательства и был вынужден отклонить это предложение, поблагодарив за доверие.

Тот факт, что вся банковская деятельность сосредоточилась на поддержке военных усилий, означал, что наши обязанности были более однородны, чем в мирное время. Не было сделок с иностранцами или крупных финансовых операций. Однако даже во время войны появлялась интересная работа. В своей нынешней должности одного из управляющих банка я мог осознать, насколько в каждом отдельном случае личность значит больше, чем капитал.

Однажды, вскоре после того, как я занял должность, мой знакомый крупный бизнесмен прислал свою визитную карточку в запечатанном конверте, поскольку хотел, чтобы его посещение было как можно менее навязчивым. Он был клиентом Дрезднер-банка и заходил туда по делам. Когда он узнал, что я уволился, то отказался обсуждать свой вопрос с кем-либо другим и пришел со своим предложением ко мне, поскольку уже был знаком с моим непредвзятым отношением к делу и деловым стилем. Личное доверие значило для него больше, чем вопрос денег.

Почти то же самое произошло с агентом князя Гогенлоэ, который однажды попросил помощи. Князь Гогенлоэ-Хрин-ген вместе с князем Фюрстенбергом были членами так называемого «Концерна князей». Это объединение понесло тяжелые потери, пытаясь состязаться с большим бизнесом в промышленной и финансовой сфере. После ликвидации концерна князь Гогенлоэ оказался в долговой зависимости от Немецкого банка на сумму около 90 миллионов марок и полагал, очевидно, что его дела там вели некачественно. Он утвердился в решимости порвать связь с Немецким банком, но, видимо, затруднялся найти другой банк, который занялся бы его делом, либо потому, что кредитные обязательства этого учреждения были слишком велики, либо потому, что другой банк опасался испортить отношения с Немецким банком. Меня привлекла грандиозность задачи возможной консолидации предприятия Гогенлоэ. С целью разделить ответственность за выполнение поручения я убедился, прежде всего, в готовности сотрудничать компании Barmer Bankverein, а чтобы не портить наши дружественные отношения с Немецким банком, я встретился с Манкивицем, уполномоченным банка, занимающимся делом князя. Я объяснил ему, что князь полон решимости порвать контакты с Немецким банком в любом случае и что единственный способ избежать неприятностей заключается в том, чтобы его делом занялся банк, с которым предприятие князя поддерживает дружеские отношения. Это прямое и ясное заявление не замедлило возыметь действие. Поручение принял Национальный банк. Он смог очень быстро устранить неразбериху в течение последующих месяцев посредством продажи части имущества князя.

Вот еще пример неловкой ситуации, сглаженной при помощи откровенной личной беседы. В то время Немецкий банк и фирма Diskontegesellschaft спорили о том, кто из них должен получить контрольный пакет акций в нефтяной компании Deutsche Erdolgesellschaft. Национальный банк, бывший членом того же концерна, к которому принадлежала Diskontegesellschaft, предоставил все свои наличные акции в распоряжение компании в целях обеспечения положительного исхода голосования на общем собрании акционеров. По ряду причин, мне неизвестных, один из моих коллег в правлении пообещал наши акции Немецкому банку — в нарушение всех правил, а также наших обязательств перед Diskontegesellschaft. Посредством личной беседы и откровенного изложения фактического состояния дел мне удалось убедить Немецкий банк отказаться от обещанных акций. Этот шаг восстановил репутацию нашего учреждения в Diskontegesellschaft. Однако мой коллега был вынужден выйти из правления Национального банка.

Пока я был полностью погружен в свою порой раздражающую, порой увлекательную работу, на фронте происходила ужасная трагедия. Отправляясь из банковского квартала Берлина на станцию Потсдам, чтобы сесть в поезд, идущий домой, я проходил мимо длинных очередей людей, стоявших перед магазинами со слабо освещенными витринами, бросовыми товарами, суррогатными продуктами, которые заменяли теперь бывший великолепный ассортимент товаров высокого качества. Женщины-продавцы газет выкрикивали новости о последних сражениях, наступлениях и отступлениях. Получать уголь становилось все труднее. По улицам спешили дрожащие от холода мужчины и женщины. Повсюду брели люди с рюкзаками и кошелками, отправившиеся искать продовольствие в отдаленных районах города. Я вспомнил голодные годы своего детства. Мне была знакома беготня по улицам, чтобы купить ведро угля на два пфеннига. В те дни угля было много, а денег мало. Сейчас все обстояло наоборот: денег было много, а вот поставки необходимых продуктов сокращались с каждым днем.

Всеобщие беды и страдания военных лет вызвали полную перестройку социальной системы Германии. Напрасно банки делали все возможное, чтобы поддерживать монетарную систему на основаниях, которые, как показал опыт, были коммерчески здоровыми, подходящими и, следовательно, социально приемлемыми. Влияние банков на общую экономику снижалось в той пропорции, в какой стала процветать спекуляция.

Одной из наиболее серьезных ошибок Германии в Первой мировой войне была ее фискальная политика. Она пыталась компенсировать огромные расходы на войну, апеллируя к самопожертвованию народа.

«Я поменял золото на железо» — гласил лозунг, зовущий сдавать золотые украшения и драгоценности. «Подписывайтесь на военный заем» — звучал призыв, обращавшийся к патриотическому чувству долга всех классов. Один за другим выпускались военные займы, на которые предлагалось подписаться. Они превращали большую часть семейных богатств немцев в бумажные обязательства государства. Наши противники, особенно Англия, выбрали другой путь. Она компенсировала военные расходы налогами в первую очередь на те отрасли промышленности и группы, которые война обогащала. Британская налоговая политика оказалась более справедливой, чем немецкая политика военных займов, которые обесценились по окончании войны и принесли горькое разочарование всем вкладчикам, проявившим самопожертвование. Те же, кого война обогатила, получили полную свободу действий. Приобретение «своих людей» среди соответствующих военных властей давало ловким спекулянтам возможность наживать огромные прибыли на крупных поставках сырья и материалов. Мошенники по обеим сторонам германских границ отхватывали большой куш, импортируя низкосортную продовольственную продукцию из нейтральных стран. Как-то раз во время войны Альберт Баллин, управляющий директор компании Hamburg-Amerika Line, вошел в холл отеля «Англетер» в Копенгагене, где оживленно торговала и жестикулировала толпа спекулянтов. Он повернулся к своим компаньонам и сказал: «Полагаю, эта группа тянет на тридцать лет каторги».

Наживались, главным образом, не столько крупные фирмы, сколько торговцы, новые богачи, рвачи, шулера, сомнительные личности. Люди, проявившие способности в создании и поддержании промышленности в условиях экономических колебаний, даже в мирное время, менее заинтересованы в больших прибылях на военных поставках, чем бездельники, которые мечтают сколотить состояние в тяжелые годы войны.

Среди многих серьезных деловых людей, которые проявили свои лучшие качества, можно упомянуть Альберта Баллина. Когда я пришел в 1916 году в его гамбургский офис повидаться с ним и прочел гордый девиз фирмы: «Поле моей деятельности — весь мир», мы с ним оба озадачились вопросом, переживет ли этот девиз собственный подтекст. Баллин был уверен в одном. Он, как и я, полагал, что здравый смысл восприятия мира с экономических позиций победит, даже если война не закончится полной победой Германии.

— Увидите, герр Шахт, здравая оценка делового человека преодолеет все. С воинственной манией разрушения можно бороться лишь посредством всеобщего экономического сотрудничества. В военное время преобладают чувства ненависти и мести. Но когда испытание кончится, деловые люди смогут снова пойти своим путем. Политики не настолько безумны, чтобы стремиться увековечить военные беды.

Баллин ошибался. Политики действительно были безумны: у деловых людей никогда не было шансов откровенно высказывать свои мнения. Баллин не смог освободиться от самообмана. Немецкий еврей, патриот, он не требовал ничего, кроме того, чтобы германские достижения способствовали экономическому сотрудничеству с другими странами во имя прогресса человечества. Когда он понял, что его надежды напрасны, то покончил жизнь самоубийством.

Еще один случай того времени, который сохранился в моей памяти, — это беседа со старым Августом Тиссеном, человеком, чье имя стало легендой еще при его жизни. Один из выдающихся деятелей в немецкой промышленности, Тиссен прошел путь от мелкого производителя до владельца крупнейшего в Германии концерна угля и стали. Небольшого роста, с седыми усами и заостренной бородкой, он был немного похож на постаревшего Ленина. Вплоть до критического старческого возраста он сохранял неукротимую творческую энергию, поразительные организационные способности и неистощимый запас новых идей.

Хотя Тиссена можно было легко причислить к владельцам самых больших личных состояний в Германии, все его действия характеризовались величайшей бережливостью. Одеваясь весьма скромно, он пользовался во время поездок по железной дороге местами третьего класса и часто останавливался во второразрядных отелях. С собственным багажом в руках он часто следовал от вокзала к отелю и торговался по поводу цены за номер. После этого ставил в книге регистраций свою подпись — Август Тиссен, подпись, которая стоила миллионы.

Тиссен был убежденным сторонником вертикальных методов ведения дела, которые подразумевали, чтобы все — от угольного сырья и руды до тщательно отполированной детали металлического изделия — проходило последовательные стадии производства. Именно по этой причине он особенно заинтересовал меня, поскольку еще молодым человеком я выступал против горизонтальных картелей, которые устанавливали высокие цены, и поддерживал вертикальное устройство промышленности, целью которого было удешевление потребительских товаров во благо народных масс.

Хотя Август Тиссен демонстрировал внешнюю непритязательность и сознательно избегал выставления напоказ своей частной жизни, он, с другой стороны, хорошо знал цену роскоши. Задолго до войны в качестве сотрудника Дрезднер-банка я побывал в Шлосс-Ландсберге, загородной резиденции промышленника. В многочисленных просторных комнатах висело много картин старых мастеров, холл украшали скульптуры Родена, по ухоженным лужайкам вокруг замка ходили с важным видом павлины, которые рано будили нас своими пронзительными криками. Серебро, белоснежная скатерть стола, да и все вокруг носило отпечаток присутствия настоящего вельможи.

Тиссен был непревзойденным мастером кредита. Крупные банки соперничали друг с другом за возможность иметь его своим клиентом. С теми директорами банков, которые пользовались его доверием, он переписывался мелким, убористым почерком, который не всегда можно было легко разобрать. Но ко всему, что он писал, относились с величайшим почтением. Векселя авансовых платежей, которыми Тиссен имел обыкновение пользоваться, не всегда соответствовали коммерческим документам Имперского банка, но он пользовался ими из-за их дешевизны. С первого взгляда не всегда можно сказать, предназначен ли вексель для оплаты товарной сделки и является ли, следовательно, подлинным коммерческим векселем или это просто обычный вексель для приобретения денежного (монетарного) кредита. Когда в 1911 году поняли, что часть угля в Саарском бассейне можно превращать в кокс, Август Тиссен и Гуго Стиннес основали совместно с Дрезднер-бан-ком горнорудную компанию Saar-und-Mosel-Bergwerkgesell-schaft. Август Тиссен приобрел акции на сумму 10 миллионов марок, Гуго Стиннес — также на 10 миллионов, а Дрезднер-банк — на 1 миллион с тем, чтобы в случае разногласий он мог играть роль арбитра.

Когда подписали соглашение, Тиссен заметил в разговоре со Стиннесом:

— Теперь, герр Стиннес, каждому из нас нужно внести на текущий счет по десять миллионов марок. Поэтому у меня есть предложение. Я выпущу для вас векселя на сумму десять миллионов марок, которые вы примете, а Дрезднер-банк зачтет их.

Эти векселя, конечно, были не коммерческими, но самыми обычными «безденежными» векселями. Стиннес ответил:

— Но, герр Тиссен, мне никогда не приходилось ставить свою подпись на «безденежных» векселях.

— Тогда делаю другое предложение, герр Стиннес. Вы выпускаете для меня векселя на сумму десять миллионов, а я принимаю их.

Не помню, как разрешилась сделка. Но несомненно одно: Дрезднер-банк выдал эту сумму.

В годы инфляции эмиссия «чрезвычайных денег» стала широко распространенным неудобством, в котором Тиссен был, безусловно, заинтересован. Однажды герр Шлиттер, директор Немецкого банка, ехал в машине вместе с Тиссеном. По дороге Шлиттер набрался храбрости и спросил:

— Герр Тиссен, в наших сейфах скопилось слишком много ваших «чрезвычайных денег». Что мы будем делать с ними?

Тиссен молчал, очевидно погрузившись в размышления. Только когда собирался выйти из машины, он повернулся к Шлиттеру со словами:

— Вы правы, герр Шлиттер. Что мы будем делать с ними?

Можно иметь собственное мнение об этих финансовых методах, но они оказали сильное влияние на германскую экономику. Предприятия Тиссена считались наиболее эффективными и технически совершенными. Они были блестяще организованы как с промышленной, так и с деловой точки зрения, а также реально способствовали снижению издержек производства в Германии. Они обеспечили работой, зарплатой и пищей десятки тысяч рабочих семей в Германии.

Наряду со стремлением расширять и развивать дело прогрессивными методами Тиссен никогда не терял способности к спокойному, взвешенному суждению. Он не имел ничего общего с теми одержимыми войной пангерманистами, которые мечтали об экспансии в соседние западные промышленные страны.

В 1916 году я посетил его и позволил себе затронуть в разговоре некоторых деятелей большого бизнеса, которые одержимы экспансией и полагают, что мы выиграем войну и добьемся стопроцентной победы. Тиссен устремил на меня долгий и мрачный взгляд. Затем произнес только одно предложение:

— Ну а если случится, герр Шахт, что мы не выиграем войну?