ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

В середине XVII были пройдены Сибирь и часть Дальнего Востока.

Уже срублены на новых землях города. Уже дала хлеб сибирская земля. Всего за сто лет создано самое большое в мире государство. Освоено пространство, которое давало русской нации возможность готовить себя для великой будущности.

Чем объяснить этот взрыв? Что заставляло землепроходцев подвергать себя неисчислимым страданиям и лишениям? Только ли стремление к наживе и железная воля воевод? Почему русские люди того времени были полны чувства собственного достоинства и даже надменны в своих отношениях с европейцами? Вспомним хотя бы, как трудно было послам добиться приема у царя. Или обычай мыть руки на глазах у послов после рукоцелования, что вызывало у иностранцев скрежет зубовный.

Не ответив на эти вопросы, нельзя понять раскола, нельзя понять пути, который привел Аввакума и многих других к духовному бунту и смерти на костре.

Буржуазные философы, занимаясь историей Московского царства XVII века, приводят немало примеров полной подчиненности всех и вся интересам державы, указывают на абсолютную власть московских государей.

Но одним этим объяснить успехи московитов нельзя. В поисках ответа углубимся в историю еще на два столетия.

Московская Русь, собиравшаяся Иваном Калитой, вдохновленная идеями независимости, упрочившая свое положение победой на поле Куликовом, отстраивалась заново и расцветала. Крохотное княжество, казавшееся незаметным рядом с Литвой, Золотой Ордой и Новогородской республикой, очень быстро стало крупным государством. Василий Темный бывал в плену у татар и своих родственников, а союза с его сыном Иваном искала Священная Римская империя.

Прежние идеи сыграли свою роль, теперь нужна была новая идеология, которая отвечала бы чувству силы и превосходства, новым ощущениям, навеянным недавними победами.

И такую идеологию создали. По сути своей религиозная (другой в ту эпоху и быть не могло), она была направлена на воспитание патриотического чувства.

Как только турки взяли Константинополь (1453 г.), великого князя Василия Васильевича Темного стала называть «благоверным и боговенчанным царем», считая его преемником римских цезарей и византийских базилевсов. По легенде, Римскому царству, в котором родился Христос, предназначено было существовать до скончания века. Но Рим погиб, и Царьград называли вторым Римом. Теперь пришло время Москве стать Римом третьим.

За полтора десятка лет до падения Второго Рима византийские император и патриарх признали верховный авторитет папы. Москва же тогда отвергла унию с Римом. Вера в особое положение русского народа сложилась уже в первый век после принятия христианства. В «Слове о законе и благодати» (XI в.) митрополит Иларион утверждал равноправие Руси с Византией.

Около 1461 года в «Слове об осьмом соборе» после описания гибели Царьграда гордо возвещалось: «…а наша русийская земля… растет и возвышается».

Иван III женится на племяннице последнего византийского императора Софии Палеолог и принимает новый герб — черного двуглавого орла, соединив его с прежним московским гербом — изображением Георгия Победоносца. Подготавливается обоснование права великих князей на царский венец. В легендарно-публицистическом сочинении о великих князьях Владимирских рассказывается, как император греческий Константин Мономах «снимает же от своея главы царский венец» и дарит Владимиру Всеволодовичу, «посылает же и ожерелие, сиречь святыя бармы». Иван Грозный уже выводил свой род от Пруса, брата римского цезаря Августа. Прус, мол, правил Пруссией, и будто бы оттуда пришел его потомок Рюрик.

На Ивана Грозного и был впервые официально возложен царский венец. Русская церковь стала считать себя первенствующей во всем православном мире. Сочинена была «Повесть о Белом Клобуке», дарованном будто бы императором Константином папе Сильвестру; из Рима клобук[10] позже попал в Константинополь, многие века бывший центром православия, а оттуда передан в Новгород, в «светлую Росию». Стоглавый собор 1551 года провозгласил тридцать новых, русских, святых.

«В Третьем же Риме, еже есть на русской земле — благодать святого духа воссия».

Лет через пятьдесят после взятия Константинополя турками старец псковского Елеазарова монастыря Филофей писал великому князю Василию Ивановичу: «…блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царства снидошася во твое едино, яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти: уже твое христианское царство инем не останется, по Великому Богослову…»

Филофей верил, как и многие другие в то время, в конец света, считал русское царство последним царством в истории и был уверен, что с гибелью Руси придет конец и всему миру.

А раз четвертому Риму не быть, то и сама Москва — третий Рим — должна стать красивейшим городом в мире. В том, что она раскинулась на семи холмах, как Рим и Царьград, наши предки видели знамение. Теперь уже известно, что Москва в XVI и XVII веках строилась не стихийно, а по единому плану. Как и у апокалипсического «горнего Иерусалима», у Москвы было «с востока трое ворот, с севера трое ворот, с юга трое ворот, с запада трое ворот» — двенадцать монастырей, построенных вокруг столицы. Высота колоколен, башен, пропорции зданий — все было строго соразмерно и символично.

Никому не разрешалось возводить палат выше трех этажей, дабы не загораживать вид на храмы и не портить цельной картины. За десяток километров путнику открывалось великолепное зрелище — тысячи цветных церквей, стекавшиеся к Кремлю.

Москва была явлением единственным в своем роде…

Учреждение патриаршества на Руси было крупной победой — искуснейшего политика Бориса Годунова. В документе, подписанном константинопольским патриархом Иеремией от имени православного Востока, есть упоминание о третьем Риме.

Четыре восточных патриарха — константинопольский, александрийский, антиохийский и иерусалимский — прозябали под властью турецких чиновников. Они пресмыкались перед турецкими властями, занимались интригами. Бывали годы, когда патриарх и месяца не мог усидеть на престоле — соперники пускали в ход клевету, наветы и даже яд…

В России авторитет греческих иерархов стоял очень невысоко. Они приезжали в Москву клянчить деньги, иконы, облачение. И сами привозили якобы старые иконы, книги и мощи, а в действительности подделки, сфабрикованные самими «святыми отцами». Патриарх Макарий Антиохийский как-то выторговал соболей на шесть тысяч рублей. Но наезды были часты, и русское правительство даже нормировало «милостыню» — патриархам давали не более двух тысяч рублей, епископам поменьше, и так по нисходящей. В свите патриархов приезжали купцы и всякие авантюристы, которым для того, чтобы побольше получать подарков в богатой Москве, присваивались духовные звания. Греки занимались всевозможным мошенничеством, продавали стекляшки, выдавая их за драгоценные камни. Иерархи торговали разрешениями на развод, духовными званиями… и, по выражению Крижанича, готовы были «продать нам тысячу раз Христа, коего Иуда продал лишь один раз».

Но если отношение к грекам было полупрезрительное, то дело с греческими книгами и обрядами обстояло не так просто. С греческих первоисточников когда-то были сделаны переводы священных книг, греческие обряды вошли в обиход русской церкви. И хотя после падения Константинополя многие наши книжники утверждали, что теперь не русским следует учиться у греков, а грекам у русских, единого мнения об этом не было как в прежние времена, так и у ревнителей благочестия во времена Алексея Михайловича.

Царь, Ртищев, Никон, общавшиеся с греками, считали, что русские церковные книги испорчены и потому нуждаются в исправлении по греческим подлинникам. Эта традиция шла от Максима Грека, через Филарета, Дионисия. Знатоков греческих текстов в России не было. Пытаясь наладить работу с греческими подлинниками, Федор Ртищев пригласил из Константинополя в Москву архимандрита Бенедикта, считавшегося доктором богословия. Но он оказался жуликом, подделавшим бумаги, которые удостоверяли его личность.

Западная Русь, входившая в состав Речи Посполитой, упорно боролась с угнетателями, которые стремились окатоличить православное население. Под покровом «религиозных одежд» велась яростная полемика с иезуитами по всем важным проблемам — национальным, общественно-политическим и культурным. Западнорусскими православными писателями был накоплен громадный опыт, которым не замедлила воспользоваться Москва. На церковнославянский язык были переведены и опубликованы в Москве такие западнорусские публицистические сборники, как «Кириллова книга» (1644 г.) и «Книга о вере» (1648 г.). Этими книгами зачитывались и Никон, и Аввакум.

Киевский митрополит Петр Могила уже провел у себя церковную реформу. Приблизив западнорусскую обрядность к греческой, чтобы успешней бороться с католицизмом, он создал условия для быстрого расцвета просвещения.

Выросло новое поколение западнорусских писателей-профессионалов, вооруженных достижениями тогдашней науки — схоластической философией и диалектикой.

Алексей Михайлович написал в Киев, славившийся своими учеными, и просил прислать в Москву священноиноков Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, которые «божественного писания ведущи и еллинскому языку навычны, и с еллинского языка на славенскую речь умеют, и латынскую речь достаточно знают». Тогда же приехал из Киева и Епифаний Славинецкий. Им поручили сверку русских книг с греческими текстами.

Ртищев основал целое училище у церкви Федора Стратилата, близ дороги из Москвы в Киев. Тут он построил монастырь и поселил в нем тридцать монахов, приглашенных из Киево-Печерской лавры и других украинских монастырей. Царский любимец сблизился с Епифанием Славинецким и другими учеными украинцами, проводил с ним иногда целые ночи в беседах и спорах.

На все эти новшества немало повлиял и приезд иерусалимского патриарха Паисия, ловкого политика, покорившего царя и его окружение уменьем мыслить широко и перспективно. Паисий знал, с какой надеждой следили за успехами Руси болгары, сербы, греки и другие православные, низведенные турецкими завоевателями до рабского состояния. По дороге в Москву он заезжал к Богдану Хмельницкому и беседовал с лим. Красноречивый сириец Паисий увлек своих московских слушателей картиной всеправославного государственного объединения во главе с русским царем.

В Никоне, который был в то время всего лишь спасским архимандритом, Паисий углядел восходящее светило и не жалел времени для встреч и длительных бесед с честолюбивым монахом. Недаром он писал царю о Никоне: «Полюбилась мне беседа его; и он есть муж благоговейный и досуж и верный царствия вашего». Слушая Паисия, Никон, надеявшийся тогда на патриарший престол, уже видел себя вселенским патриархом, уже распоряжался судьбами гигантской империи, которая протянулась бы от северных морей до самого Египта.

В беседах между Паисием и Никоном, несомненно, был затронут вопрос о некоторых расхождениях между русским и греческим обрядами. Известно, что Паисий «зазирал» Никона, в частности, за неправильное изображение крестного знамения. Греки и все прочие православные крестились тремя перстами, а русские — двумя. Это и другие «отклонения» могли стать серьезным препятствием на пути Москвы к вселенскому главенству. И Никон охотно соглашался с Паисием, когда тот говорил, что русская церковь постепенно уклонилась от древнего греческого обряда.

Но и тот и другой плохо знали историю. Ранние христиане крестились одним перстом или всеми пятью. Потом греки стали креститься двумя перстами, что и было заимствовано у них при крещении Руси. У греков было два устава — иерусалимский и константинопольский. Греки принесли на Русь константинопольский устав. В Византии же в XII–XIII веках стал преобладать иерусалимский. Многое изменилось и при турецком владычестве. А на Руси незыблемо сохранялись древние обряды.

Далеко не все в Москве верили на слово Паисию. Многие считали, что греки давно уже потеряли истинное благочестие, тем более что приезжие греки своими нравами не внушали никакого доверия. Для проверки правильности русских обрядов в Грецию был послан ученый богослов из Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов.

Паисий привез с собой в Москву ученого-богослова и переводчика Арсения, которого с радостью взяли на службу. И снова москвичей постигло жестокое разочарование. Паисий, лихо поторговавшись с самим царем, выпросил на четыре тысячи соболей и уехал, но вскоре в Москве получили от него письмо, разоблачавшее оставленного им Арсения. Этот авантюрист, переходивший из веры в веру, начиная с иудейской, на допросе показал, что в Италии он был католиком, в Турции магометанином, в Польше — униатом. То же самое подтвердил и Суханов, усердно собиравший на Востоке не только древние греческие книги. Ренегата Арсения, прозванного на Руси Греком, тогда же сослали в Соловки. Но ему еще предстоит всплыть на поверхность и связать свою судьбу с судьбой Никона…

А тем временем новгородский митрополит Никон неуклонно думает о патриаршем престоле, добивается царского уважения и доверия весьма простыми, но сильными средствами. В письмах к набожному царю Никон рассказывает о чудесах, якобы случившихся с ним и предопределявших его, Никона, высокое предназначение в жизни. В Софийском соборе он будто бы осязал на своей «грешной голове» золотой царский венец. Во время новгородского восстания 1650 года он рьяно отстаивает царские интересы. Восставшие, когда Никон пытался их уговаривать, ухватили его «со всяким бесчинием, ослопом в грудь ударили и грудь расшибли, по бокам били кулаками и камнями, держа их в руках». Он пишет, как избитый все-таки служил литургию. «И назад больной, в сани взводясь, приволокся и ныне лежу в конце живота, кашляю кровью и живот весь запух».

С чьей-то легкой руки русскому народу как извечное свойство приписывают неисчерпаемую терпеливость и покорность. Многочисленные расправы с воеводами и церковниками в XVII веке опровергают это утверждение. Исполненный чувства своего достоинства, трудовой русский человек восставал против несправедливости и притеснений и отвечал жестокостью на жестокость.

Наступил 1652 год. Год изгнания взбунтовавшимся народом протопопа Аввакума из Юрьевца. Год триумфа Никона.

Три последних года жизни патриарха Иосифа ревнители благочестия фактически руководили церковью. И Никон целиком и полностью был солидарен с ними, осуществлял у себя в Новгороде их идеи, непрестанно советовался с Вонифатьевым и Нероновым. Никон даже заискивал перед царским духовником. Подарил ему щегольскую епископскую шапку, хотя это и не было положено тому по чину. Вместе они подбирали людей на высшие церковные посты. Вместе они задумали торжества, ставшие апофеозом русского православия.

Решено было перенести в Успенский собор останки патриархов и митрополитов, похороненных вне его стен. В марте перенесли тело патриарха Гермогена, замученного поляками. Затем останки патриарха Иова из Стариц. И наконец, в Соловки за останками митрополита Филиппа едут с большой свитой Никон и князь Никита Хованский.

Боярин Федор Колычев бежал при Иване Грозном в Соловецкий монастырь и стал его игуменом под именем Филиппа. За десяток лет он так благоустроил и укрепил северный остров, что и в наши дни не устаешь восхищаться гением и трудолюбием людей, которые возвели неприступную крепость из валунов величиной с добрый дом, соединили каналами полсотни озер, развели сады у самого Полярного круга, завели в громадных палатах калориферное отопление… Иван Грозный заставил Филиппа занять престол всероссийского митрополита. Но Филипп обличал опричнину, и за это его заточили. По приказу царя Малюта Скуратов задушил Филиппа подушкой. При Алексее Михайловиче митрополит был канонизирован. Никон рассказал царю, как византийский император Феодосий-младший прославился перенесением останков Иоанна Златоуста в Константинополь. Мать императора, виновная в смерти праведника, получила за это от церкви прощение. Алексей Михайлович, считавший себя потомком и продолжателем дела Ивана IV, увидел в идее Никона великий символ. И кому же было ехать за останками Филиппа, как не тому же Никону. Подобно императору Феодосию, царь вручил Никону письмо с обращением к Филиппу, в котором просил жертву своего грозного предшественника простить «согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенного против тебя нерассудно завистью и неудержанием ярости».

В отсутствие Никона скончался патриарх Иосиф. Письмо за письмом шлет царь Алексей Михайлович «собинному (особенному) нашему другу душевному и телесному», доверительно сообщает о всех московских делах, просит совета и благословения.

Письма Алексея Михайловича полны смирения и веры в человека, которого он прочит в новые патриархи.

Только двое могли с успехом претендовать на патриарший престол: «отец духовный» царя Стефан Вонифатьев и Никон. Ревнители благочестия хотели Вонифатьева.

Именно в это время и появился в Москве незадачливый юрьевецкий протопоп Аввакум, сразу вступивший в предвыборную борьбу и страстно ратовавший за царского духовника.

Он так и не вернулся в Юрьевец, несмотря на недовольство царя и Вонифатьева. Очевидно, за большими событиями о его провинности забыли, да и нужен был ревнителям в Москве горластый протопоп. Вызволив протопопицу Настасью Марковну с чадами из Юрьевца и поселив ее на дворе у своего благодетеля Ивана Неронова, Аввакум служил иногда в Казанской соборной церкви и на паперти читал народу книги.

Уже по приезде он принял участие в важном совещании ревнителей благочестия, которые «с митрополитом казанским Корнилием, написав челобитную за руками, подали царю и царице — о духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах».

Но Стефан Вонифатьев свою кандидатуру отвел. Царский духовник был весьма неглуп и прекрасно знал, что Алексей Михайлович в душе уже определил свой выбор. К тому же Вонифатьев был хвор и чувствовал, что он уже не жилец на этом свете.

Царский духовник прямо указал на Никона как на достойного преемника покойного патриарха. В одном из писем царь поспешил намекнуть об этом Никону: «Ожидаем тебя, святителя, к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да казанский митрополит (Корнилий), да отец мой духовный».

Никон для ревнителей благочестия был «наш друг», и они его поддержали.

9 июля 1652 года вся Москва встречала останки митрополита Филиппа. Вдоль дороги стояли хоры певчих, звенели колокола во всех церквах, плакали и стонали неизлечимые больные, приползшие и принесенные в надежде на чудо… «И стоял звон десять дней… — писал царь. — Во всю десять дней без престани… С утра до вечера звон…»

«Светлосияющий архиерей» Никон в этом же месяце был выбран в патриархи и… отрекся. Он помнил, какая власть была в руках патриарха Филарета, носившего официальный титул «великого государя», а не «великого господина», как его предшественники. Но Филарет был отцом царя.

Никон хотел такой же власти.

Крестьянский сын Никитка Минин добился своего. В Успенском соборе сам царь стал пред ним на колени и со слезами на глазах умолял не отрекаться.

— Обещаете слушать меня во всем, как архипастыря и отца крайнейшего?

— Дадите ли устроить церковь?

И все во главе с царем клялись ему, что обещают, дадут…

Ревнители благочестия были в соборе и клялись вместе со всеми. Но, как потом напишет Аввакум, не знали они, что «врага выпросили и беду на свою шею».