МАСИНИССА

Рядом с Карфагеном лежала страна нумидийцев, или номадов, как их называли греки. «Они пьют молоко и сок плодов, а пищей им служит мясо диких зверей… Они кочуют вместе со скотом. Когда скот покидает свое пастбище, они переносят свои шалаши в другое место. А ночуют они там, где их застанет вечер… Спят и едят они на сырой земле, посуду изготовляют из дерева и коры» (Mela, I, 6).

Северо-Западная Африка времен Сципиона.

Все античные авторы утверждают, что нумидийцы — народ отважный, дерзкий, умный и коварный. Говорят, до сих пор в Алжире среди арабского населения выделяются их потомки — люди со светлыми глазами, гибким станом, живым умом и неукротимым нравом.[78] К этому племени и принадлежал Масинисса.

Это был человек необыкновенных душевных и телесных сил. «Он был высок и могуч до старости», — говорит Аппиан (Арр. Lyb., 106). Он обладал несокрушимым здоровьем. Полибий впервые увидел царя нумидийцев, когда тому было уже за девяносто. Масинисса поразил его. Он мог целый день неподвижно стоять на ногах под палящим солнцем и мог сутки проскакать на коне. Умирая, он оставил четырехлетнего сына. Это особенно потрясло Полибия (Polyb., XXXVII, 10). Ум его нимало не притупился от старости. До конца дней своих Масинисса выигрывал битвы и вел тонкую внешнюю политику. Он без труда припоминал малейшие подробности прошлого, и можно поверить Цицерону, что он помнил не только все подвиги Сципиона, но и каждое его слово (Cic. De re publ., VI, 10).

Таков был этот человек в девяносто лет. Тогда же он был в расцвете сил. Его ловкость, коварство, отвага и стремительность ужасали карфагенян и превращали его в их глазах в какого-то вездесущего демона. Вот как они столкнулись с Масиниссой. У номадов в Ливии было много царьков, говорит Аппиан, но Сифакс стоял над всеми и пользовался у других необычайным почетом (Арр. Lyb., 36). Масинисса же был сыном Галы, царька племени массилиев. Когда Сифакс заключил союз со Сципионами, отцом и дядей теперешнего военачальника, карфагеняне, постоянно пользовавшиеся раздорами своих беспокойных соседей-вассалов, поспешили поссорить с ним Галу. Юный неукротимый Масинисса рад был случаю напасть на Сифакса. В душе его жила честолюбивая мечта уничтожить всех своих соседей и одному стать владыкой Нумидии. Он изгнал Сифакса из его страны, и тот бежал в Испанию. Но Масинисса настиг его и здесь. Сифакс запросил у карфагенян мира. Царю разрешили вернуться в его царство, но Масинисса остался в Испании и стал служить под знаменами пунийцев. Именно он погубил отца и дядю Сципиона и вообще был неоценим для карфагенян.

В это время в Иберию прибыл новый полководец — Публий Корнелий Сципион. Масинисса имел все основания полагать, что он явился мстить в первую очередь именно ему. И сразу судьба дала в его руки оружие — в плен попал юный племянник Масиниссы Массива. Нумидиец, естественно, думал, что Сципион расправится с ним с изысканной жестокостью и тем отплатит за все то зло, которое Масинисса причинил римлянам. Так делали все люди, с которыми до сей поры имел дело сын Галы. Но вместо того Сципион обласкал мальчика, осыпал дарами и отпустил к дяде. Это поразило Масиниссу. Но он не подал и виду и продолжал служить верой и правдой своим владыкам. Когда же Сципион нанес карфагенянам сокрушительный удар под Илипой и враги рассеялись кто куда, Масинисса вместе с Магоном Баркидом бежал в Гадес. Он понял, что настало время осуществить свой заветный план. Он объявил Магону, что у него нет больше сил жить в четырех стенах и кони его тоскуют по воле. Брат Ганнибала поверил коварному нумидийцу и отпустил его «погулять». А тот сейчас же дал знать Сципиону, что хочет его увидеть, только непременно лично. И вот в глухом уединенном месте они встретились.

Надо полагать, что Масинисса выглядел так, как другие представители его племени. По словам Страбона, они заплетают волосы в очень сложные и затейливые прически, до блеска начищают зубы и надевают массу золотых украшений. Вместо плаща они накидывают на плечи шкуры львов или леопардов, вместо щитов носят выделанную слоновую кожу (Strab., XVII, 3, 7). Публий предстал перед ним в одежде простого римского воина без единого украшения. Длинные волосы падали до плеч. Романтические приключения Сципиона уже давно волновали душу Масиниссы, и он мечтал его увидеть. «Нумидиец и раньше, слушая о подвигах Сципиона, изумлялся ему; он создал в душе своей его образ, прекрасный и величественный; но при виде его он почувствовал почтение еще большее… Нумидиец был сначала ошеломлен, а затем стал благодарить за своего племянника, говоря, что… он хочет служить Сципиону и… если римляне пошлют Сципиона военачальником в Африку, он надеется, что Карфагену скоро придет конец» (Liv., XXVIII, 35). Он прибавил, что здесь, в Иберии, он Публию бесполезен, но в Африке будет ему верным другом. И они протянули друг другу руки. Но договор они держали в тайне. Масинисса как ни в чем не бывало вернулся к Магону в Гадес.

Пунийцы были изгнаны из Испании. Между тем старый Гала, отец Масиниссы, умер. Масинисса не имел никаких прав на престол, так как у нумидийцев престолонаследие передается не по прямой линии. Но не в характере Масиниссы было отказываться от власти. После отчаянной борьбы он овладел троном Галы. Сифакс, к этому времени опять сделавшийся другом карфагенян, смотрел на приключения Масиниссы равнодушно. Он полагал, что его должно мало трогать, кто из царьков станет владыкой массилиев. Но Газдрубал, сын Гескона, смотрел на это по-другому. То ли он догадывался о дружбе Масиниссы со Сципионом, то ли, как он сам объяснял, просто страшился безумного честолюбия Масиниссы, но только Газдрубал начал внушать своему податливому зятю, что Масинисса умнее, способнее и честолюбивее, чем все ранее существовавшие цари Нумидии. Он как пламя — не остановится, пока не уничтожит все на своем пути. Надо затушить этот пожар еще в зародыше.

Сифакс двинулся против своего беспокойного соседа и разбил его. Масинисса с несколькими преданными ему людьми ускользнул от погони и бежал в горы. Здесь нумидийцы разбили шалаши и стали вести жизнь разбойников. Набеги Масиниссы были столь отчаянны, жестоки и наглы, что карфагеняне прокляли час, когда вздумали связаться с этим вездесущим демоном. Всадники Масиниссы отличались поразительной ловкостью: они могли нападать, ускользать от преследования, вновь нападать, не прекращая битвы ни днем, ни ночью. Они и их кони, которые бегают за нумидийцами, как собаки (Strab., XVII, 3, 7), могли легко переносить голод и жажду. Масинисса и его друзья иногда питались одной травой. «Таких-то людей собрал вокруг себя Масинисса… и повел разорять и грабить соседние племена». Враги таскали за собой тяжелые повозки с припасами, а Масинисса шел налегке, так как жил грабежом. «Он легко ускользал и нападал… Часто, даже когда его настигали, он разделял свое войско, кружил, войско его убегало по частям, сам же он с несколькими товарищами где-либо укрывался, а потом ночью или вечером они соединялись в условленном месте. Сам-третий прятался он в пещере, и его не нашли, хотя враги стояли лагерем возле самой пещеры» (Арр. Lyb.,42–49).

Наглость Масиниссы дошла до того, что купцы уже открыто приставали к берегу, поджидая, когда разбойники притащат им захваченную добычу. Карфагеняне снова бросились к Сифаксу, умоляя избавить их от ужасного Масиниссы. Царь нашел, что ниже его достоинства самому выступать против шайки бандитов. Поэтому он послал против нумидийцев своего военачальника со значительными силами. На сей раз разбойников застали врасплох. Сам Масинисса был заперт на вершине горы. Но он как-то сумел с пятьюдесятью всадниками спуститься по одному ему известным тропинкам. Его заметили. Воины Сифакса кинулись за ним. Все нумидийцы, кроме Масиниссы и его четырех товарищей, были убиты. Их неотступно гнали как оленей и наконец прижали к широкой, бурной реке. Израненный Масинисса, не задумываясь, кинулся в поток. За ним кинулись его товарищи. Течение подхватило их, и во мгновение ока они скрылись из виду. Никто из преследователей не решился плыть за ними. Это казалось равносильно верной смерти. Да и без того было ясно, что загнанные, истекающие кровью нумидийцы погибли. Они воротились и сообщили Сифаксу, что Масинисса мертв. Карфаген вздохнул спокойно.

Но они ошиблись. Масинисса всего с двумя друзьями чудом спасся из потока. С трудом дополз он до какой-то пещеры, где, как раненый зверь, лечился травами. Как только он смог снова сесть на коня, все трое выехали из своего укрытия и со страшной дерзостью двинулись прямо к столице Масиниссы возвращать отцовское царство. До карфагенян почти одновременно дошла весть, что Масинисса жив и что он снова царь массилиев.

Если бы Масинисса угомонился и тихо сидел в своем царстве, его оставили бы в покое. Но он пылал жаждой мщения. И тут же напал на своего заклятого врага Сифакса. На сей раз царь уже никому не мог поручить поимку Масиниссы. Он собрал большое войско и сам двинулся против дерзкого и бессмертного врага. Масинисса был разбит. Его окружили. Возле него было всего две сотни всадников. Он разделил свой отряд на три части и велел пробиваться в трех направлениях. Они должны были встретиться в условленном месте. Но из трех отрядов прорвался только один — масиниссин, остальные погибли. Сын Сифакса гнался за ним по пятам. Но, кидаясь то туда, то сюда, Масинисса путал следы как заяц, обманывал его, и наконец доведенный до отчаяния юноша отказался от преследования.

Масинисса скрылся за Малым Сиртом, где-то возле сказочного племени гарамантов. Все свои надежды теперь он возлагал только на Сципиона и со страстным нетерпением ожидал его прибытия (Liv., XXIX, 28–32). Как видим, подвигам Масиниссы могли бы позавидовать Большой Змей, Быстроногий Олень или любой другой из знаменитых индейцев Купера.

Честолюбие этого человека было неукротимо. И здесь он напоминал Югурту, который кинжалом, войной и ядом устранял с пути всех соперников. Но честолюбие Масиниссы было незаурядного характера, как у Сифакса. Его вовсе не прельщало быть одним из варварских князьков бродячих племен. Он мечтал создать великую державу, вроде эллинистического царства, со столицей в богатом и роскошном городе, лучше всего в Карфагене. Своей цели он впоследствии достиг. Он раздвинул отцовское царство, создав огромную державу от границ Мавритании у океана до Киренаики. Номадов, бывших кочевников, он приучил к земледелию и оседлому образу жизни. Он собрал огромные богатства и создал прекрасное войско (Polyb., XXXVII, 10; Арр. Lyb., 106). Он стал чеканить монету с символами царской власти и с греческими надписями. Он приносил жертвы в эллинских храмах, а одному своему сыну даже дал греческое образование (Liv. ер., L).

Не сумел достичь он только последнего — завоевать великий Карфаген. Чувства его к этому городу были противоречивы и соответствовали прекрасному описанию Флобера: «Вид Карфагена раздражал варваров. Они восхищались им и в то же время его ненавидели. Им одновременно хотелось и разрушить Карфаген и жить в нем». Так и Масинисса. Он ненавидел Карфаген, как истый ливиец, клялся, что пунийцам принадлежит в Африке клочок земли не более воловьей шкуры, но в то же время мечтал сделать Карфаген своей столицей, а детям дал пунийские имена.

Хотя в сношениях с врагами Масинисса был воплощенное коварство, дружбе он был верен. Едва ли не единственный из современных ему владык он возвращался домой спокойно, не опасаясь заговоров сыновей и придворных: так крепки были связующие их узы. Публию Сципиону этот хищный зверь был предан как собака. В самые страшные моменты, когда судьба их висела на волоске, верность Масиниссы ни на минуту не поколебалась.

Их положение бывало отчаянным, и каких только благ не сулили ему враги за предательство! Но Масинисса был тверд как сталь. Сципион тоже верил ему слепо. Окруженный врагами, он беспечно отдал все свое войско в руки нумидийца, всю судьбу свою и Рима вверив его чести. И он не ошибся в Масиниссе: всю жизнь до последнего вздоха он свято чтил Публия и их связывала самая тесная дружба.

Впоследствии Масинисса рассказывал Полибию о безмерной алчности и мелочности Ганнибала (Polyb., IX, 25, 2–5). Этот герой не способен был его увлечь. Зато Сципион был его богом. «Своим состраданием к побежденным Сципион навеки снискал нерушимую дружбу Масиниссы» (Diod., XXVII, 8). Цицерон рисует нам Масиниссу уже глубоким стариком. В дом его приходит Сципион Эмилиан, приемный внук Публия.[79] «Мне ничего так не хотелось, — рассказывает Эмилиан, — как увидать царя Масиниссу, лучшего друга нашей семьи. Когда я пришел к нему, старик обнял меня и заплакал. Немного погодя он взглянул на небо и сказал:

— Благодарю тебя, Великое Солнце,[80] и вас, остальные небожители, за то, что вы позволили мне, прежде чем я покину эту жизнь, увидеть в моем царстве, под моей крышей Публия Корнелия Сципиона, от одного имени которого я воскресаю. Никогда не забуду я этого самого лучшего и совершенно непобедимого человека!..

Меня принимали с царским великолепием, и мы провели в беседе добрую часть ночи, причем старик не мог говорить ни о чем, кроме Публия Африканского, припоминая не только все его поступки, но и каждое его слово» (Cic. De re publ., VI, 8–9).

Масинисса умер через год после этой встречи и на смертном одре поручил судьбу своего царства Эмилиану, носившему имя «того самого лучшего и совершенно непобедимого человека».