17?

17?

Антон Павлович взял ее ручной саквояж и две коробки конфект, которые ей привезли провожающие в Петербурге. «Мы тоже собрались идти, пишет Авилова, - когда я заметила, что пальто расстегнуто. Так как руки его были заняты, то я остановила его и стала застегивать пальто.

Вот как простужаются, - сказала я. - И вот так всегда, всегда напоминают, что я больной, что я уже никуда не гожусь. Неужели никогда нельзя этого забыть? Ни при каких обстоятельствах? я вот здорова, да насилу отговорила вас посылать за теплой одеждой Марии Павловны. Вам можно заботиться о том, чтобы я не простудилась, а мне нельзя? - Так почему же мы ссоримся, матушка? спросил Антон Павлович и улыбнулся.

Вы сегодня не в духе, - заметила я и, смеясь, прибавила, - хоти в новых калошах.

- Совсем не новые, - опять сердито возразил Антон Павлович. Мы шли по платформе.

Вы знаете, теперь уже десять лет, как мы знакомы, - сказал Чехов. - Да. Десять лет. Мы были молоды тогда. разве мы теперь стары?

Вы - нет. Я же хуже старика. Старики живут, где хотят и как хотят. Живут в свое удовольствие. связан болезнью во всем… Но ведь вам лучше. Вы сами знаете, чего стоит это улучшение.

, знаете, - неожиданно, оживляясь, прибавил он, мне все-таки часто думается, что я могу поправиться и выздороветь совсем. Это возможно. Это возможно? Неужели же кончена жизнь?