Выход

И вот — последний день. Прошел он офигенно быстро, совсем не по канонам. Должен был тянуться до невозможности. Об этом много написано, для з/к это легендарное событие, и все легенды — про длину последнего дня. Ничего подобного. У меня он был мгновенным, как удар забойщика скота (знаю, знаю, скот уже не забивают вручную, но точная метафора — только эта).

Накануне вызывали к начальнику колонии и главному оперу. Говорили, что примерно половина руководства силовиков будет следить. Просили не устраивать митинг. Предупреждали, что меня с момента вывода из камеры и до вывода за пределы ИК будут без устали снимать на регистраторы. На прощание я честно признался, что знакомство с ними не было приятным.

Приезжали какие-то фсбшники, ходили по зоне и зашли всюду, кроме камеры, где я сижу, — «очканули», как сказали представители администрации. Приходила Алевтина — последние вести с воли, последние письма домой, рисунки, эскизы для последних партаков. На прощанье обнялись — сказала, что будет скучать. Неудивительно: с апреля 2015-го по июнь 2018-го виделись стабильно раз в две недели.

Сходил на суд с прокуратурой. Вернулся в камеру — вот уже и вечерняя проверка. Собрал вещи: пачка непереданных писем. Написал последние ответы. Самый последний для Лены — на раскроенной наволочке. Пообщался со всеми через отдушину, как обычно в таких случаях: они мне фарта и здоровья, я им — скорейшей золотой воли и здоровья. Здоровье — самое главное. Забрал матрас, расстелился, лег спать.

Проснулся, когда в кичабуре начался подъем и стали хлопать пристегиваемыми нарами. Скрутил матрас и наконец-то не стал нести его в комнатку для матрасов, а положил на пол рядом с хатой. Взяли топчаны, расстелились, позавтракали, чифирнули. Пошел в душ — каждый, кто освобождается, получает экстрабонус в виде бани. Последняя баня — анбиливабл. После бани оделся в чистое — отдельную робу, к которой накануне, истратив последний гель в белых ручках, дописал к казенному трафарету ПКТ еще две аббревиатуры — ПТН и ПНХ. Очень символично — приезжал ведь в такой же футболке. Так сказать, пронес себя через года.

Часов в 8 приходит режимник, выводит из камеры, говорит — по правилам надо проводить обыск перед освобождением. Ржу над ним в ответ: «Можете рапорт составить: перед освобождением отказался от обыска».

В 8:20 забрали из камеры. Взял рюкзак — там письма, алюминиевая кружка с рисунком Гейзенберга и надписью «Let's cook!», книжка на голландском о вязке узлов — друг просил вернуть. Надел темные очки: освобождаться надо на стиле, а хорошие парни носят черное.

Повели. Покричал всем в камеры. Сцена освобождения из ПКТ — один-в-один как у Подрабинека в «Диссиденте». Долбанное колесо сансары.

На прощание говорю: «Менты и джентльмены! Элвис покинул здание!» Ну просто не пришло ничего в голову.

Повели отдавать документы. Стас Пенкин (начальник спецчасти) сверяет личность:

— Фамилия.

— Меня зовут Себастьян Перейра, торговец черным деревом.

— Можно посерьезней?

— Да ладно, чуваки, вы чего — «ДМБ» не смотрели?

Никто не признается — перекрестная видеосъемка для руководства. Хотя все наверняка смотрели.

Дальше на вопросы идентификации отвечаю в таком же духе. Стасик говорит, что на проходной вахты надо быть посерьезнее — а то будут полдня выпускать.

— Ну окей, — говорю, — я не тороплюсь.

Бухгалтер выдает одну тысячу девятьсот семьдесят рублей пятьдесят три копейки — компенсацию за неотгулянный отпуск. Возмущаюсь: мог, оказывается, рвануть на недельку в Кимры. И еще сорок восемь рублей тридцать девять копеек — на проезд до Орла, а также восемьсот пятьдесят рублей — единовременного пособия. Подъемные. Теперь не пропаду!

Ведут на вахту. Наконец-то я понимаю, что за вахта такая и какой ее видят прибывающие родственники. Чересчур много решеток, на мой вкус.

Сцена идентификации.

— Фамилия.

— Меня зовут Себастьян Перейра, торговец черным деревом.

Пауза.

— Неправильно.

— Что же мы будем делать?

Начальник караула в смятении. Замполит подсказывает ему продолжать сверку. Отдают флеш-карту и телефон — формальное основание, определившее строгость условий моего срока. Мило. Телефон, правда, не мой, но все равно приятно.

Открывают решетку, потом дверь, и вот я иду по локальному участку воли и вижу в отдалении Вико, и Бро, и друзей, и людей с фото- и видеоаппаратурой.

Обнимашки. Сцена, как в мультфильме про льва Бонифация: я хожу по парковке, а за мной ходят люди, и, как только я останавливаюсь, они меня окружают и начинают фотографировать. Отрываемся от фотографов, едем в «Макдак» поесть мороженко, а потом в чисто поле — облить самбукой робу и сжечь ее в эмалированном ведре. Всё по канону.

Ну вот это и есть моя тюремная история. Не знаю, какие чувства у вас возникли при ее прочтении. Кому-то могло показаться, что это было довольно-таки неопасное, но интересное приключение. Кому-то могло показаться обратное. Кто-то мог подумать, что я совершил бросок судьбы через бедро, не сломался и провел время с пользой.

Не могу сказать, что колония меня изменила, — в том плане, что ценного жизненного опыта в таких условиях приобрести невозможно. Это миф. Любой опыт, полученный там, может только там и пригодиться. Как и армия, тюрьма не делает из мальчика мужчину, не делает из преступника добропорядочного гражданина, и вообще вся эта хрень про выковывание характера — городская легенда, не более того.

Возможно, за эти 3? на воле я бы не выучил испанский, не стал бы юристом, не начал бы заниматься спортом и не прочел бы горищу книг, но я знаю сотни способов, как провести время интереснее, веселее и полезнее.

Дальше серия стоп-кадров.

Стоп-кадр № 1. Я играю с Торнадо и Горой в зомби-апокалипсис. Я — первая инфицированная особь. Они — последние выжившие. Саундтрек — 45-й выпуск Neuropunk. Мы с детьми любим drum'n'bass.

Стоп-кадр № 2. Принимаю ванну с нежной Вико в Питере. Ванна маленькая. В тесноте да не в обиде. Впечатление, что все будет хорошо.

Стоп-кадр № 3. Постановочно жарю шашлык для Андрея Козенко из «Медузы» — он приехал на дачу к родителям взять у меня интервью про ужасы русской тюрьмы. Ну, почти — просто интервью про то, как я сидел. Шашлык, конечно же, съем не постановочно, а с неподдельным удовольствием.

Стоп-кадр № 4. Гуляю по Москве — ничего не узнаю. Всюду плитка и благоустройство. Узнаю только пробки.

Стоп-кадр № 5. Чиню комод. В прошлой жизни не стал бы этого делать, а сейчас даже как-то приятно. Починил. А потом думаю: зачем мне комод? Поломал его, выкинул на помойку, а вместе с ним еще примерно тонну вещей.

К вещам привязываться не надо.

Стоп-кадр № 6. Я у входа в пивбар сбриваю усы. Бритву захватил с собой. Хозяин бара, мой друг, принес миску с теплой водой. Вокруг друзья — снимают на телефоны — и незнакомцы, грустные от того, что Россия проиграла Хорватии. Поэтому усы и не сбривал — какой-то общенациональный флешмоб «Усы надежды».

Стоп-кадр № 7. Купил в карнавальном магазине рыжий парик и клоунский нос. Упаковал в бандероль и отправляю ее в колонию на имя Быткина Александра Сергеевича — одного из сотрудников отдела безопасности ИК-5.

Он постоянно говорил мне, что, были бы другие времена, меня бы быстро урезонили берцами и резиновыми палками. Я смеялся в ответ и обещал отправить с воли клоунский парик и нос. Обещания надо выполнять.

Стоп-кадр № 8. Разобрал балкон, сделал из него подобие кабинета.

Отыскались удивительные, давно потерянные вещи. Насыпал в хайбол льда,

залил колой, потом ромом — именно в такой последовательности делается «Куба либре»: ром никогда не будет под колой, как Куба не будет под Америкой. Всё готово для написания последней части Чубакки.

По-моему, ужасно несправедливо, если у истории открытый финал. Думай потом за автора за свои-то деньги. Но еще хуже, когда финал пресный — «они жили долго и счастливо и умерли в один день», ну или когда самый клевый персонаж нелепо и случайно гибнет. Иногда зло должно торжествовать, иногда герой должен быть Чаком Норрисом. Вот поэтому я решил написать три альтернативные концовки для истории с Чубаккой — наслаждайтесь той, которая понравится больше. Надо было и Толстому с его Анной поступить так же.