Орел

К вечеру доехали до Орла. Остановились. Лают собаки. Все притихли. Входит команда встречающих. К моему купе подходит целый подполковник. Здороваемся. Он говорит: «В целях безопасности будем выводить вас последним». И тут происходит следующее:

1. Я понимаю: все мои надежды на то, что «особое отношение» закончится после этапа, необоснованны. Это, конечно, забавно и все такое, но очень неудобно с практической точки зрения.

2. Я теряюсь в догадках: что именно имеется в виду под безопасностью? Но главное — о чьей безопасности идет речь: моей, конвоя или остальных зэков?

3. Я думаю про подполковника: «Вот же гондон, а!» Ведь про цели безопасности он сказал в голос, и все притихшие зэки в вагоне, конечно, это слышали. Получается, я еду в режиме «безопасного места». То есть я зэк такой степени непорядочности, что для того, чтобы остальные зэки меня не убили, вертухаи отдельно блюдут мою сохранность. Это, конечно, не соответствует действительности. Но когда я на выходе пожелал всем «зеленой» дороги и «черных» зон, мне не ответил никто. Было довольно неприятно.

Как только я спрыгнул на орловскую землю, я сразу понял, что дальше все будет несколько по-другому. Заключение становится все менее романтическим мероприятием. Выглядело это так:

Какой-то ж/д разъезд на отшибе. Тускло светят фонари. В их жалком свете, не кружа, падает мелкая снежная крупа. По периметру люди в бушлатах с автоматами и лающими собаками. В центре — колонна зэков на корточках, скованная одной цепью, во всех смыслах. Головы у всех приклонены. Криков «АУЕ», «Жизнь ворам!» не слышно. Пососать барбариску начальнику никто не предлагает. Колонна по двое. В последнем ряду один зэк, и рядом с ним местечко свободно, о чем говорит пустой браслет наручников — звено общей цепи.

Мозг человека очень быстро принимает решения, и я, оценив обстановку, без лишних уточнений направился вковываться. Меня остановили: нет-нет, не надо. Приковали наручником к конвоиру. Колонна гуськом направилась к камазу. Я же проследовал к отдельному (!) автозаку. Если и было что-то, о чем я в тот момент жалел, так это о том, что на мне не было леопардового плаща и шляпы.

В общем, такая вот история про то, как я #невсталнаколени. Никто меня, конечно, на колени не ставил, но ведь и правда получилось, что не встал!

Мой автозак — это такая модифицированная газель. Расположение и количество отсеков то же, что и в камазе, но сами они поменьше. Зато суперчисто. Все новенькое, блестит. Камеры повсюду, очень светло. Если бы там был питьевой фонтанчик, я бы совсем не удивился.

Для проформы спросил, можно ли курить. Нет. Поговорить конвоиры тоже стеснялись, поскольку велась съемка. Минут через десять я уточнил, едем ли мы все еще по вокзалу (тряска была такая, как будто постоянно переезжаем через рельсы). Конвоиры поулыбались моей московской изнеженности и сказали, что это улицы города Орел.

Так как разговор не клеился, я достал книжку про приключения бравого солдата Швейка (отец передал ее мне в «Бутырке») и углубился в чтение до самого СИЗО. Почему, кстати, в СИЗО города Орел, а не в ИК-5 «Нарышкино», где мне предстояло отбывать наказание? Это очень просто. В вагоне едут все, кому сидеть в Орловской области, а это может быть:

— колония-поселение или женская колония в Шахово;

— колония общего и строгого режима в Нарышкино;

— колония строгого режима для ранее судимых в Ливнах;

— колония-поселение в Мценске.

Сразу отправлять туда с вагона — неэффективно экономически, поэтому арестантов везут в СИЗО, где они ждут трансфера. Такие распределительные центры, централы по-простому.

Через пять минут после высадки в СИЗО города Орел я увидел больше сотрудников ФСИН, чем видел в «Бутырке» за два месяца. Это произвело на меня сильное впечатление. Еще больше меня поразило внутреннее убранство изолятора. Меня завели в отдельный бокс. В принципе, он не сильно отличался от бутырского. Но! На стене не было ни одной надписи. В «Бутырке» же с трудом можно было найти чистое место на стене. Личные данные там перекрывались проклятиями, проклятия — политическими лозунгами, лозунги — частушками, частушки — полными боли стихами, а поверх всего были нанесены похабные рисунки (в последнем я принимал непосредственное участие, а также писал политлозунги).

Я долго ходил и не верил своим глазам, разглядывал чистые стены. Удивить меня уже было трудно, но тут в сторону отъехала стена. Не совсем стена — на одной стороне бокса была такая железная ширма, от пола до потолка. За ширмой оказалось окошечко, за окошечком — мужичок. Узнал мои данные, попросил поприкладывать пальцы к сканеру отпечатков.

Сейчас я задумался: а было ли это все на самом деле? Может, чистые стены нанесли моему сознанию какую-то травму и мозг дорисовал сцену с отъезжающей перегородкой и высокотехнологичной дактилоскопией? Просто это воспоминание не сильно вяжется с последующим совком и колхозом, царящими в этом цэфэошно-уфсиновском хозяйстве. Не знаю, не знаю.

Потом меня повели на обыск. К этому времени остальных вновь прибывших уже осмотрели, о чем свидетельствовал узор из всяческих оберток и прочих предметов на полу. Мусора было много, как и мусаров при погонах. Автор этих строк оказался в положении ярмарочного слона: с тех пор, как я приехал в Нарышкино, любой мало-мальский начальник, оказывавшийся со мной на одной территории, считал своим долгом посмотреть на меня. Через какое-то время руководство удовлетворило свое любопытство и свалило. А меня стали доосматривать двое каких-то «малышей», лет по двадцать, наверное.

Я решил начать разговор со стандарта:

— Как жизнь, старшой?

— Я вот не понимаю, где все здесь старших увидели?

В столичных централах, действительно, к надзирателям часто обращаются «старшой», независимо от звания. В Москве к этому уже все привыкли, а вот в Орле, видимо, коробило. Поэтому, сменив тему, я спросил, нет ли у них телефона: я бы купил, ну или позвонил. «Старшие» посмеялись и сказали, что это Орел, а не Москва, тут нет телефонов и АУЕ. Наверное, хорошие зарплаты, подумал я, и поинтересовался их уровнем.

— Мы не за зарплату работаем, а за идею.

— И в чем идея?

— Тут льготный срок выхода на пенсию.

Дальнейший диалог не имел смысла. Из всего, что у меня было с собой, изъяли только щипчики для ногтей.

— И как я буду должен стричь ногти?

— Когда будет медосмотр, скажите врачу, он вам даст бумагу.

— Какую бумагу?

— О том, что вам надо иметь при себе щипчики для ногтей.

Позже я так и сделал. Во время медосмотра все очень удивились, но бумагу мне дали. Понятное дело, что никакого разрешения на ношение щипчиков в действительности не нужно. Но это прекрасная иллюстрация того, как все работает в тюремной системе. А поскольку страной у нас (?lo siento!) управляет солдатня, можно экстраполировать на всю отчизну. Какой-то начальник, присутствовавший при обыске, вдруг посчитал, что щипчики иметь при себе нельзя — вроде похоже на оружие. После моего логичного вопроса, а как же стричь ногти, он понимает, что ступил, но признать этого не может и на ходу придумывает целую процедуру одобрения (вы только вдумайтесь!) процесса подстригания ногтей.

Зато потом мне сделали предложение посетить баню, которое я встретил с восторгом. Этап как раз приходился на банный день, и я уже неделю как был грязен. К тому же после отъезжающих стен можно было рассчитывать как минимум на джакузи. Но нет. Баня оказалась настолько убогой, насколько это вообще возможно. Струя воды столь же ржавая, сколь и труба, по которой она течет. Кафель — цвета зубов Мао, а Мао, как известно, зубы не чистил.

Другими словами, обычная тюремная баня.

Повели в камеру.

Между СИЗО г. Москвы и СИЗО г. Орла есть историческая связь. Оба этих тюремных здания были построены в период царствования Екатерины Великой. Конец исторической справки. Можно бы еще добавить, что в различные периоды и те и другие казематы принимали политзэков, но, думаю, что п/з/к сидели примерно во всех тюрьмах России. А если в каких и не сидели, то там срочно надо установить мемориальную табличку.

По прибытии в «Бутырку» мне сообщили, что ничего — Ленин тоже сидел. В Орле сказали то же самое, но про Дзержинского, подчеркивая, что Iron Felix сидел именно тут. В СИЗО два корпуса. Один екатерининский, очень винтажный, с коваными лестницами. Камеры там минимум четырехместные.

Весь антураж очень темный и угрюмый. Прям тюрьма-тюрьма. По соседству есть еще один корпус, построенный, как мне сообщили, по финской технологии. Привели меня, естественно, в финский — нельзя же ударить в грязь лицом перед знаменитым московским гостем. Камера тоже четырехместная. Но раза в три больше, чем в «Бутырке». Здоровенное окно. Правда, на нем аж три решетки (одна, выступающая в камеру, зовется телевизором). Деревянные полы. Туалет мало того, что в отдельной кабинке, так еще и дверь на кабинке в наличии. Из неприятных для меня новшеств — глаз видеокамеры и переговорное устройство.

В камере двое: армянин формы колобка и седой, почти высохший персонаж.

— Людская ли хата?

— Людская, людская.

О том, что сидельцы будут непростые, я догадался при первых признаках нездорового интереса к моей персоне, начиная с выгрузки в вагоне. Ну, информаторы и информаторы. Как уже было сказано, мое главное оружие — это отсутствие секретов.

Сухонький седыш очутился в застенке, когда на посту ДПС в его трусах было обнаружено 100 граммов фасованного по пакетикам кокаина. Да-да. И не говорите, что Орел — деревня, а носы депутатов местного заксобрания не нюхали кокса. Лучшим подтверждением, что персонаж — стукач, было то, что срок ему дали что-то в районе четырех лет — по статье «Хранение наркотиков», а не «Покушение на сбыт». Для сравнения: одному таджику, которого я встретил в «Бутырке», менты подкинули два пакетика, в каждом по полграмма гердоса. Причем явно подкинули. Просто увидели, что таджик, и решили заработать на нем палку. А чувак даже не курит. Гражданин РФ, двое детей, нормальная работа. Посадили его в результате за приготовление к сбыту героина на десять лет. Почему? Потому что признаком умысла на сбыт была фасовка наркотиков по пакетикам. А тут Гера (это кличка сухонького) с сотней граммов кокса в трусах сел только за хранение: «Да, Ваша честь, этот кокаин я собирался вынюхать сразу после того, как поставил бы свою старую девятку в гараж. Да, Ваша честь, я всегда храню все порочащие предметы в трусах — семейная традиция».

Армянин сидел за мошенничество. И его историю я даже не берусь пересказывать, уж очень она витиеватая и непонятная. Что-то связанное с хищением шапок из ценных пород пушнины. Уж не знаю, был ли он агентом, но точно был из такой породы людей — знаете, очень хитрых, про которых все понимают, что они хитрые, но поймать никто не может (до определенного момента). Жук тот еще. Зато оказалось, что он родственник одного моего близкого знакомого с территории военных городков, где я рос. Это было удивительно и в очередной раз доказывало, что все армяне — родня друг другу.

Гера должен был этапироваться в ту же колонию, что и я (сюрприз-сюрприз!), а армянин приехал оттуда, чтобы полечить зубы в Орле и ехать обратно. Зубы он не вылечил, но обратно тоже поехали вместе. Короче, двойка за легендирование. Но вообще, достаточно весело в СИЗО посидели.

Армянин очень веселый, мы с ним сдружились, травили байки и дико троллили Геру — уж очень явным агентом он был. Ну и армянин рассказывал про всякие ужасы, которые нас ожидают по прибытии. Побьют при выгрузке, отберут все вещи, а потом на карантине будет выбор — брать тряпку или нет. Если не будешь брать, то будут убивать и макать головой в унитаз. На Геру эти рассказы производили очень удручающее впечатление, он постоянно был на нервах и в расстроенных чувствах. Я же вел себя как собиратель фольклора: слушал удивительные истории, поражался, но относился к этому, как к совершенно «не-со-мной» истории. Было слегка волнительно, но только на 0,01 %. На остальные 99,99 % я был уверен, что никакой тряпки не будет.