6.4.1. Так называемый еврейский вопрос: корень проблемы

Среди первых друзей и соратников Ленина, в том числе и в редакции «Искры», было много евреев или революционеров еврейского происхождения, наиболее известными из которых были Мартов и Троцкий, будущие политические ученики Каменев и Зиновьев, партийные борцы-нелегалы Таратута и Розалия Землячка, Свердлов и Урицкий, Литвинов, а также историк Ярославский.[874] В то же время немало евреев можно найти и среди его противников, вспомним, например, Фанни Каплан, совершившую на него покушение. Хотя в партии большевиков было меньше революционеров-евреев, чем среди меньшевиков, Ленин имел возможность достаточно хорошо изучить способности и привычки еврейских революционных интеллигентов, их образ жизни и мышление.

Хотя Ленин и не вел самостоятельных исследований по «еврейской тематике», из его многочисленных высказываний вырисовываются контуры связной, хотя и подверженной внутренним изменениям и уточнениям теоретической и политической позиции. Как выясняется из его ранних работ, он уже в молодости познакомился с посвященной евреям интеллигентской литературой и данными официальной статистики. Статистические ежегодники стали важными источниками его исследований уже с 1890-х гг. Прежде всего он, конечно, знал данные переписи населения 1897 г., которые указали на некоторые важные особенности развития российского еврейства, на своеобразие характерной для него структуры разделения труда. Также он получил широкую информацию по этому вопросу в результате систематического изучения ведущих журналов того времени, не говоря уже о его знакомстве с наиболее значительными марксистскими трудами по еврейскому вопросу, прежде всего с работами Каутского (хотя статья Маркса о еврейском вопросе и была частью российского социал-демократического дискурса, Ленин не откликнулся на нее, не проявил к ней интереса, зато ее высоко ценил Луначарский).[875] В то же время, даже несмотря на свои симпатии к евреям, он совершенно не интересовался еврейской философской и религиозно-мессианской традицией, не занимался и ее специфическими марксистскими тенденциями.[876]

Как известно, одной из составных частей «еврейского вопроса» как исторической, политической и теоретической проблемы была та особенность, что в России еврейство было единственным многочисленным народом, который как до, так и после революции мог считаться т. н. экстерриториальной национальностью.[877] На рубеже столетий половина 10–11 миллионного еврейства жила в царской империи, подавляющее большинство — в т. н. черте оседлости на западной окраине империи благодаря антисемитскому законодательству, многочисленным предписаниям государственного антисемитизма и сотням законодательных ограничений.[878] Как будет видно ниже, Ленина сильно занимал тот факт, что накануне мировой войны, в 1914 г., около трети (600 тыс. чел.) экономически активного еврейского населения принадлежало к пролетариату.[879]

С еврейской проблематикой Ленин столкнулся относительно рано, в начале своей политической карьеры, причем, конечно, в связи с состоянием рабочего движения. В сентябре 1903 г. в кругу редакторов «Искры» Плеханов вспылил из-за Бунда и «еврейского шовинизма», настаивая на удалении бундовцев из РСДРП. Ленин, в принципе тоже выступавший против «сепаратизма» Бунда, решительно отверг «нетерпимость» Плеханова и его грубый и с организационной точки зрения бесплодный подход к этому вопросу.[880] Впервые Ленин опубликовал статью о евреях в «Искре» в феврале 1903 г. В статье шла речь о борьбе с антисемитизмом и об условиях этой борьбы в связи со спором между екатеринославским комитетом партии и Бундом. Уже тогда он представлял себе эффективную борьбу с антисемитизмом только в сотрудничестве с русскими рабочими и отвергал сепаратистскую позицию Бунда, считавшего себя единственным представителем еврейских рабочих.[881] Хотя, как представляется ныне, Ленин несколько недооценил значение тех групп русского рабочего класса, которые были заражены антисемитскими предрассудками, вряд ли можно найти убедительные аргументы против целесообразности совместной, национально не разделенной борьбы «еврейских» и «христианских» рабочих с антисемитизмом.

1 июня 1903 г. Ленин во второй раз выступил по данной тематике в той же «Искре» в связи с печально известным кишиневским погромом. Исходя из факта распространения и «богатой истории» погромов, а также конкретного анализа событий и функции кишиневского погрома (6–7 апреля 1903 г.) Ленин подчеркивал «выдающуюся» роль определенных групп русской интеллигенции и членов правительства, чувствовал возникновение определенного сотрудничества, без которого погромы были бы невозможны. Уже «эпидемия погромов» 1881 г. поставила вопрос о своего рода совместной деятельности интеллигенции и властей по развертыванию погромов. Уже тогда важную роль играло «образованное общество», часть интеллигенции, непосредственно взявшая на себя духовно-психологическую подготовку и оправдание погромов. Кишиневские события дали этому еще одно, однозначное доказательство.[882]

Больше того, видя в этих погромах признак «разложения самодержавия», разложение «государственного порядка, Ленин сформулировал тем самым положение, важное с точки зрения позднейшей истории погромов. В конечном итоге аналогичный признак он заметил и в развитии зубатовского полицейского социализма, который служил манипулированию рабочим движением в интересах властей путем использования средств тайной полиции. За кампанией антисемитских погромов Ленин увидел то, что указанные силы «искусственно и, несомненно, вполне сознательно, с хладнокровным расчетом, разжигают племенную и религиозную борьбу для того, чтобы отвлечь народные массы от социального и политического протеста, на путь которого они уже начали вступать».[883] Ленин подчеркивал, что министр внутренних дел Плеве и руководство полиции и армии сознательно опирались на кишиневский и вспыхнувшие позже другие погромы, делая ставку на «инстинкты» массы в борьбе с революционным движением. Он писал: «Организация реакционных лавочников, приказчиков и темных босяков под флагом, на котором написано “бей жидов!”, является естественным дополнением к той организации темных рабочих, которою, с легкой руки Зубатова, занимаются жандармы, попы и “националисты” из общества. Боевые дружины для избиения евреев превращаются за пределами черты оседлости в отряды мясников и извозчиков для избиения “студентов” и рабочих-демонстрантов, как это было Саратове 5 мая 1902 г. ив Томске 19 февраля 1903 г.».[884]

Стремясь найти противовес этим устремлениям властей, Ленин подчеркивал, что в противостоянии антисемитскому, погромному самодержавию еврейские рабочие не выиграют от организационного обособления Бунда от РСДРП. В еще меньшей степени показывает правильную перспективу сионизм, который отвлекает «довольно культурные силы еврейского пролетариата» от революционной борьбы во имя утопических устремлений. Однако, по мнению Ленина, антисемитские выступления и «мобилизация реакционных сил» способствуют «мобилизации сил революции». С этой достаточно механистической точкой зрения перекликается преувеличенное утверждение Ленина, согласно которому «сионистское движение непосредственно гораздо более грозит развитию классовой организации пролетариата, чем антисемитизм, и, так как для нас, социал-демократов, не существует “избранных” и “неизбранных” народов, то мы никак не можем отказаться от задачи борьбы с “предрассудками еврейской массы”. Бунд, по-видимому, хотел бы, чтобы эта задача была признана его специальной монополией».[885]

По мнению Ленина, борьба с антисемитизмом и погромами будет успешной только в том случае, если на защиту «панически настроенных» евреев активно выступят «русские пролетарии». Еврейские организации считали эту точку зрения Ленина простым предположением, а не выражением единой политической стратегии. В то же время знаток этого вопроса, будущий руководитель еврейской секции большевистской партии С. Диманштейн верно заметил, что Ленин видел своего рода конкуренцию между своей партией и политическими силами, заинтересованными в существовании обособленной организации евреев, прежде всего Бундом.[886] Несомненно, что русское рабочее движение сильно страдало от нехватки кадров, и Ленин вступил в борьбу с Бундом также и с целью привлечь на свою сторону интернационалистски настроенных бундовцев.[887]

Наконец, Ленин «столкнулся» с еврейской проблематикой как раз во время создания партии, то есть проведения II съезда, когда была выдвинута цель основания единой и централизованной социал-демократической партии, независимой от национальной принадлежности ее членов. В противовес этому Всеобщий еврейский рабочий союз России, Польши и Литвы, Бунд, представлял идею создания РСДРП как федеративной партийной организации, стоящей на почве национальной автономии. Принципиальную основу такого представления составляло то, что в России евреи были «национальностью» (как это уже раньше было сформулировано на IV съезде Бунда) и только Бунд может с полным правом представлять еврейский пролетариат.

После продолжительной и страстной дискуссии большинство созванного летом 1903 г. II съезда, включавшее Плеханова, Ленина и Мартова, отвергло сепаратизм бундовцев,[888] не оказавшись, однако, при этом достаточно восприимчивым к своеобразию положения, образа жизни евреев в империи. Таким образом, было признано, что организационное единство важнее свободы национального обособления, поэтому в сформулированном Лениным постановлении съезда говорилось о том, что существующее положение однозначно «выходу Бунда из РСДРП».[889] То, что казалось однозначным по логике революционной партии, представлялось Бунду двусмысленным с точки зрения предполагаемых особых интересов еврейства, особенно еврейского пролетариата. Не следует забывать, что в период распространения погромов сложилось исключительное положение, на что было очень ясно указано в одном из документов одесской организации Бунда в апреле 1903 г. Суть этого документа в том, что еврейство является наиболее преследуемым народом в России, «кровавый навет» на которого является частью повседневной пропаганды православного духовенства.[890]

После завершения съезда в Лондоне Ленин, знакомый с уроками погромов, посвятил отдельную статью проблемам отношения Бунда к РСДРП и положения евреев в России.[891] Его концепция опиралась на современную ему, главным образом марксистскую литературу, прежде всего на работы немецких, французских и австрийских авторов. Главным образом его заставила задуматься та тенденция аргументации Бунда, которая «состоит в апелляции к идее еврейской нации». Ссылаясь на авторитет Каутского, Ленин практически отождествлял политические последствия еврейского сепаратизма с антисемитскими устремлениями властей и крайних правых, поскольку и те и другие приводят к одинаковому результату, отрицают ассимиляцию еврейства. «К сожалению только, эта сионистская идея — совершенно ложная и реакционная по своей сущности, — писал он. — “Евреи перестали существовать как нация, немыслимая без определенной территории”, - говорит один из самых выдающихся марксистских теоретиков Карл Каутский (см. № 42 “Искры” и отдельный оттиск из него: “Кишиневская резня и еврейский вопрос”, стр. 3)… Бундовцам остается разве только разработать идею особой национальности русских евреев, языком которой является жаргон, а территорией — черта оседлости… Неужели можно объяснять случайностью тот факт, что именно реакционные силы всей Европы и особенно России ополчаются против ассимиляции еврейства и стараются закрепить его обособленность? Еврейский вопрос стоит именно так: ассимиляция или обособленность?… Идея еврейской национальности противоречит интересам еврейского пролетариата, создавая в нем прямо и косвенно настроение, враждебное ассимиляции, настроение “гетто”». Ассимиляция — «это единственно возможное разрешение еврейского вопроса, и мы должны поддерживать все то, что способствует устранению еврейской обособленности».[892]

Смотря на это глазами современного человека, живущего спустя шестьдесят лет после холокоста, можно сказать, что Ленин и, конечно, Мартов, Каутский, да уже и Маркс явно преувеличили готовность и способность российского (и европейского) общества «принять» евреев. В противоположность Ленину «отец русского марксизма» Г. В. Плеханов продумал сионистскую перспективу и в качестве реальной альтернативы. Ему казалось, что такая перспектива была бы хуже возможности европейской ассимиляции евреев. Сравнив возможность создания еврейского государства с возникновением Либерии, он указал на то, что оно не решило проблем негров, живущих в Северной Америке. В интервью, данном в октябре 1905 г. руководителю российских сионистов Владимиру Жаботинскому («Хроника еврейской жизни»), Плеханов высказал следующее мнение по поводу еврейского государства в Палестине: «Что касается меня, то я не верю в сионизм, но не потому, что он неосуществим. Я не верю в сионизм как в средство спасения еврейских масс… Предположим, что в Палестине уже есть еврейское государство с двух-, трехмиллионным населением. Такое государство не смогло бы принять все еврейские массы в целом. Оно также было бы неспособно защитить еврейский народ от антисемитизма… Полное решение еврейского вопроса невозможно в условиях существующей социальной системы… Я уже много раз обращал внимание бундовцев на то, что они — сионисты, боящиеся морской болезни».[893] История вскоре подтвердила обоснованность скептической точки зрения Плеханова: поворотным пунктом в этом смысле стал 1905 год.