3.1.2. Раскол партии: миф и действительность

В дискуссиях на II съезде Российской социал-демократической рабочей партии Ленин неизменно исходил из того, что по своей функции «партия пролетариата» должна стоять на почве «всеобщих интересов», чтобы суметь преодолеть чрезмерное разрастание всякой партикулярности, различных частных интересов. Можно сказать, что, в то время как государство выражает общие интересы класса капиталистов в противовес частным интересам капиталистов, призвание революционной партии, имеющей целью уничтожение всех различий классового характера, состоит в воплощении организационных интересов «целого», «всего рабочего движения». Далее, в ходе организационной дискуссии 1903 г. было впервые однозначно выражено, что члены партии, ориентированной на конечную цель («диктатуру пролетариата»), должны стоять только на почве классовой сознательности. Плеханов и Ленин совместно внесли эту цель в проект программы партии. (Позже Лукач будет понимать эту сознательность так, как будто она является просто организационной формой теоретической сознательности, что само по себе предполагает идеализацию членов партии, не говоря уж об «идеалистических» тенденциях).[408]

Особую позицию занимал Парвус (настоящая фамилия: Гельфанд). Важнейшим спорным пунктом в дискуссии с меньшевиками была не оценка конспирации. И все же Парвус, оказавшийся на периферии меньшевиков, позже выдвинул этот вопрос на передний план разногласий с Лениным[409], хотя все течения на II съезде, конечно, выступали за нелегальную партию. Парвус, назвавший Ленина «писателем прямолинейным, не знающим оттенков», который «превратился в политического анти-Струве» и «знает только одно движение: вперед»,[410] создал такую якобы всеобъясняющую теорию перманентной революции, с которой до сих пор связывают его имя (мало того, он больше известен именно этой своей теорией, чем торговыми махинациями, которыми он занимался во время Первой мировой войны). Пытаясь применить к России теорию перманентной революции, поверхностно заимствованную у Маркса, Парвус видел перед собой образец Западной Европы. Его идея, созревшая в 1904–1905 гг., на самом деле оказалась не применимой к российской действительности, поскольку он глубоко недооценил те тактические соображения, без учета которых было невозможно установить связь между теорией и практикой: «Ленин рассматривает тактику с точки зрения свержения самодержавия и непосредственной победы революции — я ее рассматриваю с точки зрения организации социально-революционной армии пролетариата, которая бы сделала революцию беспрерывной».[411]

Абстрактность мышления Парвуса проявилась еще сильнее в открытом письме к Ленину от 2 декабря 1904 г. С одной стороны, он упрекал Ленина за то, что тот в интересах свержения самодержавия считал возможным тактический компромисс с либералами. Сам же Парвус боялся того, что революционные массы могут попасть под влияние либералов и окажутся неспособными к продолжению революции в духе перманентной революции. С другой стороны, он после этого поставил в вину Ленину разрыв с меньшевиками.[412]

Не желая прийти к апологетическому выводу, что Ленин был прав во всех политических дискуссиях, спешу заметить, что его неслыханная горячность во всех партийных спорах скорее приводила к обострению и поляризации позиций со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако практически во всех случаях в его пользу говорило то, что он не переносил понятийно, политически и организационно непродуманных, непоследовательных, туманных, неоднозначных, отягощенных двусмысленностями мнений, он стремился рассматривать все важные вопросы одновременно в их теоретическом, организационном и политическом аспектах. Парвус был другим человеком, в течение короткого времени он оказывал влияние на Троцкого.

Через год после судьбоносного съезда родилась «ретроспективная» брошюра Ленина «Шаг вперед, два шага назад», опубликованная в Женеве.[413] В свете этого нужно, наконец, отказаться от старого мнения, что в 1903 г. произошел раскол между большевиками и меньшевиками. На самом деле раскол был еще только трещиной, речь шла о первой стадии длительного процесса, в результате которого раскол стал окончательным и самостоятельное изучение которого было очень рано предложено и осуществлено Лениным. Организационный вопрос, а следовательно, и сам «партийный раскол» был «лишь» одним, хотя и важным, моментом того политического процесса, в ходе которого складывались политические направления, все сильнее отличавшиеся друг от друга. Когда Ленин писал о возникновении большевизма «как политического и идейного течения», он не случайно не употребил слово «организационного».[414]

Получившая известность дискуссия по поводу первого параграфа устава об условиях членства в партии, которая состоялась на съезде между сторонниками Мартова и Ленина, на самом деле, как уже говорилось, не получила решающего значения. Общеизвестно, что Ленин ставил более строгие условия, связав членство в партии с активным участием в осуществлении программы партии. (Затрагивая организационные вопросы, можно сказать, что гораздо более важной казалась и, наверное, была полемика на съезде вокруг организационной самостоятельности Бунда, Всеобщего еврейского рабочего союза). Даже и ныне не все знают, что на самом деле «раскол» произошел во время выборов Центрального Комитета, при решении персональных вопросов,[415] когда в Центральный Комитет большинством голосов прошли единомышленники Ленина — Г. М. Кржижановский, Ф. Б. Ленгник и В. А. Носков.[416] Из-за этого Мартов в такой степени потерял «равновесие», что вернул свой «мандат» одного из членов тройки (Плеханов, Ленин, Мартов), избранной в редакцию «Искры».

Организационный распад партии имел свои социологические и психологические причины, которые постарался учесть Ленин. Рассмотрев в цитированной выше брошюре обстоятельства возникновения большевизма и меньшевизма, он особо остановился на значении интеллигентского менталитета. По его мнению, этот менталитет будет затруднять укрепление партийной организации до тех пор, пока партией не «овладеют» рабочие, но при этом он не объяснял лишь психологическими причинами неспособность меньшинства примириться с результатами голосования: «Меньшинство составили наименее устойчивые теоретически, наименее выдержанные принципиально элементы партии. Меньшинство образовалось именно из правого крыла партии. Разделение на большинство и меньшинство есть прямое и неизбежное продолжение того разделения социал-демократии на революционную и оппортунистическую…, которое не вчера только появилось не в одной только русской рабочей партии и которое, наверное, не завтра исчезнет… Да, господа, ошибка тов. Мартова на съезде была невелика (и я еще на съезде, в пылу борьбы, отметил это), но из этой маленькой ошибки могло получиться (и получилось) много вреда в силу того, что тов. Мартова перетянули на свою сторону делегаты, сделавшие целый ряд ошибок, проявившие на целом ряде вопросов тяготение к оппортунизму…».[417]

К чему мог привести вызванный личными причинами союз Мартова с экономистами, с которыми у него ранее тоже были серьезные разногласия? В работе съезда приняли участие противники направления «Искры», и представители этой группировки (В. П. Акимов (Махновец), Д. Б. Рязанов, представители Бунда) действительно не могли стать стабильными союзниками «искровца» Мартова.[418] Но именно ориентировавшийся на реформизм В. П. Акимов в цитированной брошюре верно указал на то, что позиции по организационному вопросу Плеханова и Ленина, полностью солидарных друг с другом на съезде, отличаются друг от друга.[419]

«Личная» реакция Мартова, «отказ Мартова с коллегами от должности после одного только неутверждения старого кружка» заставил Ленина задуматься о «бесхребетности интеллектуалов», о партийной «грызне». Воспользовавшись статьей К. Каутского о Ф. Меринге, он противопоставил «типичную интеллигентскую психологию» психологии пролетария, сформированную и «отрегулированную» крупной промышленностью.[420] Под «обыкновенным интеллигентом» Каутский понимал интеллигента, «стоящего на почве буржуазного общества» и «находящегося в известном антагонизме    к пролетариату». Однако этот антагонизм — «иного рода, чем антагонизм между трудом и капиталом», не экономический, а антагонизм «в настроении и мышлении», источником которого является разница в условиях труда. В результате «пролетарий — ничто, пока он остается изолированным индивидуумом… Он чувствует себя великим и сильным, когда он составляет часть великого и сильного организма… Пролетарий ведет свою борьбу с величайшим самопожертвованием… без видов на личную выгоды». «Совсем иначе обстоит дело с интеллигентом», условия труда которого порождают индивидуализм: «Полная свобода проявления своей личности представляется ему… первым условием успешной работы. Лишь с трудом подчиняется он известному целому в качестве служебной части этого целого, подчиняется по необходимости, а не по собственному побуждению. Необходимость дисциплины признает он лишь для массы, а не для избранных душ. Себя же самого он, разумеется, причисляет к избранным душам… Философия Ницше, с ее культом сверхчеловека, для которого все дело в том, чтобы обеспечить полное развитие своей собственной личности, которому всякое подчинение его персоны какой-либо великой общественной цели кажется пошлым и презренным, эта философия есть настоящее миросозерцание интеллигента, она делает его совершенно негодным к участию в классовой борьбе пролетариата… Идеальным образчиком такого интеллигента, какие нужны социалистическому движению, был Либкнехт».[421]

Брошюра Ленина «Шаг вперед, два шага назад» побудила Троцкого надписать полемическую работу,[422] на которую поныне ссылаются в антиленинской литературе.            Если очистить аргументацию Троцкого от полемических «клише» и преувеличений, то выясняется, что «проблема» в том, что Ленин видит в партии структурированный политический институт, «военно-бюрократически» организованную структуру, в то время как Троцкий поставил во главу угла абстрактную «пролетарскую самодеятельность», идею и идеал воинствующего материализма. В то же время Троцкий хорошо чувствовал опасности ленинского «просветительского запала», которые проявились в «подходящих» исторических условиях, в октябре 1917 г., другое дело, что тогда Троцкий был уже вторым после Ленина человеком в большевистской партии. Однако в 1904 г. Троцкий был еще Савлом в вопросе о партии. Однако отрыв рабочей партии от конкретной структуры производственного разделения труда в конечном итоге направляет как мышление, так и саму партийную организацию именно в сторону индивидуалистических представлений.

Позже Ленин уже не будет возвращаться к опыту съезда с указанной выше «психологической» точки зрения (основывавшейся на социологических предпосылках душевных процессов). Это объяснимо тем, что с течением времени и с накоплением опыта революции и ее поражения все более резко вырисовывались политические аспекты противоречий. Согласно оценке, данной Лениным в сентябре 1907 г.,[423] меньшевизм превратился во фракцию, «которая провела в течение первого периода русской революции (1905–1907 годы) особую политику, на деле подчинявшую пролетариат буржуазному либерализму».[424] Ленин отвергал сотрудничество с буржуазными либералами              именно в интересах обретения рабочим движением самостоятельности и «доведения до конца» революции, поскольку либералы стремились к соглашению с царизмом.[425] При этом он пустился в явные преувеличения по отношению к меньшевикам.[426] Как уже говорилось, на лондонском съезде партии РСДРП взяла на вооружение большевистский, никогда не принятый большинством меньшевиков тезис о политике «левого блока» с бедным крестьянством, которая должна заменить сотрудничество с либералами. Поэтому, как было показано в предыдущей главе, с этим съездом можно связать «второй», окончательный раскол партии. Хотя Ленин и меньшевик Плеханов будут еще взаимно искать организационную связь, большевики и меньшевики больше никогда не «объединятся» на совместном съезде. Как мы видели, события 1905–1907 гг. окончательно «развели» эти два направления в разные стороны.

Попутно отмечу, что в ноябре-декабре 1905 г. Ленин в дискуссии с анархистами подчеркивал то политическое условие организационного сотрудничества, согласно которому в боевой организации можно сотрудничать только с теми, кто разделяет цели данной организации, иначе она неизбежно развалится. Ленин прокомментировал решение Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов от 23 ноября 1905 г., отклонившее просьбу анархистов о допущении их представителей в Совет, поскольку анархисты «не признают политической борьбы в качестве средства для достижения своих идеалов». Ленин видел в Совете рабочих депутатов политическую, боевую организацию для подготовки восстания, революции, каковым он и являлся, органом революционной власти и соглашался с недопущением анархистов в Совет, поскольку это был «не рабочий парламент и не орган пролетарского самоуправления», из которых нельзя бы было исключить анархистов.[427] Советы и сходные с ними народные организации (стачечные комитеты, советы солдатских депутатов, комитеты железнодорожников и т. д.) являются продуктами стихийной самоорганизации рабочих: «Не теория какая-нибудь, не призывы чьи бы то ни было, не тактика, кем-либо придуманная, не партийная доктрина, а сила вещей привела эти беспартийные, массовые органы к необходимости восстания и сделала их органами восстания», — писал Ленин, рассматривая опыт декабрьского восстания 1905 г.[428]

С этим тезисом Ленина была связана и борьба течений внутри РСДРП. Только вступившие в борьбу стороны относили утверждение, что «в боевом союзе место только тем, кто борется за цель этого союза», друг к другу. Таким образом, организационный вопрос никогда не отделялся от политических вопросов и мнений, даже после поражения революции, когда РСДРП распалась и, казалось, погрузилась во фракционную борьбу. История РСДРП в 1907–1917 гг. была историей попыток объединения и распада на фракции. Уже в 1906 г. на стокгольмском съезде было декларировано желаемое, но отнюдь не стабильное объединение, за которым на лондонском съезде последовал указанный выше «второй» раскол. О распаде партии свидетельствовало то, что меньшевики разделились на т. н. ликвидаторов, абсолютизировавших легальную деятельность, и руководимых Плехановым «партийцев».[429] Разделились на фракции и большевики: против Ленина выступили т. н. отзовисты (группировка под руководством Богданова, требовавшая отзыва делегатов Думы и придерживавшаяся тактики бойкота выборов). Попытки объединения и отделения предпринимались и позже.[430] (Такого рода сектантство, организационная замкнутость были своего рода «защитной реакцией» на контрреволюцию, а не «российским своеобразием»).

Интересно, что в начале 1908 г. К. Каутский, которым тогда еще восхищался Ленин, в работе «Карл Маркс и его историческое значение»[431] в соответствии с марксистской традицией поставил вопрос о соединении рабочего движения с социализмом как вопрос о создании «единства теории и практики» (являющегося для пролетариата предпосылкой для революционного свержения капитализма и, как результат этого, упразднения себя как класса). Каутский и в этой области является ключом для понимания Ленина. Он указал на то, что и до Маркса выдвигались революционные цели, «однако лишь создавались секты, и пролетариат был раздроблен, поскольку все социалисты делали упор на тот особый способ решения социального вопроса, который изобрели они сами. Сколько способов, столько и сект».[432] Подобный упадок наблюдался и после 1907 г. Однако «дезорганизация» российской социал-демократии имела и положительные последствия, началось расширение «базы партии» в сторону профессиональных организаций, которые после ликвидации советов контрреволюцией остались единственным корнем партии в пролетарских массах. Российские события подтвердили мнение Каутского и в другом отношении. К распаду российской социал-демократии на фракции привели не теоретические причины, хотя позже теоретико-идеологический фон окончательных расколов выявился очень четко: «Едва ли когда-либо были такие марксисты или марксистские группы, которые вызвали бы раскол из-за чисто теоретических расхождений. Там, где происходил раскол, он всегда причинялся практическими и теоретическими, тактическими или организационными противоречиями, и теория была лишь козлом отпущения, на которого сваливались все совершенные ошибки».[433]

Одной из интереснейших и наименее известных страниц этой фракционной борьбы был раскол большевистской фракции, дискуссия между Лениным и Богдановым, которая со многих сторон освещает отношение Ленина к политике и теории.[434] Вообще, встает вопрос, что происходит с партией и в партии, если движение идет на убыль?