Нобелевская премия – тому, кому надо

9 октября 2015 года

Вчера на юбилее «Эха Москвы» было очень много важных и именитых гостей. Все всех с чем-то поздравляли и за что-то благодарили. В числе гостей я увидел Светлану Алексиевич. Вежливо поздоровался, обрадовавшись встрече: всегда считал ее замечательным писателем. И только уже сев в машину, услышал все по тому же «Эху», что в этот же день она получила Нобелевскую премию. И я понял, что не поздравил ее с таким грандиозным событием на фронте русскоязычной литературы. Ощутив, как мне казалось, естественный прилив гордости за нашу – советскую, русскую, белорусскую – словесность, вдруг с удивлением обнаружил, что этот безусловный для меня праздник стал предметом еще одного раскола в среде образованных людей. Оказывается, далеко не все разделяют радость по поводу этого события. У кого-то – претензии идейного характера: дескать, не любит она российскую власть, а Нобелевскому комитету только того и надо – премировать врагов России. Кто-то изящно переводит спор в эстетическую плоскость, утверждая: Алексиевич – не писатель, а журналист, публицист, так что никакого отношения к изящной словесности ее сочинения не имеют.

Не буду ни с кем полемизировать. Да, я, пожалуй, разделяю многие идеологические позиции Светланы Александровны, но это не главное. Главное то, что в своем творчестве она занимается живым человеком, потому она – писатель. Помню ее документальные рассказы о белорусской деревне, о войне, полные деталей, которые при всей своей достоверности создавали именно художественный образ. Удивительная история женщины, вернувшейся в сожженную деревню и увидевшей двух лошадей, каким-то чудом оставшихся живыми среди пепелища. Трогательный рассказ об отце, фронтовике, редко рассказывавшем о войне. И только чуть выпив, он вспоминал страшные вещи. Например, о том, как тащил своего друга с поля боя, не осознавая, что он уже давно мертв. И я вспоминаю рассказ моего отца, который иногда за столом, тоже слегка выпивая, вдруг рассказывал, как на танке врезался в колонну пленных немцев, проехав перед этим по сожженной белорусской деревне и увидев тела обгоревших жителей…

Ругать Алексиевич за «журналистику» – абсурд. Она открыла новый жанр – документальной прозы. И если эта «журналистика» трогает, цепляет, задевает за живое, то это писательство – в отличие от бездушной, формальной, стилизованной «литературы». Для меня творчество Алексиевич близко тому, чем занимается «Школа современной пьесы», ставя драматургию, созданную здесь и сейчас о наших современниках – реальных невыдуманных людях.

И я счастлив, что в ряду лауреатов Нобелевской премии появился еще один писатель, который пишет по-русски.