Прощание с Одером
Прощание с Одером
20 апреля 1945 года в день рождения Гитлера в 06.00 русская артиллерия открыла неслыханный огонь по немецким позициям, прикрывающим развалины старого шоссейного моста южнее Штеттина.
В последние три дня мы отмечали необычайное оживление на правом берегу Одера. Русские закрепились на острове вокруг первой опоры взорванного моста. Они подтянули тяжелую технику с помощью понтонов, лодок и старых землечерпалок. Они явно готовили атаку.
Этот угрожаемый участок обороняли подразделения, наспех сформированные из полицейских. Более тысячи вражеских орудий внезапно обрушили на них массированный огонь. Полицейские не могли выдержать удара, и русские, развивая успех, послали несколько штурмовых батальонов на лодках на другую сторону реки.
Так как сообщение о разгроме могло дурно повлиять на остальные войска, командир полицейских предпочел скрывать разгром своего соединения до конца. Результат был предсказуем. Когда штаб дивизии узнал об этом, коммунисты уже высадились на западном берегу реки еще в нескольких местах.
Катастрофа случилась примерно в 07.00. Многие пехотные батальоны, сформированные из дивизионных резервов, были вызваны только в 14.00. И лишь в 15.00 они были отправлены в контратаку.
Изучая местность еще до 20 апреля, я со своими офицерами пришел к заключению, что если левый берег Одера будет потерян, контратака будет наверняка обречена на провал, если только не будет проведена практически немедленно.
Действительно, за холмами на левом берегу Одера местность начинала опускаться к западу, песчаные пустоши без складок или других естественных препятствий. Попытка наступать по равнине, чтобы опрокинуть врага, стоящего на вершинах холмов, привела бы к побоищу.
Поэтому, когда 20 апреля к 15.00 несколько тысяч красных закрепились на левом берегу Одера, они быстро пересекли зону песков и вышли к подножию холмов в 6 километрах западнее.
Тактически этот батальон валлонов уже не относился к моей дивизии. Он получил очень жесткий приказ от штабных крыс, которых не интересовали мои попытки сохранить людей. Они должны были идти в атаку, отыграть эти потерянные километры открытой местности и снова занять левый берег Одера.
Наши смелые парни, без единого слова неудовольствия, повиновались, еще раз доказав свою верность. До последнего дня они доказывали, что их клятва — не пустые слова.
Контратаку следует подготовить мощным артиллерийским налетом. Но из чего они будут стрелять? И чем? Ни орудий, ни снарядов.
В Старгарде два месяца назад мы могли выпускать от 6 до 10 снарядов на орудие за день. В этой последней битве на Одере мы получили еще более драконовский приказ. Мы имели право тратить не более одного снаряда в день на орудие.
Один снаряд! Только один!
Почти такие же ограничения были наложены и на стрельбу тяжелых минометов: две мины в день! Легкие минометы: одна мина в день!
Но в действительности ноль.
Противник, наоборот, имел тысячи орудий и совершенно неограниченное количество боеприпасов. Фронтовую зону буквально опустошал шквальный огонь советских пулеметов. Мы ничего не могли этому противопоставить, кроме нескольких молчащих орудий.
Наш батальон был вынужден вести бой только личным оружием. В начале боя его поддерживали полдюжины танков — но лишь издали и осторожно.
Это не помешало потеснить вражеский фронт. Три километра удалось отбить в жаркой рукопашной схватке, длившейся около часа.
Наши потери уже были исключительно высоки.
Наш батальон подошел к дюнам над Одером. Бой продолжался до вечера. Русские успели расположить пулеметные гнезда во всех удобных точках. На наших товарищей обрушилась также вся ярость артиллерийского огня.
Я поспешил на командный пункт батальона, чтобы подбодрить товарищей. Увы! Они были обречены. Вечером я видел сотни раненых, которые со стонами ползли назад. Многие из наших унтер-офицеров были убиты. Несмотря на это, атака продолжалась с прежней яростью.
Одна из наших рот достигла деревни, стоящей над Одером. Наши солдаты сумели подняться на песчаную гряду в 200 метрах от воды. Они вышли к реке, фанатично исполняя полученный приказ.
Но что могли сделать эти бедные парни на этом крутом речном берегу? Несколько тысяч человек уже находились позади них и над ними, на этот берег постоянно прибывали свежие советские войска и батареи. Их постоянно обстреливала артиллерия и бомбили самолеты.
По песчаным тропам из тыла вдоль реки подошли несколько латышских рот. Но чем могли помочь эти жалкие подкрепления? Советские самолеты продолжали бомбить их. Все перекрестки пылали. Серые и красные факелы поднимались в сумерках над каждой деревней в районе боя. Пулеметные очереди сыпались ливнем.
Мы даже не могли укрыть наших раненых.
Каждая улица была усеяна воронками. Каждый дом был изрешечён осколками на расстоянии 6 или 7 километров от места боя.
* * *
Ночью противник продолжал перебрасывать подкрепления, через реку были перевезены огромные массы солдат, техники и боеприпасов. Лодки совершенно свободно ходили по Одеру. Наша артиллерия без боеприпасов и самолеты без топлива ничем не могли им помешать.
Когда наступил рассвет, советские танки, длинные, как крокодилы, выползли на наш берег реки, пока еще осторожные, они не двигались вперед, однако образовали стальной барьер перед береговыми устоями разрушенного моста.
За ночь боя рота, поднявшаяся на хребет над Одером, потеряла четыре пятых своего состава. Каждый метр песка был перепахан снарядом или гранатой.
Тем не менее приказ оставался в силе. Они должны были атаковать снова!
Форменное безумие!
Чтобы добиться успеха на открытой местности, требовалась поддержка массированным артиллерийским огнем, танками, пикировщиками, но даже тогда лишь полдюжины штурмовых батальонов могли чего-нибудь добиться.
Однако мы не могли проявить неповиновение после четырех лет безоговорочного подчинения.
Наши роты бросились вперед и были беспощадно перебиты пулеметами. Капитан Тиссен, незабвенный Тиссен из котла под Черкассами, один из наших лучших специалистов по рукопашному бою, получил три пули. Он рухнул на груду советских трупов. Лейтенант Регибо, уже раненный семь раз на Восточном фронте, получил несколько осколочных ран. Его тело было все обагрено кровью. Лейтенант Альберт Верпоортен, энергичный молодой писатель, получил пулю в голову. Сначала он даже не почувствовал, что ранен. Он попытался было стереть кровь. «Я больше не чувствую руки!» — в ужасе вскрикнул он и упал замертво.
Шесть раз в течение этого ужасного дня 21 апреля валлоны получали приказ снова атаковать левый берег Одера. Шесть раз они бросались в это пекло.
Ничто не скажет лучше об их героизме, чем ужасающая цифра: из 650 человек, участвовавших в рукопашных схватках на дюнах, к вечеру 21 апреля только 35 остались целы.
Остальные 615 человек были либо убиты, либо ранены, другими словами, погибли 94 процента личного состава батальона. Причем эти жертвы были принесены во имя проигранного дела.
Однако даже перед лицом смерти люди верили в свои идеалы. Они намеревались повиноваться до последнего, быть верными до конца. И последние солдаты погибли в бою за землю, которая не была им родной.
* * *
Я провел этот день, пытаясь удержать вторую линию обороны протяженностью около 20 километров, которую я создал восточнее Буссова. Однако наш сектор вскоре опустел. Роту за ротой всех наших товарищей из фламандского полка забирали, чтобы уложить рядом с телами валлонских солдат на берегу Одера.
Поэтому вторая линия обороны была чистой фикцией. Все, что у нас осталось, чтобы прикрыть отрезок фронта протяженностью 20 километров от наступления огромных масс противника, — это единственный боеспособный батальон валлонских добровольцев.
Русские саперы перебросили через Одер мост. Сотни танков и артиллерийских орудий и многочисленные дивизии хлынули по нему, словно потоп. Более того, в нескольких километрах выше по течению большевики создали еще два плацдарма, более широких, чем этот.
Кто сейчас мог остановить надвигающуюся катастрофу?
Но немецкое командование отдало наистрожайший приказ: держаться!
Однако десятки тысяч русских уже пересекали наши болота. Вся страна вокруг нас пылала!
Мы непоколебимо продержались на линии у Брус- сова до 25 апреля, потому что таков был приказ.
Советская авиация установила полное господство в воздухе. С воем рассекая наполненный пеплом воздух, краснозвездные самолеты пикировали на нас, разнося стены и крыши домов. Командный пункт был весь изрешечен осколками. 25 апреля целое крыло здания сожрал огонь. Затем загорелся центр Бруссова. Домашние животные визжали. Женщины, простреленные зажигательными пулями, лежали на земле, их пальцы пожелтели. Пулеметный обстрел возобновлялся каждые 15 минут.
В 17.00 прибыл мотоциклист-посыльный. Штаб корпуса освободил нас от обязанности защищать линию у Буссова, которую противник глубоко обошел с обоих флангов. Мы отошли на новые позиции к северо-западу от города Пренцлау.
Я немедленно поднял своих солдат на марш, но жизнь стала совершенно невыносимой. Самолет обстрелял мой «Фольксваген» и пробил три шины. Я быстро починил их, а вокруг с безумным визгом носились поросята из разрушенного свинарника.
Русские кишели повсюду, как лемминги.
Затворы плотины не выдержали, и начался потоп.
Как суметь не утонуть в этом страшном водовороте?