Лара – это мы
Лара – это мы
Зинаиде Николаевне не нашлось места в Ларе. Героини «Доктора Живаго» – это Евгения Владимировна, Тоня и Ольга Всеволодовна – не Лара, конечно (Лара – женщина без свойств, характера, речи и поступков), но все равно из «Доктора Живаго» ее не выкинешь. Названа, расписана, постоянно упоминается и подробностями прокалывает повествование насквозь история ее «растления». Это – Зинаида Николаевна, несомненно, и чуть-чуть прошлой боли о ней, больше вспомнить нечего. Лара, пусть она же Ольга Всеволодовна, – это тепло женщины и тепло к женщине, которые, по счастью, случились у Пастернака в годы его не заката, но ставшие закатными.
«И она note 26 совсем не <> «вдохновительница» или «натура» для героини (в истории литературы всегда эти пошлости далеки от правды)» (письмо Пастернака).
ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 10. Стр. 97.
Герои Пастернака (герои «Доктора Живаго») – самые безликие из знаменитых героев мировой литературы. Как многозначительное открытие, многое проясняющее, имеющее вес в спорах, пишет Е.Б. Пастернак, что в первоначальной редакции Лара была брюнеткой: все ясно, Лара была списана с Зинаиды Николаевны. Споры прототипов: «я или она» – лучшее тому подтверждение. Перепутать Ольгу Ивинскую с Зинаидой Николаевной – как это возможно? Каждый штрих их внешности, характера, судьбы, все противоположно, и если в романе трудно отличить, на кого похоже больше – значит, у героини нет ни одной не то чтобы яркой, запоминающейся, только ей присущей и пр. – а ПРОСТО черты. «Женщина без свойств». Пастернак написал слишком – в «плохом» смысле – традиционный роман. Если так ему хотелось воспеть вечную женственность, он должен был писать свою «Frau ohne Eigenschaften», как четки, как стихи нанизывая отдельные сплетающиеся эпизоды… Они больше бы запомнились, чаще бы читались.
Зинаида Николаевна и Ольга Всеволодовна могли бы четко делить абзацы на четные и нечетные. Глядишь, и Евгении Владимировне что-то бы перепало. Если эпизод падения Лары казался Пастернаку таким необыкновенным, на однородном, здоровом фоне потока мужского сознания он мог бы прописать его во всех так волновавших его подробностях. Это был бы вставной, повествовательный, классический элемент романа – пусть не его, чуждого ему по стилю, но случившегося в реальной жизни. А так без него он обойтись не мог – было странно самой Зине – и посчитал, что все остальное надо подогнать под такую же фабульную форму. Но на одном эпизоде целого романа и целой судьбы не построишь.
Эту тему, как новый Марбург, он вынашивал еще с тех, поразивших сестру Жозефину в Берлине, пор, когда он, славный, знаменитый и хоть в своей семье не гений, но необыкновенный человек, со страстью и болью стал излагать ей единственно занимавший его сюжет – вернее, сцену из него. Дальше нее не пошло, как и в «Докторе Живаго».
«Вдруг он сказал мне: „Знаешь, это мой долг перед Зиной – я должен написать о ней. Я хочу написать роман… Роман об этой девушке… Красавица под вуалью в отдельных кабинетах ночных ресторанов. Кузен ее, гвардейский офицер, водит ее туда. <> Она была так юна, так несказанно притягательна…“ <> Я не верила своим ушам. Тот ли это человек, которого я знала, – единственный, возвышающийся высоко над всем плоским, всем тривиальным, над любыми легкими путями в искусстве, над всем в нем дешевым, – и этот человек <> собирается отдать свою неподражаемую прозу столь заурядному сюжету».
Воспоминания о Борисе Пастернаке. Сост. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. Стр. 27—28 (воспоминания Жозефины Пастернак).
В этом эпизоде ясность атрибуции есть. А что своего видела Ольга Ивинская в Ларе? Заявлений «Лара – это я» и «Лара – это она» – много. Но нет пояснений, что же «ее» там есть. Разве что: «Интересно отметить, что Лара в первом варианте была брюнеткой».
«"Девочка из другого круга" была значительно длиннее, чем в окончательном виде, и написана с большим чувством. <> Казалось, что эти главы были многократно продуманы и пережиты уже давно, но записаны теперь совсем по-новому, как бы другим человеком. <>
Главным здесь была мгновенно запоминающаяся, выпуклая живописность отдельных сцен и положений, которые сразу отпечатались у меня в памяти именно в первоначальном варианте. При последующем чтении я болезненно подмечал перемены… »
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 474.
«Периодически отношения с Ольгой Всеволодовной создавали отцу мучительные ситуации, особенно в те моменты, когда, по ее словам, она ставила вопрос ребром и требовала легализации их отношений. Ей казалось, что Борино имя защитит ее от ареста, которым ей угрожали. Уступая, папочка достаточно открыто афишировал свою „двойную жизнь“ и называл ее Ларой своего романа».
Там же. Стр. 563.
«Как-то <> Зинаида Николаевна затеяла разговор с папочкой. „Как же так, Боря, ведь ты всегда говорил мне, что Лара – это я. И Комаровский – мой первый роман, мое глаженье, мое хозяйство“. Папа, по ходу, подымаясь по лестнице к себе наверх и не желая заводить долгий разговор, спокойно ответил: „Ну, если это тебе льстит, Зинуша, то – ради Бога: Лара – это ты“».
Там же. Стр. 563.
Чья это издевка? Бориса Леонидовича или пересказа сына? Сказал ли Пастернак: раз тебе льстит, что твой позор теперь бы всеми стал отмечен, то заявляй, а я подтвержу, что так с тобой и было в юности, или скорее всего он имел в виду другое: если тебе льстит факт, что ты стала прототипом большого романа, что твой характер и твоя судьба не случайны, – что ж, это действительно так (и Зинаида Николаевна это знала).
Ольга Всеволодовна защищала свой титул в горших обстоятельствах и перед не таким человеком. «…Начальник конвоя начинает дико материться. <> "А ну, падла… " – „Сволочи! – кричит мама. – Подлецы. А вы слышали когда-нибудь про Пастернака? „Доктора Живаго“читали? Знаете, кто такая Лара?“».
ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 237. Надеюсь, что это все-таки не плод фантазии и Ирина Ивановна не сама выдумывает этот случай, а в какой-то отчаянный момент на самом деле Ольга Всеволодовна использует свое, как ей кажется, победительное оружие. Эта сцена – как единичный, действительно душераздирающий эпизод – невозможна хотя бы потому, что не могло быть такого, чтобы она так закричала один только раз – и сразу нашлись свидетели, записали. Если это было, то кричала она так время от времени. Одному надзирателю, другому, начальникам, товаркам, мужчинам-зекам, с которыми зечкам удавалось видеться (ведь познакомилась же, именно в тюрьме, Ирина Емельянова с Вадимом Козовым – поэтом, переводчиком, который стал ее мужем и сделал ей судьбу более надежную, чем ненужный выигрышный билет незаконной и унизительной близости к Пастернаку). Так она кричала – периодически.
На что она рассчитывала? Что надзиратель действительно читал «Доктора Живаго», помнил всю прелесть описаний Лары? В лучшем (худшем) случае он смутно припоминал слово «Живага» (так будто бы говорили, по воспоминаниям Ивинской, в народе) и, более вероятно, из политзанятий усвоил новое государственное ругательство: «Пастернак». И уж тогда, если он правильно понимал суть хвастовства зечки, она хвалилась тем, что этот мерзавец Пастернак ее там вывел. Тут гадать не надо – под видом кого вывел (да разве они, героини, бывают другими!) – полная, крашеная, с потасканным лицом, отсвечивающим распутной веселостью… Ольга сильно рисковала.