Глава 8 Диверсионно-разведывательный отряд В.Н. Кравченко № 55 «Мститель» на задании

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Диверсионно-разведывательный отряд В.Н. Кравченко № 55 «Мститель» на задании

Наша группа младших командиров, прибывших с Закавказского фронта, находилась в Астраханской спецшколе уже более полутора месяцев. Если в начале обучения мы по 10–12 часов в сутки изучали вопросы диверсий и разведки, то теперь акценты сместились. Теперь нас учили, как засечь пулемет по дымку, выходящему из пламегасителя, как отличить шум автомашины от шума бронетранспортера, как пользоваться компасом и ходить по азимуту в бескрайней степи, где нет никаких ориентиров. Нас также учили приемам снятия часовых, выбору мест для засад.

Но основу составляла тактика работы в степи. Нас упорно тренировали ходьбе с полной выкладкой, а это груз до 40 и более килограмм, уложенный в два вещмешка и надетых спереди и сзади, подобно парашютам плюс оружие. Подобные занятия назывались физической закалкой. Они проводились каждый день в любую погоду, с ежедневным увеличением дистанции и скорости движения. Постепенно мы втянулись в эту изнурительную муштру. Помогало сознание необходимости такой тренировки. Конечно, все снаряжение имитировали песком и тряпками.

Мне, после учебного батальона в запасной бригаде, физическая закалка давалась сравнительно легко. Ведь там я целыми днями таскал на себе то «тело», то станок пулемета «Максим», а вес этих частей был аналогичен нашей амуниции. А вот как с подобной нагрузкой справлялись девчата? Ведь их гоняли наравне с нами, только в других группах.

В спецшколе царил боевой оптимистический дух сознания своей значимости для судьбы страны. Все жили в ожидании сводок Совинформбюро. О предстоящей работе в тылу врага почти не задумывались, каждый из нас стремился скорее закончить обучение и уйти на фронт, не думая о том, что его ждет в тылу врага. Диверсионному делу учились с таким рвением, как ничему другому в своей жизни.

По вечерам, после ужина, собирались в клубе, тогда молодость брала свое. Смотрели кинофильмы, танцевали с девушками под патефон. С нескрываемым восхищением и грустью смотрели мы на группы, уходившие на задания.

Как-то в середине декабря, когда все курсанты после ужина собрались в клубе и в который раз смотрели старый фильм «Мы из Кронштадта», ко мне через ряды сидящих и стоявших зрителей протиснулся Виктор Аксенов. Тронув меня за плечо, прошептал, что меня зовет «Батя». Мне не хотелось уходить из клуба, я удобно устроился рядом с одной девушкой, которая мне очень понравилась. Но Виктор упрямо тянул меня за собой. Мы поднялись на второй этаж и, миновав большую проходную комнату, в которой размещалась мужская часть группы В.Н. Кравченко, прошли в маленькую комнатку. Там стояли три кровати и стол со стульями. В этой комнатке размещалось командование группы № 55 «Мститель». Такое расположение было удобно тем, что руководство группы могло свободно общаться со своими подчиненными и наблюдать за их поведением.

В комнате находилось все руководство группы. Виктора отправили за дверь, он считался дневальным в своей группе, а меня встретили приветливо, предложили расслабиться. Я действительно внутренне сжался, чувствуя, что разговор будет серьезный. По обстановке в спецшколе мы знали, что происходит доукомплектование групп В.Н. Кравченко и И.Н. Чернышова. Подобные встречи с другими курсантами уже происходили ранее в этой комнате и в штабе спецшколы. Такие факты в нашей среде нельзя было скрыть.

«Батя» предложил мне подробно рассказать о себе, при этом предупредил, что руководство группы уже ознакомилось с моим личным делом, с характеристиками и результатами зачетов по всем предметам, и что руководство спецшколы рекомендовало им познакомиться со мной поближе.

Я, как и раньше, помня наставления Степы Козлова, стал рассказывать о детдоме, об истребительном отряде, об отступлении по Кубани и Ставрополью и, наконец, о запасной бригаде. Меня слушали внимательно, не перебивая. Когда я закончил свое повествование, начали задавать мне вопросы. Кто твои родители? Я ответил, что не знаю, что я детдомовский, «государственный ребенок», что был в нескольких детдомах, в каких, уже не помню, но последний — в станице Вознесенской на Кубани. В нем я был председателем совета командиров, это по системе А.С. Макаренко. В этом детдоме находился с 1939 года, а до того был в Кропоткинской колонии для трудновоспитуемых. Оттуда бежал. Поймали меня в Армавире и привезли в станицу Вознесенскую. Видимо, ответ на этот каверзный вопрос их удовлетворил.

Дальше пошли вопросы по существу. Кого из ребят в нашей команде я знаю лучше, с кем общаюсь, кто, по моему мнению, в чем силен? Потом стали интересоваться моим мнением о легком стрелковом оружие, как я отношусь к немецким автоматам. Какой пулемет лучше, Дегтярева или немецкий МГ-34? Знаю ли я устройство прибора «Бромит»? И еще много, много разных вопросов.

Я отвечал, не задумываясь. Охарактеризовал многих ребят из своей группы. Насчет пулеметов ответил, что самым надежным считаю систему «Максим», что знаю его в совершенстве, но он очень тяжелый и в условиях предстоящей работы не годится. Из ручных следует выбирать те системы, к которым легче достать боеприпасы, так как с собой много не унесешь. С прибором бесшумной стрельбы «Бромит» знаком. Могу с закрытыми глазами разобрать и собрать его. Но считаю целесообразным заранее заготовить для него резиновые пробки, так как они после десяти выстрелов теряют свои свойства. На вопрос, чем и как их заменить, ответил, что лучше всего в наших условиях вырезать их из автокамер грузовых машин, это будет хуже, чем стандартные, но лучше, чем ничего, что их следует ставить по две вместо одной стандартной, и что я сам это определил на занятиях. Что стрелку из «бесшумки» надо иметь при себе пассатижи, с помощью которых легко доставать пулю из патрона, чтобы уменьшить в нем пороховой заряд, ведь спецпатроны для бесшумок выдают в ограниченном количестве.

Под конец разговора меня спросили, готов ли я идти на задание в составе группы № 55 и если согласен, то кого бы хотел взять с собой. Я ответил согласием и назвал несколько фамилий ребят из нашей команды, с   которыми имел более тесные отношения, а первым среди них Федора Воронина.

Напоследок «Батя» попросил меня о нашей беседе не распространяться, пожелал мне дальнейших успехов в учебе. Через несколько дней, сразу же после завтрака, дежурный по школе зачитал список курсантов, которым вместо занятий предписывалось немедленно собраться в клубе. Среди упомянутых фамилий значились моя и Воронина. Нас это не удивило, так как нечто такое уже «висело в воздухе». Странно было лишь то, что собирали не в штабе, а в клубе. Но вскоре все объяснилось.

В клубе нас собралось 38 человек, вместе с руководством группы, не считая представителей ЦШПД. Оказалось, что объявляли только новых членов, зачисленных в отряд В.Н. Кравченко, старые бойцы были оповещены еще с вечера.

Когда весь состав будущего отряда собрался в клубе и все сели вдоль стены, в помещение клуба вошли генерал Рыжиков, майор Шестаков, Торицин и начальник школы. Его заместитель И.Д. Безрукавный доложил, что все в сборе.

Тогда Алексей Михайлович сделал маленькое политическое вступление, в котором обрисовал военную обстановку на юге страны и закончил словами, что настало время действовать и нам. Безрукавный дал команду: «Всем встать, построиться!» и «Смирно!». Добросердов зачитал приказ[21], в котором было сказано, что на базе диверсионно-разведывательной группы № 55 «Мститель» формируется отряд с тем же номером и наименованием в составе 38 человек, и всех перечислил по фамилиям. Командиром был назначен В.Н. Кравченко, комиссаром Д.Г. Дорджи Горяев, заместителем командира по разведке А.А. Аксенов, по материальному обеспечению Дзюба.

После зачтения приказа нам предложили сесть, и начальник школы добавил, что сообразуясь с обстановкой в районе действия нашего отряда, его численность увеличена вдвое. В отряде образуются три группы: разведки — под руководством А. Аксенова; подрывников, командиром которой назначен инструктор подрывного дела (к сожалению, его фамилию вспомнить не могу) и группа прикрытия, или обеспечения операций, руководителем которой назначается старший сержант Пятницкий.

Для меня это оказалось полной неожиданностью. В предыдущих разговорах с руководством спецшколы ни о чем подобном не было речи, и вдруг я, признаться, растерялся, почувствовал себя неловко, так как в нашей команде были люди более опытные и достойные, проходившие службу в армии еще до войны.

Но тут последовала следующая команда: «лица, которые еще не приняли партизанскую клятву-присягу, должны сделать это немедленно!». Старший лейтенант Тишкала вызывал по фамилиям тех, кто давал клятву. Каждый из них подходил к столу, за которым сидело командование, брал листок с напечатанной клятвой, как можно торжественнее читал ее вслух, а затем подписывался под ней там, где были напечатана его фамилия, имя и отчество.

После этой процедуры строевым шагом возвращался на место.

Партизанская клятва:

Я, красный партизан, даю свою партизанскую клятву перед своими боевыми товарищами красными партизанами, что буду смел, дисциплинирован, решителен и беспощаден к своим врагам.

Я клянусь, что никогда не выдам своего отряда, своих командиров, комиссаров и товарищей партизан, всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это даже стоило моей жизни.

Я буду верен до конца своей жизни своей Родине, партии, своему вождю и учителю товарищу Сталину. «Если я нарушу эту священную партизанскую клятву, то пусть меня постигнет суровая кара.

В чем даю собственноручную подпись.

Когда эта процедура закончилась, и представители ЦШПД покинули помещение клуба, командир и комиссар заняли места у стола. Они сообщили, что нам отвели очень мало времени для полной экипировки, знакомства друг с другом и решения всех необходимых вопросов. Конкретная дата выхода на задание еще не определена.

Нам зачитали распоряжение командира отряда о распределении бойцов по группам. Мы узнали о наличии штаба отряда, состоявшего из командира, комиссара, заместителей командира по разведке и хозобеспечению, радиста. К штабу причислялась и девушка-санинструктор.

Далее нам сообщили задачи, возлагаемые на отряд. Они заключались в разведке частей противника, определений их численности и нумерации, в наблюдении за их передвижениями. Нам вменялось в обязанность разрушение средств связи, уничтожение связных, патрулей и обозов противника. Во всех случаях требовалось захватывать документы и находить возможность для переправки их в штабы 28-й армии и партизанского движения юга страны. Мы должны были уничтожать предателей родины, всемерно препятствовать вывозу хлеба и скота, а отбитое у противника продовольствие использовать для создания собственных баз и для раздачи населению. Остатки продовольствия полностью уничтожать.

Затем были названы задачи каждой из групп отряда. Моей группе вменялось в обязанность обеспечение безопасности других групп при выполнении ими заданий по разведке, взрывным работам, участие в засадах, всевозможные другие задачи, связанные с боевой обстановкой. Численность этой группы была самой значительной — 12 бойцов (сам я был 13-м), из них четверо — сержанты срочной службы.

Нам сказали, что с этого момента мы переходим на особый режим. Место расположения отряда — комната, которую раньше занимала группа «Мститель». Поскольку помещение это мало для всех, ночевать мы будем каждый в своей палате, но рассказывать кому-либо о том, что происходит в отряде запрещается.

Дальше пошли вопросы и ответы на них. Нас опять предупредили, чтобы особого любопытства мы не проявляли. Что каждый своевременно узнает то, что ему положено знать.

После этой беседы командир предложил нам разойтись в клубе по группам и познакомиться друг с   другом поближе. Многих я уже довольно хорошо знал. В мою группу вошли Александр Михайлов, Федя Воронин, Николай Алексашкин и Александр Волошко — все старшие сержанты срочной службы, попавшие в 28-ю запасную бригаду после госпиталей. Они были старше меня по возрасту и гораздо опытнее.

Остальные бойцы группы были моими ровесниками: 1924–1925 годов рождения, из прежней группы нашего командира. Они уже побывали во вражеском тылу и понюхали порох в разных переделках. Это Виктор Аксенов, Борис Бритиков, Леша Вдовин, Валя Дурин, Ваня Моисеев и две девушки — Наташа Потапова и Ольга Матузко. Позже в мою группу включили еще и санинструктора Раю Тихонову.

Питаться нас перевели во вторую смену, как и отряд И.Н. Чернышова. Поэтому мы поняли, что забрасывать нас будут вместе.

Вечером того же дня Виктор Аксенов, выполнявший в то время роль вестового при штабе отряда, позвал меня к Бате. Там в его комнатушке собралось все руководство отряда и руководителей групп. Увидев меня, Батя сказал: «Ну, теперь все в сборе, пора начинать наше первое совещание». Дальше он сообщил, что на подготовку отпущено три дня.

Утром после завтрака будем получать на складе амуницию. Ответственным за это мероприятие назначен Григорий Дзюба. Первыми пойдут девчата, их у нас пятеро. Им дается на все полчаса. Дальше идут по порядку группы разведки, подрывников и затем твоя, обратился он ко мне. На каждую группу отпускается час. Затем все направляются в свои палаты, где предстоит каждому разобраться в полученной амуниции. Надо уложиться в указанные сроки, так как следом за нами идет отряд И.Н. Чернышова.

Каждый из нас получил два вещевых мешка, шинель, ватную куртку, ватные брюки, шаровары, гимнастерку, сапоги, две пары белья и портянок, калмыцкие чулки, шапку-ушанку, рукавицы и шерстяные перчатки. Тут же мы все это примерили, обменяв то, что не подходило. Особое внимание уделили   подбору обуви. Что смогли, уложили в вещевые мешки, остальное несли в руках. В расположении каждый разобрал свое богатство.

После обеда строем пошли в баню. Там сменили белье. Грязное свалили в кучу, его потом увезли в прачечную. А мы, чистенькие, вернулись в расположение спецшколы. До ужина подгоняли обмундирование, тщательно проверяли обувь. Я попросил Сашу Волошко показать каждому бойцу своей группы как снаряжать собственные ноги.

Для этого требовалось особое искусство. Сначала надеть хлопчатобумажный носок, затем на него натянуть калмыцкий чулок, очень тонкий из вяленой шерсти, а поверх него завернуть портянку. Все должны были научиться делать это правильно и быстро. Размер обуви должен был соответствовать ноге, снаряженной соответствующим образом. Поэтому следовало немедленно производить замену обуви, если это требовалось. Нам давно втолковывали, что тот, кто неправильно снарядит свои ноги, в степи непременно погибнет.

Вечером опять собрались у Бати в комнате, чтобы получить указание на следующий день. Руководители групп доложили о получении и подгонке обмундирования.

«Батя» приказал каждой группе выделить завтра по шесть человек для получения вооружения. Нам, сказал он, заглядывая в ведомость, выделяется один ПТР с комплектом боезапаса, два пулемета (один Дегтярева, другой трофейный МГ-34) с 10 лентами, автоматы ППШ (по 1500 патронов на ствол), винтовки и карабины (по 300 патронов на ствол). А также три снайперские винтовки и приборы «Бромит» — глушители к ним плюс 50 специальных патронов с зелеными головками на каждый ствол. Три револьвера «Наган» — для командира, комиссара и радиста.

Тол в шашках по 200, 100 и 75 грамм, всего 200 килограмм, взрыватели и бикфордов шнур, 350 противопехотных мин ПМД-6 и осколочных ПОМЗ-2 натяжного действия, и еще термитные шары. Кроме того, три бинокля для командиров, 10 компасов, 10 электрических фонариков, 80 индивидуальных пакетов, 8 аптечек, спички — немного для курящих, но в основном для подрывников, саперные лопатки. Все полученное сложить в выделенном помещении, у его дверей организовать круглосуточное дежурство.

Вечером того же дня полученное оружие распределялось по группам. На мою группу выдали ПТР, трофейный пулемет МГ-34 и 10 лент к нему, две снайперские винтовки с приборами «Бромит», два карабина, пять автоматов ППШ и указанное выше количество патронов.

Взрывчатка, термитные шары и мины были распределены поровну между всеми бойцами отряда, включая командный состав. От них был освобожден только радист, несший полевую рацию и питание к ней. Взрыватели дали только группе подрывников.

На следующий день ребята под командованием Дзю-бы получали продовольствие — сухой паек на две недели и по бутылке спирта на человека. Все полученное распределили каждому поровну.

Остальное время мы занимались укладкой имущества в вещмешки и подгонкой груза каждого по его фигуре. Это два вещмешка, в одном было продовольствие, смена белья и вторая пара портянок. Его надевали спереди. Второй был значительнее тяжелее и висел сзади. В нем размещался боезапас, мины, взрывчатка и все остальное. Мы учились быстро снимать и надевать этот груз. Все делалось так, чтобы при всех условиях оружие всегда было под рукой. Общий вес снаряжения достигал 40 килограмм. Труднее всего было ползать с этим снаряжением. Но «Батя» заставлял каждого отрабатывать эту процедуру.

Вечером руководство отряда проверило каждую группу в полном снаряжении. Каждого бойца заставляли надевать и снимать амуницию, ложиться, ползать, вставать, прыгать на месте. Подобным образом проверялась укладка вещмешков.

Утром следующего дня мы меняли смазку у полученного оружия и производили его пристрелку в тире спецшколы. А сводки Информбюро были все радостнее. 19–24 декабря наши войска на реке Мышкова отразили удар армейской группы Гота, пытавшейся деблокировать окруженные войска 6-й армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. 22 декабря генерал-фельдмаршал Манштейн отвел свои войска от реки Чир на 140 километров к западу в район Таганрога. К тому времени Красная Армия разбила остатки танковой группы Гота южнее Дона и отбросила ее к реке Сал. В результате Красная Армия стала приближаться к Ростову-на-Дону с юга, получив реальную возможность перерезать пути отхода армии фон Клейста с Кавказа. 24 декабря Манштейн был вынужден отвести остатки армии Гота, чтобы создать оборону на новом рубеже и прикрыть Ростов-на-Дону.

В этот день «Батя» собрал нас всех и объявил полную готовность. 25 декабря на рассвете был объявлен подъем и построение нашего отряда во дворе спецшколы в полной боевой готовности. В 6 часов утра диверсионно-разведывательный отряд № 55 «Мститель» в пешем строю покинул расположение спецшколы, направившись в военную гавань. Там нас уже ждал паром и возле него — заведующий военным отделом калмыцкого обкома партии Альтман. Мы погрузились на паром. Это был его внеплановый рейс.

Паром доставил нас в пригородный поселок Трусо-во, расположенный на противоположном берегу Волги. Там на причале отряд встретил офицер разведотдела 28-й армии с двумя крытыми брезентом грузовиками. Мы погрузились в них и поехали в неизвестность. Ехали часа два-три. Дорога была очень скверная. К полудню достигли какого-то калмыцкого хотуна. Там выгрузились. Нас отвели в помещение воинской части, накормили горячим обедом и приказали отдыхать до наступления темноты. Ночью планировался переход линии фронта.

Сплошной линии фронта в калмыцкой степи не существовало. 16-я моторизированная дивизия немцев   была растянута на добрую сотню километров, а степь, в основном, охраняли конные патрули калмыцких легионеров, казаков, подвижные группы немцев. Так что особых осложнений с переходом линии фронта не предвиделось, если только не наткнемся нач патруль противника или его подвижную группу. Нам предстояло за ночь преодолеть не менее 40 километров. Место перехода линии фронта покажут фронтовые разведчики.

Еще в спецшколе мы узнали, что следом за нами будет двигаться отряд И.Н. Чернышова. Мы видели, что его бойцы получали экипировку сразу после нас.

Общую обстановку в полосе действий нашего отряда красочно характеризует «Перспективный план развертывания и усиления партизанского движения в западных улусах Калмыкии и в соседних с ней районах на январь 1943 года», составленный Южным отделом Центрального штаба партизанского движения страны и Калмыцким обкомом ВКП(б) (документ № 135 от 25 декабря 1942 года)[22]. Привожу его полностью:

1. В связи с наступлением Красной Армии на Сталинградском направлении, важнейшее значение для противника в данный момент имеют железные дороги Сальск — Ремонтное, Ростов — Сальск, Сальск — Тихорецкая, Дивное — Кропоткин, а также улучшенные грунтовые дороги, связывающие эти пункты между Сальс-ком. Башантой и Яшалтой.

2. В связи с освобождением территории Калмыцкой АССР, за исключением Западного и Яшалтинского улусов, отряды, ранее действующие на этой территории, доукомплектовать, вооружить, обеспечить продовольствием и направить на участки железных и грунтовых дорог, указанных в п. 1.

3. Из подготовленных и оставшихся в школе (имеется в виду Астраханская диверсионно-разведывательная школа № 005 — В.П.) 85 человек сформировать 4–5 отрядов и направить в эти районы, поставив им задачу продвигаться впереди отступающих частей немцев до Ростова и Кропоткина.

4. Через местных жителей освобожденных районов установить местонахождение, состояние и данные о боевых действиях отрядов Коломейцева, Яковлева, Гермашева, Ломакина и Гершмякова.

5. Центр обучения, формирования и засылки отрядов в тыл противника (спецшколу № 005 — В.П.). перенести в г. Элисту, куда перенести также явки для связи и за средствами обеспечения.

6. В освобожденных прифронтовых районах создать и подготовить партизанские отряды и подпольные группы, создав им материальную базу.

Представитель ЦШПД Рыжиков

Секретарь Калмыцкого обкома ВКП(б) Касаткин

Зам. представителя ЦШПД Шестаков

25 декабря в шестом часу вечера, когда начало смеркаться, нас подняли по тревоге. «Батя» отозвал командиров групп в другую комнату, где уже находились руководители отряда, представитель военного отдела Калмыцкого обкома партии Альтман и капитан разведотдела штаба 28-й армии.

Когда все собрались, «Батя» сообщил нам, что к месту проникновения в тыл противника нас проведут фронтовые разведчики, что до места дислокации отряда предстоит пройти пешком более 350 километров по карте, в действительности значительно больше.

Задача отряда — нарушение движения противника на дорогах Дивное-Элиста, Элиста-Яшкуль, Элиста-Ленинск. По первой дороге проходит самая короткая связь между Кавказской и Сталинградской группировками немцев; вторая и третья дороги — главные магистрали снабжения одного из важных фронтовых участков противника на Астраханском направлении. Нам поручается тут «Батя» повторил те задачи, возложенные на отряд, о которых говорил раньше.  Далее он предупредил, чтобы все группы через полчаса были готовы к выходу. Марш сегодня предстоит серьезный, не менее 40–45 километров. Если застрянем в пути, будут большие неприятности. Он приказал все фляжки наполнить водой, ведь в безводную степь идем. Пить только по команде, не более двух глотков. Предупредить бойцов, чтобы много не ели. Есть перед серьезным делом не рекомендуется, ибо любая рана в живот становится смертельной.

Потом он приказал командирам групп проверить ноги каждого бойца, как у них завернуты портянки. «Это, — сказал «Батя», избавит от лишних проблем в дороге. В наших условиях — «Батя» повысил голос, — стертые ноги — гибель для человека». Дальше следовало указание проверить, чтобы оружие и снаряжение у каждого было подогнано. Каждый боец должен попрыгать, чтобы ни стука, ни бряка не было. Все это надо было сделать за полчаса. Хорошо, что мы все это уже сделали заранее.

Хотя мы знали, что вслед за нами будет идти отряд Чернышева, «Батя» об этом почему-то умолчал.

Через полчаса отряд построился во дворе. Кто за кем идет, это оговорили заранее. Последовала команда: «Вперед! Головной дозор на расстоянии видимости!». Шли в полный рост. Дистанция между парами — три метра. Минут через двадцать нас встретила группа фронтовой разведки. Ее командир, старший лейтенант, о чем-то пошептался с «Батей», и мы двинулись вперед в полной темноте. Вскоре наша колонна остановилась. Оказалось, что мы достигли линии разграничения с противником. Фронтовые разведчики показали нам направление дальнейшего продвижения. Они остались, а мы двинулись дальше. Ориентировались по азимуту 225.

Степь была голая и гладкая, ни деревьев, ни кустов, ни даже высоких трав. То справа, то слева взлетали вверх осветительные ракеты. Сначала слышался хлопок, затем зажигалась ракета, освещая степь. Определить расстояние до ракет мешал туман. Мы каждый раз падали и ждали столько, сколько требовалось ракете, чтобы сгореть. Хлопок — звук выстрела из ракетницы —   доносился через три-секунды. Зимой звук распространяется со скоростью 300 метров в секунду. Эту цифру умножаем на три и так определяем расстояние до ближайшего патруля противника — около километра. Раке-та гаснет. Мы встаем и двигаемся дальше. Это повторяется многократно.

Шли, шатаясь и падая. Поклажа тянула вниз, к земле. Нестерпимая усталость подавляла все, даже сознание. Смертельная опасность расслабляла волю, но сковывала ум и тело. Хотелось только упасть и заснуть. Группа шла, оставляя за собой ясный след, словно караван верблюдов. Соленая роса на солончаке похожа на снег, но это корка соли. Гололед. Не дай Бог, если кто подвернет ногу. Ведь на руках далеко не унесешь. Это погубит отряд, нельзя и оставить — погибнет.   Сначала шли три часа без остановок. Потом «Батя» стал объявлять остановки через полтора часа пути, затем через каждый час. На каждой остановке все моментально падали на землю. Мы успевали только отдышаться. Ужасно хотелось пить. Но когда некоторые потянулись к фляжкам, последовал приказ — воду пить только с разрешения командира и по два глотка. Снег есть понемногу, только самый чистый. Привалы — по 20 минут.

Через десять часов пути, когда «Батя» объявил привал, все моментально упали на землю. «Батя» с Аксеновым-старшим обошли кругом расположение отряда, обнаружили небольшую низину, поросшую ковылем и полыней и, приказав переместиться туда, объявил дневку. Поколдовав над картой, он сообщил, что за десять часов пути мы преодолели примерно 45 километров.

Это мало, — сказал он. Но это первый переход, дальше мы втянемся. А сейчас разрешаю хлебнуть, но, как договорились, не больше двух глотков и закусить банкой тушенки на двоих. Это обязательно. Затем кому надо «до витру» — хлопцы направо, девчата налево. Когда ляжете, не забудьте приспустить сапоги.

Потом он подошел ко мне и сказал: «Необходимо занять круговую оборону. Расскажи, сын, как ты думаешь ее организовать?». Я доложил, что у меня в группе 13 человек, из них две девушки. Хлопцев вместе со мной 11 бойцов. Оборону следует разбить на три сектора, так легче осуществлять обзор местности, не надо крутить головой. Ребята больше часа дежурить не смогут, уснут. А у меня людей хватит только на три часа дежурства». «Батя», положив руку мне на плечо, сказал: «правильно рассуждаешь, сержант».

Он подозвал комиссара, командиров групп и объявил: «В охранении участвуют все бойцы. Дежурить по часу. Всем лечь в порядке номеров дежурства. Первую смену три часа несет группа Пятницкого, и в это время он отвечает за обстановку. Затем очередь группы подрывников, за ней дежурит группа разведки. Ответственные — командиры групп. Командование отряда осуществляет общее руководство, тоже по три часа. Если всем все ясно, можно отдыхать.

Я распределил своих бойцов по времени и секторам обзора, и сам заступил в первую смену. Она была самой трудной. Спать хотелось безумно, глаза слипались сами собой. Чтобы не заснуть, подставил мушку автомата под лоб и каждый раз, когда голова опускалась вниз, она ударялась об мушку автомата, от удара я просыпался и ползком огибал линию круговой обороны отряда. Это повторялось во все три смены дежурства моей группы. После передачи дежурства следующей группе моментально заснул мертвым сном.

В 6 часов вечера, когда уже стало смеркаться, был объявлен общий подъем. Нам позволили сначала снять сапоги, осмотреть и растереть снегом пальцы ног. Санинструктор смазывала какой-то мазью потертости, у кого они были, посыпала их стрептоцидом. Затем, под присмотром старших товарищей, мы снарядили ноги, надели сапоги и попрыгали. Потом последовала команда напиться — опять два глотка воды — и съесть по банке тушенки на каждого. Мы с трудом ее осилили. Очень хотелось пить, все замерзли за ночь и содрогались мелкой дрожью.

Наконец, поступила команда надеть снаряжение, попрыгать, приготовиться к маршу. Вышел головной дозор, за ним вытянулась колонна отряда. Все это повторялось снова и снова, без всяких приключений. Так минуло несколько дней. Мы втянулись в лямку. Мучила, только жажда. Ее утоляли снегом. Но он держался лишь в зарослях ковыля и сухой полыни, хотя и там имел горьковатый привкус травы.

Так прошло суток пять. В один из дней, когда мы после дневного лежбища готовились к очередному походу, а я обходил периметр охранения, увидел, что в стороне от общего расположения сгрудилось вокруг радиста руководство отряда. Подобное уже было раньше, я не придал этому особого значения. Но во время ночного похода «Батя» сделал внеочередной привал, который необычно затянулся. Все улеглись на мерзлую землю и расслабились.

Вдруг мы заметили, что группа разведки и часть подрывников встали, попрыгали на месте, разминая ноги, и под командой Аксенова-старшего куда-то пошли в темноту ночи. Тогда я понял, что по рации получено задание. Мы продолжали блаженно лежать на мерзлой земле, несмотря на то, что дрожали от холода (температура воздуха была за 20 градусов мороза). Я сразу полностью отключился. Но тут меня растолкали и позвали к «Бате». Он с комиссаром сидел в стороне от лежавших ребят и о чем-то говорил с ним. Когда я подошел, «Батя» сказал: «Сын, тебе предстоит серьезное задание». И спросил: «Кто из твоей группы может заменить тебя во время твоего отсутствия?». Я назвал Федю Воронина.

Мне приказали разбудить его и привести к ним. Когда мы оба вернулись, «Батя» приказал Воронину взять на себя командование группой на время моего отсутствия и отослал его выполнять новые функции. Меня же он усадил рядом и стал объяснять, в чем заключается задание. Говорил, в основном, «Батя», а комиссар сидел молча и пристально смотрел мне в глаза, проверяя мою реакцию на слова командира.

Суть задания заключалась в том, что впереди, примерно в 3–4 километрах, находится небольшой калмыцкий хотун. Мне поручалось разыскать его, выяснить, нет ли там легионеров и сразу вернуться к нашей стоянке. «Понял, сын?» — спросил меня «Батя». Я молчал. В голове крутились мысли — пойти одному, в кромешной тьме разыскать хотун и проверить его. Понять это просто, но как осмыслить?

«Батя» прервал мое молчание словами: «Это очень трудное задание. Но половина отряда ушла выполнять задание центра, и в моем распоряжении осталось не более 20 бойцов. Поэтому в помощи тебе, сын, выделить никого не можем. Да это и бесполезно. Второй человек будет только тебя стеснять в принятии решений в сложившейся обстановке». Он положил руку мне на плечо и добавил, что они с комиссаром уверены, что я справлюсь с этой нелегкой задачей. Я молчал. А в голову лезли мысли, почему я, а не кто другой?

Комиссар понял мое молчание правильно. Он сказал; «Старший сержант, мы с командиром давно наблюдаем за тобой, ты правильный парень, тебе вполне можно доверять. Поэтому мы с командиром выбрали именно тебя, потому еще, что ты очень хорошо ориентируешься на местности в степных условиях, даже лучше, чем мы с командиром, и ты не теряешься в неординарных условиях. А нам очень надо знать, что творится в этом проклятом хотуне. Ребята без горячей пищи и без воды уже столько дней, могут сорваться. Нам нужна надежная дневка. Ты справишься, Володя!». Он впервые за все время моей службы в армии назвал меня по имени.

«Батя» развернул карту местности, положил ее себе на колени и, подсветив фонариком, указал примерно наше расположение, нахождение хотуна, потом спросил: «Запомнил? Тогда действуй. Снаряжение оставь своему заместителю и вперед. Ждем тебя к рассвету».

Я передал Федору свою поклажу. Он взял мой автомат, проверил его, сунул мне запасной диск к  ППШ, вытащил из своего боезапаса две лимонки и засунул их мне за ремень, прибавив к моим двум. Мы, обнялись, он проводил меня за линию охранения. И я пошел

Не знаю, дорогой читатель, как ты воспринимаешь мой рассказ, но когда я вновь возвращаюсь к тому случаю, меня опять пробивает мелкая дрожь. Оказаться в трудной переделке, когда рядом с тобой товарищи, это одно. Совсем другие чувства испытываешь, когда ты один в кромешной тьме идешь в неизвестность. Чтобы понять, это надо прочувствовать на себе…

Я шел. По компасу можно узнать только общее направление. Я шел по интуиции. О чем я думал? Ни о чем. Одна мысль терзала меня, где же этот проклятый хотун? Иногда ложился, приставляя ухо к мерзлой земле, и слушал степь. Вообще, она могла рассказать многое. Но я в этом вопросе был полный профан. Стук кованых конских копыт уловить мог. Одно я понял тогда, что ухо, прижатое к мерзлой земле, потом очень трудно отодрать от нее. Позже уже заметил, что правое ухо все в крови, но боли не чувствовал.

Часа через полтора поиска я сначала услышал какой-то шум, затем рев. Почувствовал неладное, но слишком поздно. На меня надвигалась свора разъяренных голодных собак. Они остановились передо мной метрах в десяти. Я не видел их, но слышал их злобное рычание. Они-то наверняка меня видели. Я нащупал в кармане пару сухарей и бросил в сторону. Вся собачья свора бросилась за ними, возникла драка между псами. Потом свора опять вернулась ко мне. Ногой я нащупал какой-то твердый предмет и, быстро нагнувшись, схватил его. Я думал, что подобрал камень, но оказалось, что это кизяк, замерзшее лошадиное дерьмо. Оно звенело в руках, было твердое как камень. Я бросил его в сторону от разъяренных собак. Все они моментально ринулась туда, где упал этот кизяк, но, разобравшись в чем дело, вернулись ко мне. Я их не видел. Но злобное рычание слышалось со всех сторон.

Мне доводилось слышать рассказы калмыков о том, что зимой в голодной степи стаи собак нападают на скот   и людей, и пожирают их, обгладывая до скелета. Я здорово испугался, но тут вспомнил о гранатах, засунутых за ремень. Выхватил одну лимонку, вытащил чеку, бросил ее далеко в сторону. Собачья свора моментально ринулась за ней. Тогда я бросил другую гранату несколько в сторону от первой и упал на землю, закрыв руками голову. Раздался первый взрыв. Послышался собачий визг и злобное рычание. Затем взрыв второй гранаты и все повторилось сначала. Я догадался, что уцелевшие псы разбежались.

В тот же час степь оглушили винтовочные выстрелы и пулеметная очередь. Это было совсем рядом. Лежа, засек вспышки выстрелов. По ним же определил размеры хотуна, который должен было найти и проверить. Обстрел степи длился минут двадцать. Я лежал, боясь поднять голову. Пули свистели надо мной. Итак, я понял, что задание выполнил. В хотуне сидели легионеры, по выстрелам их было человек 20–25, то ли калмыки, то ли казаки. Но только не немцы, так как пулемет был наш — Дегтярева. Его трескотню я определил сразу.

Когда стрельба стихла, я еще некоторое время лежал, приходил в себя от пережитого. Потом, сначала ползком, затем согнувшись, пустился в обратный путь. Минут через двадцать меня насторожил какой-то шум. Я приложил ухо к земле и уловил топот копыт, который приближался. Я понял, что двигается разъезд легионеров, причем прямо по моим следам. Я отпрянул в сторону и попытался замаскироваться засохшей полынью. Потом отчетливо услышал стук подкованных копыт. Разъезд легионеров на рысях проскакал мимо меня в сторону расположения нашего отряда. Я поднялся и пошел туда же.

Через некоторое время услышал трескотню своего пулемета МГ-34 и автоматов. Эти звуки говорили, что легионеры напоролись на охранение нашего отряда и куда-то удрали. Немного позже степь донесла звуки боя в той стороне, куда ушла наша разведгруппа. Оказалось, что я действительно ориентируюсь в темноте.

Часа через два я оказался в том месте, откуда ушел на задание. Отряда там не было. Но на подходе к месту нашей бывшей стоянки я наткнулся на несколько трупов легионеров и лошадей. Нагнувшись, подсветил фонариком лицо одного из убитых и убедился, что то был калмык. Обыскав его, я взял документы и прекрасный старинный кинжал, затем подошел к убитой лошади. В переметной сумке седла нашел мешочек с борциками и большую фляжку с арьяном (самогонкой из кислого молока), которые тоже прихватил с собой. Все говорило о том, что наше охранение подпустило калмыков чуть ли не вплотную к стоянке и расстреляло их в упор. Тут были и раненые, кони и люди. Я слышал их стоны, но прополз мимо, обшарил всю стоянку. Отряда там не было и никакого знака, указывающего, что мне делать, тоже.

Вот тут меня обуял настоящий страх, какого еще никогда не испытывал. Мои ноги дрожали и от усталости, и от нервного напряжения и, конечно, от страха. Я прилег и незаметно задремал. Но вдруг какой-то внутренний голос заставил меня вскочить. С фонариком я стал осматривать землю за периметром стоянки. Сначала обнаружил след отряда до места отдыха, потом заметил следы разведгруппы, уводившие вправо от стоянки. По отпечаткам сапог на ледяной корке земли и сломанным стеблям сухой полыни я понял, что она вернулась с задания. Потом увидел и свой след. Оказалось, что я инстинктивно возвращался обратно до своему собственному следу. И это в кромешной тьме!

Это помогло мне сориентироваться на местности. Обследуя ее дальше, я обнаружил след отряда, уходящий влево от стоянки. Значит, понял я, отряд ушел, бросив меня. Я не мог понять этого. Но все же устремился вслед за отрядом по той тропе, которую он протоптал. Эта ночь научила меня читать степь. Я шел часа полтора. В темноте заметил угол какого-то строения. Вспомнил карту «Бати» и догадался, что это кошар. Но именно в этот момент получил удар по голове и потерял сознание. Когда очнулся, стоял на коленях со скрученными назад руками, на голове был надет какой-то мешок. Я уловил запах пота и пшеничного концентрата. В ушах стоял звон, голову ломило. Чувствовал, что из разбитой головы течет кровь. Подумал, что хорошо ушанка защитила, а то бы размозжили голову. Я стоял на коленях, упершись головой в стену. О чем я думал? В тот момент ни о чем. Слышал только стук собственного сердца и шум в голове. Потом уловил запах овечьего помета. Постепенно стало возвращаться сознание. Потом услышал шум шагов. Ко мне приближалась группа людей. И вдруг услышал голос своего друга Федора Воронина. Он докладывал «Бате»: «Мы тут одного паразита схватили, лазутчик, по нашим следам шел, выслеживал. И ППШ у него отобрали». При этом он здорово ударил меня сапогом по ребрам. От этого удара я повалился набок. Тут «Батя» приказал: «Поднимите его и снимите мешок с головы». И вдруг все замолчали.

Потом я услышал шепот «Бати», почувствовал его объятия. Он обнимал меня и шептал: «Сынок, родной, жив. А мы тебя уже похоронили. Родной мой мальчик, жив. Вот радость какая!». Он обнимал меня и целовал в окровавленное лицо. Потом вдруг закричал: «Что стоите! Развяжите его! И медсестру сюда, живо!». Прибежала Рая Тихонова, плача стала вытирать мне лицо. Потом наложила повязку на голову и окровавленное ухо, вся кожа с которого была содрана, а я не замечал этого на морозе. Когда сия процедура закончилась, «Батя» сказал медсестре: «Дочка, пол кружки спирта и воды из моего резерва, живо!». Я одним глотком влил в себя живительную влагу и с жадностью выпил горьковатую воду, не два глотка, как полагалось, а целую кружку. Тепло расплылось по промерзшему телу, а главное, появилось душевное успокоение: я у своих. Успел, засыпая, прошептать: «Батя», в хотуне легионеры, калмыки». И услышал еще голос комиссара: «Я же говорил, что этому парню можно верить!».

На том я отключился. Нервное напряжение этой ночи, собранное в кулак, помогло мне выдержать все, а теперь отпустило. Пол кружки спирта на пустой желудок свалили меня и я уснул. Потом мне сказали, что во сне я плакал и смеялся одновременно и все время повторял: я дома, дома. «Батя» приказал санинструктору не отходить от меня и следить, чтобы я не замерз. Ведь спирт забирает тепло тела. Рая Тихонова просидела рядом весь остаток ночи, систематически переворачивая меня. Утром меня разбудил Федор Воронин. Он принес котелок горячей каши с бараниной.

Наша разведгруппа выполнила задание. Она перехватила немецкого офицера связи, который в сопровождении полувзвода казаков пытался степью пробраться к Сальску. Ведь дороги были перекрыты нашими патрулями. Был скоротечный бой, в результате которого этого офицера из штаба генерал-фельдмаршала Клейста и пару человек его охраны взяли в плен, остальных перебили или рассеяли. На обратном пути разведчики прихватили овцу, бродившую по степи. Вот она-то и украсила нашу кашу.

Когда я поел, меня позвали к руководству. Они, как я полагал, только что переговорили со штабом. Я заметил, что радист упаковывает свою рацию. «Батя» потребовал от меня полного отчета о ночном приключении. Потом спросил, как себя чувствую себя, оклемался ли? И вновь повторил, что он уже не ждал увидеть меня живым. Помолчав, уже тоном приказа он сказал, указывая на пленных: «Этих в угол кошара, руки у них связаны, свяжите и ноги. Дневка будет здесь. Люди очень устали, пусть отдохнут. Организация охранения за тобой — продумай хорошенько и доложи. Пленных перед выходом в ночной переход пустишь в расход». Улыбнувшись, он добавил: «Здорово тебя твой друг встретил. А ведь как убивался, считал тебя погибшим».

Когда стало смеркаться, я позвал Виктора Аксенова и передал ему приказ «Бати» о пленных. Мы развязали им ноги и со скрученными за спиной руками повели в степь. Приказ «пустить в расход» означал расстрел. И мне и Виктору много раз приходилось стрелять в солдат противника, но издалека. А вот так, глядя в глаза обреченных на смерть людей, довелось впервые. Мы знали, что это враги, и ненавидели их смертельно. Но стрелять с трех шагов в беззащитного человека было непривычно и крайне неприятно.

Отойдя метров на сто от кошары, Виктор двумя короткими очередями из автомата убил обоих. Головы пленных разлетелись, словно гнилые арбузы. О чем я думал во время этой экзекуции? Я представлял себе как «исполнители» НКВД расстреливали моего отца и его соратников в подвале на Лубянке и от этого меня переполняла злоба.

Мы с Виктором забросали убитых сухой полынью и ковылем, после чего вернулись в кошару. Отряд ужинал перед ночным переходом, но я от еды отказался. Вид тушенки вызывал у меня рвоту. Мне казалось, что это мозги из разбитых голов пленников.

Однажды, значительно позже, уже во время службы в казачьем корпусе, мне пришлось расстреливать пленного немецкого офицера-эсэсовца, лет 45 на вид. Он стоял спиной ко мне, но потом обернулся и наши взгляды встретились. Я увидел в его глазах страх, отчаяние и ненависть одновременно. Это длилось какое-то мгновение. Потом он спросил меня на чистом русском языке с московским выговором: «Что, кончать меня будешь?» Я ответил ему, что он фашист, изверг и преступник, и что ничего другого он не заслуживает. А он мне сказал, что всему, что они делают с нашими людьми, они научились у нас же, и что гестапо построено по образцу советского ГПУ. Этой жестокой правды я вынести не мог и очередью из автомата разможжил ему голову.

К вечеру мы отдохнули, доели кашу. Благо, в кошаре топлива было много, это позволило поесть горячего. Мы наполнили фляжки, колодец был рядом с кошаром. Расстреляли пленных и походным порядком снова двинулись в темноту. Под ногами тревожно шуршала мерзлая сухая полынь. Мою амуницию успели уже распределить между бойцов. Ведь меня считали погибшим. Мне вернули мой же окровавленный вещмешок, который надели на мою голову при ночной встрече, выделили боезапас. Кроме своего ППШ, я взял пулемет МГ-34 и запасные ленты к нему. Но все же идти назад было значительно легче. На шею надел ремень от автомата, руки положил на его ствол и приклад, пулемет повесил на правое плечо. Переднего вещмешка у меня не было.

Так без приключений прошло трое суток. За этот срок, по Подсчетам командира, мы прошли около ста километров. На четвертый день пути, на очередном привале совершенно неожиданно вдруг прозвучала команда: «Подъем, всем встать и пройтись, шевелить пальцами ног, кто отморозит их, тому крышка!». «Батя» почему-то нервничал, это передалось и нам. И снова марш прежним порядком. Движение пару часов шло как обычно.

Но вдруг подул сильный, очень холодный ветер. «Батя» остановился, послюнявил палец и приподнял его. Затем остановил головной дозор. Когда мы, нарушив строй, сгрудились вокруг него и комиссара, он прокричал: «Во время движения дистанцию между парами сократить до возможного. Надвигается шурган». Так жители калмыцких степей называют снежные бури, когда шквальный ветер несет вперемешку с черной колючей пылью хлопья снега. Эта смесь слепит глаза, забивает рот и нос. Тогда в степи гибнут кони, падает скот. Человека, застигнутого в степи, вдали от жилья, ветер может сбить с ног и не дать подняться.

Мы шли, спотыкаясь в темноте, терли слезящиеся глаза, пытаясь заслониться свободной рукой от обжигающего ветра, спрятать лицо в поднятый воротник шинели. Шурган — черная буря. Нет ничего хуже черной бури, внезапно налетевшей ночью в степи. А мы шли в этой бурлящей черной круговерти. По колонне передали команду всем взяться за руки и идти гуськом.

Так мы и шли, то и дело падая, поднимая друг друга. Все понимали: отстать — это гибель. Впереди, сменяя друг друга, шли то «Батя», то комиссар, то Аксенов-старший, проверяя по колеблющейся стрелке компаса направление движения.