1828

1828

10 августа. [Петербург]. Вчера я получил письмо от Языкова, в котором он мне желает чести, славы на поприще воинском; оно меня расстроило на весь день, я снова страдал от необходимости отречься от желания славы. Как трудно оставлять мечты, в которых мы находим наше счастье!

Я читал газеты: головы политиков заняты событиями в двух оконечностях Европы; они сами по себе столь же противоположны, как и их положение географическое. В Португалии меньшой брат сел на престол старшего, опровергнув данную последним Конституцию. Желательно знать, стерпят ли сие европейские Государи, защитники законности? В Греции, напротив, иго рабства уничтожилось, и под влиянием тех же Государей основалось свободное правление, которого Глава (Каподистрия) ими самими поставлен. Но всего важнее теперь, как и где кончится Русско-Турецкая война? Как вознаградить Россию за ее издержки? И победитель — турок не слишком ли опасен для остальной Европы?

После обеда я провел с матерью и сестрою; там я читал Жюльена об употреблении времени: прекрасная книга. Я утвердился в намерении вести Дневник: вот опыт, дай бог, чтобы он удался.

Вечер я был с Анной Петровной [Керн]; Лиза [ее сестра] нездорова, грустна. Я был грустен, недоволен собою, сожалел о потерянном мною времени и страдал жаждою блистательной воинской славы.

11 августа. То же неудовольствие собою, соединенное с неприятным известием из Твери о замедлении хода дел. День провел я совершенно, как вчерашний, с матерью и у Анны Петровны и читал Julien. Всякое воспитание должно было быть основано на таких правилах; у нас не имеют и понятия о нравственном, а физическое развитие сил с намерением останавливают, думая повредить тем умственному воспитанию.

12 августа. Нынешний день, как много подобных, я провел в совершенном бездействии, — ни одной минуты не осталось у меня в памяти.

13 августа. Был я в Департаменте, написал копии с аттестатов моих и подписал обязательство не вступать в тайные общества. Всякая мера, не приносящая пользы, вредна: людей, которые решатся ниспровергнуть Правительство, по какой бы то ни было причине, удержит ли такое обязательство? — Если не удержит, то к чему оно? К чему же потеря бумаги и времени? Справедливо упрекают наше Правительство в непомерном многописании. Мне, кажется, сначала не дадут жалования, не знаю, с каким чином меня определят; одно из двух, по крайней мере: или деньги, или честь. С сестрой [Анной] я вечер был у Анны Петровны. — Лиза была очень мила, и я нежен.

14 августа. Наконец получено письмо из Старицы о высылке копий с доверенности, и можно надеяться, что на будущей неделе выдадут деньги из ломбарда.

В Армии ничего важного не делается, осаждают Силистрию, Варну и Шумлу. — «Брамблета», новый роман Смита, так же занимателен, как и Скотт: в нем прекрасные описания чумы и пожара, но не сохранена постепенность интереса и есть повторения. — Сегодня после бани она [Лиза] была очень мила.

15 августа. Еще один день, про который нечего сказать, — это досадно; надеюсь, что впредь менее таких будет встречаться. Я живу теперь надеждой моей будущей деятельности, телесной и умственной; потеряв два года жизни в совершенном бездействии, трудно будет привыкать к занятию; надеюсь, что моя воля довольно будет сильна к исполнению намерения.

16 августа. В Департаменте прочитали мне сегодня мое определение: я покуда не буду получать жалования, а о чине представят и Сенат.

Вечером был я во Французской Комедии, — это первое представление после поста. Главная пьеса была хуже всех; чтение «Тартюфа» у Нинон, — это сбор нескольких острых слов, всем известных, великих писателей французских того века. Удивляюсь, как могут французы так во зло употреблять имена великих людей.

17 августа. Прекрасная сегодняшняя погода не сделала мне день таким, — я был как-то не свой. В ломбарде обещали через неделю выдать деньги. Наши победоносные войска все еще у подошвы Балкан, и государя ждут сюда; говорят о третьем наборе рекрут. Франция посылает войска в Морею: говорят, не для того, чтобы выгнать Ибрагима Пашу, который сам хочет выйти, но дабы иметь точку, с которой она бы могла, в случае нужды, противодействовать России. Англия не хочет непосредственно принимать участия в делах Твердой земли: расстройство финансов является причиною ее миролюбия.

18 августа. Лиза сегодня была весьма грустна, упрекала меня во многом справедливо и несправедливо и, как всегда водится, одного меня винила во всем. Я прежде ей это предсказывал. К вечеру буря прошла, и все взошло в свой порядок. Ответ проф. Адеркаса на мою просьбу о письме к Дибичу меня весьма обрадовал, утешил. Дружба столь почтенного человека неоцененна для меня; как жаль, что теперь я не могу воспользоваться его благорасположением ко мне!

Головные боли, которые вот уже несколько дней меня мучают, происходят, кажется, от густоты крови. Мне должно остерегаться простуды, от которой может сделаться воспаление в легких: больше движения, умеренная пища и сон необходимы для меня.

19 августа. Утром я очень много ходил для избежания головных болей, отчего мне и сделалось немного легче. Читал «Ундину»: слог Фуке мне не нравится, и трудно его переводить; мысль повести этой прекрасна, преимущество человека душевными его способностями над остальным созданием земным выведено в изящном вымысле. Лиза больна, у нее были нервические припадки и пр.

20 августа. В первый раз я был в Департаменте, где, постояв с час, прочитал я одно пустое дело о несправедливо взысканных пошлинах, чтобы познакомиться с родом моих занятий; потом меня отпустили. Я все еще ничего не делаю, но с будущей недели начну, получив деньги.

21 августа. В Департаменте мне дали ведение журнала входящих бумаг в IV отд. I стол и ведомостей от военных чиновников о присылке денег за употребление простой бумаги вместо гербовой, — не головоломное занятие, чему я весьма рад, ибо тем более мне останется времени на свои занятия. Сегодня я много ходил и очень устал, отчего голове моей легче. Вечером она была веселее всех этих дней, не печальна, что мне отвело душу.

22 и 23 августа. Вот еще два пустых дня, которые не оставили ни одного воспоминания после себя. В политическом мире ничего решительного не делается.

24 августа. Сегодня получены из ломбарда 43 752 р.; из них заплачено 4805 за Тригорское, 25 000 положены на сохранение, 200 отдано чиновникам, а остальные 13 747 отданы матери. Из последних получил я тысячу рублей.

25–26 августа. Ищу, вспоминаю и мало нахожу замечательного, чтобы записать. Я читаю «Историю Шотландии» Вальтера Скотта. Такой род повествования истории, особливо отечественной, очень хорош для детей, — он рождает в них желание узнать более, знакомит с главнейшими событиями и с замечательнейшими лицами и приготовляет к дальнейшему учению. Простой рассказ, оживленный краткими описаниями нрава и частных событий замечательнейших исторических лиц, чрезвычайно занимателен для читателей того возраста, для которого он назначен, желательно, чтобы вся история была у нас так обработана.

От Анны Петровны я получил очень нежное письмо. Елизавета Петровна эти дни была мила, несравненно веселее прежнего и говорит, что опять по-прежнему любит.

27 августа. Сегодня голодные боли опять усилились, несмотря на то, что я много ходил. Мне необходимо нужно купить много книг, а на это недостает денег.

28 августа. Екатерина Николаевна приехала сегодня из деревни. 17 июня наши войска были все еще под Шумлою; Варна тоже защищается; под нею ранен ядром напролет мимо ног Меншиков, человек, отличающийся отличными способностями. Паскевич от Карса пошел вправо вдоль границы и взял две крепостцы Ахалканы: вот что известно о военных наших действиях. О турецких военных силах, расположении их и пр. мы ничего из ведомостей не знаем: что пишут в чужестранных, тому нельзя верить.

29 августа по 1 сентября. Вот четыре дня, в которые я не успел записать случившегося, не оттого, чтобы я так чрезвычайно был занят чем-нибудь, но более от лени. Я был на двух скучных вечерах: у Натальи Васильевны и у Миллера, где я играл и немного проиграл; общества такие очень скучны, особливо для женщин, которые не играют. В Итальянской Опере я слышал и видел Росиньеву «Сороку воровку»; для меня она не уступает в достоинстве «Севильскому Цирюльнику» и «Сендрильоне». Также Millas более мне нравится г-жи Шобер Лехпер: она поет прекрасно, но в ее голосе нет (для меня) очарования итальянской певицы; Този мне понравился более, чем прежде, он играл очень хорошо; Марколини прекрасный мужчина и тоже хорошо играл. Я слышал чрезвычайно замечательное происшествие, исследование которого могло бы много открыть весьма важных истин касательно малоизвестных сил животного магнетизма. Ежели можно будет доказать достоверность слышанного мною, и человек сведущий, с любовью к знанию, занялся бы исследованием случившегося: тогда бы новый свет излился на сию, доселе непостижимую силу духовную. Вот слышанное мною.

В Тверской губернии, в доме умершего Павла Марковича Полторацкого, живет молодая девушка. В 1825 г. она занемогла и впала без всякой посторонней причины в сомнамбулический сон; болезнь ее до того усилилась, что она достигла до самой высокой степени ясновидения: не имея никакой образованности, она лечила себя, предсказывала очень многим, между прочим, смерть г-на Полторацкого, казнь подсудимых 14 декабря и пр. В продолжение года она осталась в таком положении, и ничто ей не помогло. Без содействия магнетизера она говорила, в… [неразборчиво] с нею была (говорила) дочь господина Полторацкого, девушка, которая, разумеется, не могла воспользоваться таким чрезвычайным случаем: она более боялась ее, тем более, что разнесшийся слух называл больную нечистым духом исполненную. Эта причина и обычай великим постом говеть были поводом, что ей предложили причаститься к Св. Тайнам: она наяву старалась отклонить такое предложение, не говоря однако причины, а во сне не хотела об этом и слышать, приходя в род бешенства. Такое явное сопротивление еще более устрашило семейство и, наконец, настояли на том, прочитали над ней молитвы об изгнании нечистого духа и приобщили ее к Св. Тайнам. Но перед самым приобщением с ней сделалась судорога, столь сильная, как бы кто ее тряхнул, и с тех пор у нее не было более припадков.

Здесь рождаются, естественно, следующие весьма важные вопросы:

1. Описанные явления должно ли приписать животному магнетизму, или другой какой-либо силе?

2. Какая причина отвращения больной от причастия?

3. Точно ли сей причине, а не какой другой неизвестной, должно приписать выздоровление?

Первый вопрос можно, кажется, удовлетворительно объяснить, подтвердив, что сие явление точно одного рода с испытанными животного магнетизма, но для разрешения других необходимо точное исследование случившегося, соединенное с опытами, тем более что прежде ничего подобного не было замечено.

2 и 3 сентября. В Департаменте я по сию пору совершенно ничего не делаю, кроме ведения журнала входящих бумаг — работа нетрудная и немного времени требующая. На этих днях я решился приняться за работу, т. е. переводить с немецкого Ван-дер-Вельде. Головные боли не совсем меня еще оставили. Недавно я обошел напрасно всю Коломну, чтобы отыскать Анну Яковлевну, но напрасно: я ее не нашел. Я очень еще молод, должно быть, когда могу бегать так за женщиной, которая, верно, не Лаиса. — Лиза эти дни немного ревновала меня к Анне Петровне, но вообще была нежна и верила в мою любовь.

4–5 сентября. Я читал еще один роман Смита «Торгиль», который мне даже нравится более «Брамблеты»; в ходе происшествий сохранено более постепенности, нежели в первом, и занимательность выдержана до последней главы. Мстительный и жестокий характер владельца Торгиля в прекрасной противоположности со 2-ю женою его. Он только некстати ослабил участие читателя к 1-й его жене и, дав ей другую причину действий, кроме мщения и обиженного самолюбия, и слишком скоро свел ее со сцены. Я был опять на скучных именинах. В Опекунском Совете торговался я с публичного торга для П. М. Полторацкого имение Хорвата — 2090 душ.

6–8 сентября. Не от лени, а единственно оттого, что нечего заметить, я опять три дня не писал. Вчера мать моя говорила, что ее встретила здесь молва о дуэлисте Вульфе, — итак, моя удалая слава еще не замолкла и все, трубя, носится передо мной. Меня зовут дуэлистом, — того, который именно во все пребывание свое старался только об истреблении гибельного сего предрассудка и ежели не убегал от клинка, то для того, чтобы доказать, что не из робости я исповедовал миролюбие. Такова молва! так ей должно верить! И можно ли после сего заботиться о ней?

9–10 сентября. Сегодня я должен был против воли крестить с Анной Ивановной, которая, не найдя никого другого, чтобы заплатить попу, обратилась ко мне. Несмотря на доброту, у нее часто в таких случаях недостает совести; если бы она в других случаях не показала более благорасположения ко мне, то я бы верно не убежал с именин Анны Ивановны, чтобы бросить деньги, за которые мне не сказали благодарствуй, равно как и за то, что я оставил приятное общество. Такая невнимательность весьма неприятна: жертва во сто раз становится тяжелее, когда не хотят заметить, сколько она стоит. Зато Мария Павловна Лихардова старалась сколько могла вознаградить меня: она предложила мне ехать с ними во Французскую Комедию, кормила в продолжение оной конфетами и, наконец, дала билетик, чтобы я бросил его в партер. Догадавшись, что это нежность, я спрятал его и после прочитал в нем, что любовь ее против воли моей заставит себя любить; несмотря на такую явную благосклонность, я не умел ею воспользоваться. Этот вечер играли новую драму «L’homrne du monde», взятую из романа того же имени сочинения Т. Ансело, известного у нас плохим сочинением своим «6 месяцев пребывания в России», писанного им во время путешествия на коронацию Николая Павловича. — Драма сия весьма незанимательна, в ней нет ни действия, ни завязки, ни характеров, ярко обрисованных, — все скучные разговоры, не связанные один с другим; замечательна одна сцена, в которой светский человек хочет под проливным дождем в грозу соблазнить девушку: она противится, но удар грома пугает их, они прячутся в павильон, и невинность погибает там. Пьеса сия так решительно нехороша, что после окончания не раздалось во всем партере ни одного удара в ладони.

Этот день примечателен для меня тем, что я не видел Лизы.

На другой день первым моим старанием было загладить сию мою вину, что мне и удалось. Она становится опять печальнее, потому что Петр Маркович хочет на будущей неделе ехать с моей матерью в Тверь; мне бы самому хотелось ее туда проводить, но, видя такие обстоятельства, это невозможно, ибо я бы попался в круг полдесятка красавиц, которыми я всеми занимался; мне должно будет быть здесь непременно.

11–12 сентября. Эти два дня не оставили после себя много замечательного. Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо оттого пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин, это вредно. — С Лизой опять припадок грусти по причине скорой разлуки, — на будущей неделе она уедет.

Наконец я достал повести Ван-дер-Вельде и начну их переводить; мне недостает словарей и некоторых книг, касающихся каждой повести в особенности. Все это время терплю я сильный насморк, а после чаю бывает иногда изжога, мне бы хотелось чем-нибудь заменить питье оного.

13 сентября. Я обедал у моего начальника отделения Шахматова и в Департаменте написал первое представление в Сенат. — Я хочу списывать формы разных бумаг, — это не может быть бесполезным. Познакомился я тоже с Николаем Андреевичем Всеволодским, служившим вместе с моим отцом. С Лизой я был… [неразборчиво. — Примеч. в издании 1929 г.] нежен почти.

14 и 15 сентября. Все это время напрасно я ищу другой дом себе нанять, потому что у меня уже становится холодно. Лихардова опять любезничала со мной: ей бы очень хотелось видеть меня у ног своих, но я не котенок, которого дразнят привязанной на нитке бумажкою. Я испортил свой желудок и хочу быть строго воздержным.

14–20 сентября. Обедал я у одного известного г. Никитина, человека нажившего себе карточною игрою большое состояние — случай довольно редкий; он весьма забавен: занятый своим богатством, он везде старается оное выказать; также хочет он быть человеком лучшего тона и коротко знакомым с высокою аристократиею. Но все это ему не удается, везде видна в доме нечистота и безвкусие, которая дает дурное понятие о хозяйке, — она точно и оправдывает такое мнение о ней. Люди, которые у нее бывают, по большой части его клиенты и почитатели, громко вторящие все, что говорит хозяин. — От него я поехал на вечер к Всеволоду Андреевичу Всеволодскому, человеку весьма богатому, и который живет сообразно своему состоянию. Он меня принял по рекомендации дяди моего Петра Марковича очень хорошо, и мне должно будет к нему ходить.

Остальные эти дни я провел в пустых хлопотах по разным делам.

20–26 сентября. Сборы к отъезду матери и переезд в другой дом заняли меня в эти дни. — Близкая разлука с Лизой заставляла меня тоже чаще с ней быть. Справедливо она жаловалась на мою холодность и прощала ее: любовь всегда снисходительна, легко верит тому, что желает, а самолюбие помогает нам обманывать себя. — Мне хочется кинуть суетное желание нравиться женщинам: это слишком жестокая забава, ради одного времени, которое на нее тратишь, уже вредна она, не упоминая душевного спокойствия, которое она может погубить. 25-го вечером я простился с матерью и с ней, поехавшим вместе отсюда. Я ни за что не хотел бы в другой раз в жизни быть столь же счастливым, как был. — Занимая свой ум женщиной, несравненно более страдаешь, чем бываешь счастлив. — Не знаю, буду ли я иметь силы вперед отказаться от желания быть любимым и от чувственных наслаждений, но хотел бы никогда не входить в искушение. — Если бы можно было возвратить ей спокойствие! Может быть, это большое незнание женщин — опасение их верности, но и одна такая возможность мне страшна.

Теперь я здесь совершенно остался один, и кто знает на какое время? Это тяжело, тем более что мне не хочется пускаться в рассеянную жизнь: я хочу занятия, а одно с другим несогласно.

28. Я получил от Адеркаса еще весьма приятное письмо с дружескими советами и наставлениями для предполагаемой будущей моей воинской деятельности; как жаль, что не могу ими теперь воспользоваться, равно как и присланным мне рекомендательным письмом к Дибичу; но кто знает, что еще будет! — Сегодня я был у Бегичевых. Анна Ивановна прекрасная девушка, и верно счастлив будет ее муж, если он достоин того.

Сегодня также кончил мой портрет Григорьев. Желаю, чтобы мать моя была довольна им; мне кажется он не совсем похожим.

29 сентября. Я обедал сегодня у Павлищева, а вечер провел у Надежды Гавриловны и у Лихардова, где за него играл в вист. Перед тем я заезжал к Сенатскому обер-секретарю 2 департамента Владимиру Михайловичу Ильину и просил его о деле с Пущиным за неуплату заемного письма, отдав ему под видом записки 200 р.: весы правосудия у нас столь верны, что малейший лоскуток бумажки дает перевес!.. Здоровье мое эти дни лучше, — я возьмусь за перевод повестей Ван-дер-Вельде (die Erzaul.), во-первых, для образования слога, да и для денег. Нужно мне прочитать несколько сочинений о месте происшествий каждой повести.

30 сентября. Утро я ездил с визитом и обедал у Бегичевых; потом был с Анной Петровной. — Везде только что и говорят о несчастии, случившемся с Гвардейским Егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтобы свежий, не разбитый полк, один из лучших в русской гвардии, следственно, всего мира, побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал; про которого Фридрих II сказал, что легче его убить, чем победить; которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы. В высокой степени замечания достойны подробности, и если можно узнать причины сего несчастного дела; откинув постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе, как доказательство, что все знаемое совершенство механического устройства, соединенное со знанием теории, недостаточно без опытности и без способности начальников, и что одна необузданная храбрость без всякого искусства, будет всегда торжествовать над нею.

Ни Варна, ни Силистрия, ни Шумла по сию пору еще не сдались; Паскевич с меньшими силами сделал, кажется, соразмерно и сделал больше. Он взял штурмом две храбро защищавшиеся важные крепости: Каре и Ахалцию, и разбил 25 000 корпус турок с несравненно меньшими силами. Он слывет человеком гордым и глупым, но, судя по делам, у него должны быть воинские способности.

Я писал сегодня в первый раз к сестре и матери после их отъезда: к последней о делах и новостях, а первой я говорил, как необходимо нужно для поддержания дружеских связей по временам видаться. — Долгая разлука незаметно нас отчуждает друг от друга: привыкаешь обходиться один без другого, привязываешься к другим лицам и предметам, но вред прежним связям, переменяешься, как все в этом мире, — и с другим образом мыслей и чувствами должна измениться и дружба.

1 октября. День этот я провел у Александра Ивановича Вульфа, обедал там, играл в вист — и проиграл 750. Там была тоже Лихардова и по обыкновению любезничала со мною; она, как прежде намеревалась, теперь не едет в деревню. Не знаю, удастся ли мне с ней кончить, но во всяком случае должно мне дойти до чего-нибудь явного, для поддержания своего доброго имени. — Вот третий день, как я стал по утрам обливаться холодною водою, что приятно и здорово. — Говорят, что мы заняли у Голландии 36 мил. для продолжения войны — это неутешительно, после набора 16 человек рекрутов с 1000 в один год: это первая выгода наша от этой войны, если мы не будем считать приобретенную нами славу.

2 октября. Нигде я не был, кроме как с Анной Петровной и в Справоч. месте. — Египетские войска очищают Морею, на место их высажены французские: не знаю, к чему они теперь там нужны, когда Ибрагим Паша оставит Морею? — Мария де Глория, португальская королева, привезена в Плимут.

Варна все еще не сдается, и турки стараются ввести в нее подкрепление.

У меня опять целый почти день была изжога, и я весь вечер проспал.

3. Я продолжаю переводить Ван-дер-Вельде и собираюсь описать студенческую жизнь мою, — очень занимателен был бы рассказ студенческих обычаев, борения их мнений и умов и их вдохновенного стремления к прекрасному. — Вечером я был у Натальи Васильевны, чтобы более у нее не бывать.

Сегодня приехала из Одессы императрица.

4 и 5 октября. День рождения Сергея Михайловича Лихардова я провел почти весь у него: играл в карты и рассуждал с ним и его женой о пустяках; последняя, по обыкновению, была благосклонна ко мне. — Вчера Княженич рассказывал, что Гнедич напечатает скоро свой перевод Илиады. — Недавно, заходя к Пушкину, застал я его пишущим новую поэму, взятую из Истории Малороссии: донос Кочубея на Мазепу и похищении последним его дочери. Стихи, как всегда, прекрасные, а любовь молодой девушки к 60-летнему старику и крестному отцу, Мазепе, и характер сего скрытного и жестокого честолюбца превосходно описаны. — Судя по началу, объем сего произведения гораздо обширнее прежних его поэм. Картины, все несравненно полнее всех прежних: он истощает как бы свой предмет. Только описание нрава Мазепы мне что-то знакомо; не знаю, я как будто читал прежде похожее: может быть, что это оттого, что он исторически верен, или я таким его воображал себе.

Мне должно писать к Лизе, но не знаю что: голова пуста, язык нем, а воображение застыло, или заснуло, или вовсе его нет…

6. Несмотря на дурную погоду — снег, ветер и грязь, — я был в Департаменте, но по-пустому: там нечего было делать. — Обедал я потом у Бегичевых, а вечер был с Анной Петровной.

7 октября. Из дурной осенней погоды сделался сегодня прекрасный зимний день, который мне тем кажется приятнее, что я сейчас получил презанимательное письмо от Франциуса, в котором он уведомляет меня обо всех наших собратьях и друзьях. — Обедал я у Лихардовых на именинах, а вечером приехал барон Дельвиг после 9-месячного отсутствия. По справедливости, мне можно назвать нынешний день счастливым: довольно бы было и одного из сих происшествий, чтобы сделать его таким.

8 октября. Весь день я провел с бароном. Я не встречал человека, который так всеми был бы любим и столько бы оную любовь заслуживал, как он. Его приветливое добродушие имеет неизъяснимую прелесть; он так прост и сердечен в своем обращении со всеми, что невозможно его не любить. — Из Москвы он привез «Бальный вечер» и сказку Баратынского, которые он скоро тиснет: сам же барон, кажется, ничего не написал.

9. Баронесса меня довольно холодно встретила, и по сию пору мы ни слова не говорили о прошлом.

10 октября. По утру пришел ко мне Аладьин и принес письмо от Языкова — удовольствие неожиданное и удвоенное новым посланием ко мне, которое он написал по случаю намерения моего ехать на войну. — Если бы такое желание и не таилось во мне, то одного подобного вдохновенного привета довольно бы было, чтобы воспламенить меня. — Аладьин мне читал еще Языкова же послание к Степанову, «Развалины» и переделанное послание к Аделаиде; «Развалины» в особенности хороши, — жаль, что он дает так много Аладьину.

11. Я почти целый день опять пробыл у барона. Пушкин уже пишет 3 песню своей поэмы, дошел до Полтавской Виктории; тут я увидел тоже виршиписца Коншина. Софья становится нежнее со мною, я от этого в замешательстве: мне не хотелось бы на его [Дельвига] счет гулять, а другого средства нет, чтобы избежать опасности, как не ходить ни к нему, ни к Анне Петровне, что мне весьма тяжело.

12. Барон мне дал для Языкова списать отрывок «Бального вечера», за что я весьма благодарен. Обедал я у Никитина. — Софья была еще нежнее: что будет — будет. Варна сдалась.

13 октября. Я отвечал Языкову, потом был у Пушкина, который мне читал почти уже законченную свою поэму. Она будет в 3 песнях и под названием «Полтава», потому что ни Кочубеем, ни Мазепой ее назвать нельзя по частным причинам. Казнь Кочубея очень хороша, раскаяние Мазепы в том, что он надеялся на палладина Карла XII, который умел только выигрывать сражения, тоже весьма истинна и хорошо рассказана. — Можно быть уверенным, что Пушкин в этом роде Исторических повестей преуспеет не менее, чем в прежних своих. — Обедал я у его отца, возвратившегося из Псковской губернии, где я слышал многое про Тригорское.

Софья все еще так же, как и прежде. Также и Лихардова, кокетничает по-старому.

14 октября. В день рождения матери своей приехал сюда государь. Говорят, что взяли Бургас. Поутру я писал к Адеркасу, потом обедал у Бегичевых, а вечер провел с Дельвигом и Пушкиным. Говорили об том и другом, а в особенности о Баратынском и Грибоедове, комедии «Горе от ума», в которой барон несправедливо не находит никакого достоинства.

В 10 часов они ушли ужинать, а я остался с Анной Петровной и баронессой. Она лежала на кровати, я лег к ее ногам и ласкал их. Анна Петровна была за перегородкою; наконец, вышла на минуту, и София подала мне руку. Я осыпал ее поцелуями, говорил, что я счастлив, счастлив, как тогда, как в первый раз целовал эту руку. — «Я не думала, чтобы она для вас имела такую цену», — сказала она, поцеловав меня в голову. Я все еще держал руку, трепетавшую под моими лобзаниями; будучи не в силах выдерживать мой взгляд, она закрыла лицо. Давно подобная безделица меня столько не счастливила, — но зашумело платье, и Анна Петровна взошла.

15–17. Я получил весьма занимательные письма от сестры, от Евпраксии, от матери и от Лизы, и ответы на оные так меня заняли, что я пропустил два дня записей. Материнское письмо очень нежно; она хочет знать мои желания и надежды и т. п. Лиза прислала целый журнал: сначала она говорит о страданиях и разлуке, и, наконец, она жестоко ревнует меня к Катерине Ивановне, думая, что я ее люблю, и что она обманута. На два последние письма я еще не отвечал. — Шахматов, начальник моего отделения, позвал меня к себе и предложил мне жалованье 200 р. в год. Он извинился, что предлагает такую безделицу, и советовал мне оное принять для того только, что считают тех, которые на жалованье служат, как истинно и с большим рвением служащих; я благодарил его за хорошее расположение ко мне и принял предлагаемое.

18. Поутру я зашел к Анне Петровне и нашел там, как обыкновенно, Софью. В это время к ней кто-то приехал, ей должно было уйти, но она обещала возвратиться. Анна Петровна тоже уехала, и я остался чинить перья для Софьи; она не обманула и скоро возвратилась. Таким образом, мы были наедине, исключая несносной девки, пришедшей качать ребенка. Я, как почти всегда в таких случаях, не знал, что говорить; она, кажется, не менее моего была в замешательстве, и, видимо, мы не знали оба с чего начать, — вдруг явился тут Пушкин. Я почти был рад такому вмешательству. Он пошутил, поправил несколько стихов, которые он отдает в Северные Цветы, и уехал. Мы начали говорить о нем; она уверяла, что его только издали любит, а не вблизи; я удивлялся и защищал его; наконец, она, приняв одно общее мнение его о женщинах за упрек ей, заплакала, говоря, что это ей тем больнее, что она его заслуживает.

Странное было для меня положение быть наедине с женщиною, в которую я должен быть влюблен, плачущей о прежних своих грехах. Но она вдруг перестала, извинилась передо мной, и мы как-то ощупью на истинный путь напали; она просила меня переменить обращение с нею и не стараться казаться ей влюбленным, когда я такой не есть, тогда нам будет обоим легче, мы не будем принужденны в обращении друг с другом, и хотела, чтобы я ее просто полюбил, как друга. Внутренне я радовался такому предложению и согласен был с нею, но невозможно было ей это сказать: я остался при прежнем мнении моем, что ее люблю, что мое обращение непринужденно с нею, что оно естественно и иначе быть не может, согласясь, впрочем, стараться быть иначе с нею. Я поспешил уйти, во-первых, чтобы прервать разговор, который клонился не в мою пользу, и чтобы не дождаться прихода мужа. Я даже отказался от обеда на ее приглашение, ибо я точно боюсь зародить подозрения у барона: я не доверяю ему.

Вечером я нашел ее опять там же. Анна Петровна заснула, и мы остались одни: я не теряя времени заметил ей, что все ею поутру сказанное несправедливо, ибо основано на ложном мнении, что я ее не люблю; она отвечала, написав стихами Баратынского: не соблазняй меня, я не могу любить, ты только кровь волнуешь во мне; я жаловался на то, что она винила меня в своей вине; она мне предложила дружбу; я отвечал, что та не существует между мужчиною и женщиною, да и она бы столь же скоро прошла, как и любовь, ибо, когда я первой не мог удержать за собою, то невозможно заслужить и последнюю. — «Что же вы чувствуете к Анне Петровне, когда не верите в дружбу», — написала опять она; — «И это следствие любви, — отвечал я, — ее ко мне!» И я остановился, не имея духа ей сказать: «Люблю: c’est I’amour», — вырвалось у меня. Она стала упрекать, что я все твержу свое, и слова мне, как в стену горох, и писала, что я должен быть ей другом без всяких других намерений и требований, и тогда она чем более будет меня любить, тем лучше я стану себя вести с нею. Довольный вообще такими условиями, которые я мог толковать всегда в свою пользу и не исполнять, когда мне они невыгодны, я поспешил ее оставить, опасаясь прихода мужа. На прощанье я опять завладел ее рукою, хотел поцеловать ее, но встретил ее большие глаза, которые должны были остановить дерзкого, это меня позабавило: я отвечал насмешливо-нежным взором, как бы веселясь слабостью ее и своей собственной невредимостью.

Писал к сестре и Евпраксии.

19. Отослал письма с отправляющимся к матери в Малинники Пушкиным, я писал ей и отвечал на ее вопрос: чего я желаю? — Я сказал про себя, что я честолюбив, недоволен собой, хочу с весною на войну, а потом в отставку.

Сегодня был большой парад на Царицыном лугу (Марсово поле). 4 полка кирасиров и вся здесь находящаяся пехота были на нем; государь, наследник, и императрица с княжнами присутствовали тоже; разумеется, что стечение народа было очень велико.

Зрелище великолепное, но если вспомнишь, как оно тягостно каждому действующему лицу, то очарование исчезнет.

Софью я почти не видал, по крайней мере не сказал ей ни слова.

20. У Анны Петровны я узнал, что сегодня день рождения Софьи, и пошел ее с оным поздравить. Она принуждена была сознаться, что дружбы большой между нами быть не может, и что она немного только ее имеет ко мне; вечером я жаловался ей на такое равнодушие ко мне и то, что чем более она меня узнает, тем более ценит меня: тут снова она стала уверять в дружбе и пр. После я был у Лихардова. — Отвечаю на длинное Лизино письмо.

21. Поутру я писал к Лизе; надеюсь, что это письмо успокоит ее. Обедал я у Бегичевых, а после был я у моего хозяина Максимовича: у него дочь презабавная вертушка, а сын большой говорун и фокусник; я обещал у них быть в среду. Вечером я был у барона, который спрашивал, не подрался ли я с его женой, что так давно у него не был. Он читал мне «Бальный вечер» Баратынского: любовь княгини прекрасна, нежна и пламенна, а ревность — ужасна. Соболевский, нечаянно приехавший из Москвы, помешал мне дослушать; он иногда довольно забавно врет. — Другой уже день, как я страдаю поносом, который усилился, кажется, от невоздержания моего и от горского вина, которое я пил у барона.

22. Сегодня праздник Казанской Богородицы. Я пошел рано (в 10 час.) в Казанскую церковь, надеясь увидеть там Государя и царское семейство. Случай поставил меня за толстяка, который, нещадно расталкивая толпу, провел меня почти до самого иконостаса, ибо я пользовался пустым местом, которое он, подвигаясь, оставлял за собой: толпа, как волна, раздвигаясь перед ним, не могла ради его огромности сзади за ним соединяться. Но я не смог долго выдержать эту бесконечную толкотню и очень счастлив был, когда продрался назад. — И после того есть столь бессовестные люди, которые уверяют, что они молятся в церкви и для того туда ходят! Оттуда я пошел в Справочное место. — Султан с Санджак Шерифом выступил в лагерь: более ста лет со времен Магмуда II Султан не начальствовал сам над войсками, — теперь-то, вероятно, начнется главная для нас потеха! Португальская королева в Лондоне, где ее весьма хорошо принимают: чем-то кончится Д. фарса. Ибрагим Паша очищает Морею, следственно, французам нечего будет там делать. Наш Эриванский, получив подкрепление, двинулся вперед к Требизонду и взял еще одну важную крепость — это известие еще только что привезли и оно не объявлено.

23. В день приезда государя открыли поставленную на Арке Главного Штаба колесницу, запряженную 6 лошадьми, гений славы — в одной руке с венком, а другой, опирающийся на жезл, на конце коего виден русский двуглавый орел, стоит в ней. — Все вылито из чугуна на казенных заводах и обшито вызолоченной медью. Площадь и Главный Штаб много выиграли от сего украшения. Обедал я у Ольги Павлищевой, а вечер провел с бароном. Анна Петровна сказала мне, что вчера поутру у нее было сильное беспокойство: ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы. Мне это было неприятно и вместе радостно: неприятно ради нее, потому что тем бы она опять приведена была в затруднительное положение, а мне это было радостно, как удостоверение в моих способностях физических. — Но, кажется, она обманулась.

24. В Департаменте я узнал, что сегодня в 2 часа утра скончалась императрица Марья Федоровна; родилась она 14 окт. 1759, следственно, жила 69 лет и 10 дней. Болезнь ее не была продолжительной: 22, день Каз. Богородицы, она еще вставала, и водили ее в церковь, 23 после полудня ей стало хуже, в 10 часов вечера приобщили и помазали ее миром, а в 2 утра она скончалась, как говорят, лихорадкою, которая ее все клонила ко сну. — Много несчастных потеряли в ней свою покровительницу, а воспитательные заведения свою основательницу и попечительницу. Россия ей должна всегда остаться благодарною за тысячи матерей, которые образовались ее попечениями; в последние минуты она еще заботилась о вдовах, оставшихся после убитых офицеров, и она уже была в лучшем мире, когда последние ею пожалованные деньги — 15 т. для раненых, не были еще отправлены на почте. Она не напрасно была поставлена судьбою так высоко! — После обеда, когда началось смеркаться, во время, называемое между собакою и волком, я сидел у Анны Петровны подле Софьи; целуя ее руку, благодарил за наслаждение, которым она меня дарит, награждает за мое доброе поведение; она уверяла, что этому она не причиною, и что я не заслуживаю награды, ибо я не таков, каковым должен быть; потом смеялась надо мною, что я верно сделал целью завоевание дочери моего хозяина, она говорила: «Que je suis seduisant», в чем я никак не соглашался; она вообще, кажется, была в волнении. — Потом был я у моего хозяина ради дочери, за ней волочился какой-то Хвостов с круглой, как месяц, рожею и пустой, как тыква, головою, — его семейство прежде жило в Дерпте.

25. Из Департамента заходил я в ломбард по делу тетки Надежды Гавриловны. Ей вот уже более 2 месяцев не высылают из Пскова свидетельство. Обедал я у барона по приглашению Софьи. — Я все не доволен обращением ее со мною: или это оттого, что я взвешиваю каждое слово на весы подозрения? — Вечером я ждал Wessels и Bayer, но последний не пришел ко мне, что весьма досадно.

26. Обедал я у Пушкина, потом был у Княжевича, а вечером зашел к Анне Петровне. Она, бедная, страдает болью в груди и прогнала меня от себя. — У нее же на минуту была и Софья. — По-всегдашнему она была любезна со мной, говорила, что я их забываю, и что барон спрашивал за обедом, отчего меня нет. Я не хотел бы принять это за насмешку, но опасаюсь, не точно ли оное было что-нибудь на то похожее. — Вот другая неделя, как я все сочиняю и не могу сочинить письма к Адеркасу, — это досадно. Желудочная боль моя проходит; ежели я долее поживу здесь, то буду страдать от геморроидов.

27. Сегодня я получил письмо от сестры; она пишет что Лиза с Сашенькою неразлучны, и что та рассказала про обещанный портрет. Бедная Лизавета каждый день узнает что-нибудь новое про меня, ей мучительное, — надо писать. Вечером был у Лихардова и имел глупость заспорить и разгорячиться с Анной Ивановной о несносном письме Максимовича. Меня и теперь это сердит: не прощу никогда себе такой нерассудительности, — завтра же пойду к ней и буду, сколько умею с ней любезничать. — Я играл там в скучную мушку и проиграл 2 р. 50. Потом заходил к Анне Петровне и барону.

28. Поутру ходил я гулять по Невскому проспекту, не успев окончить к сестре письма по причине прихода ко мне малоросса Литвинова; его процессы все еще идут весьма дурно, потому что он не дает столько денег, сколько нужно давать обер-секретарям; я дал ему еще 20 руб. — К Бегичевым я опоздал обедать и должен был зайти в трактир; возвращаясь оттуда, я нашел письмо от матери и сестры; она соглашается на мое желание вступить в военную службу, вследствие чего я буду приготовляться к походу, займусь учением кавалерийской службы и турецким языком. За согласие матери я не могу ей довольно быть благодарным: только желаю, мне бы хотелось ей доказать, сколько я чувствую ее любовь ко мне, сколько сие ценю и как бы сердечно хотел ей за все воздать. Провидение, бог, или собственное сознание добра, которое она делает, да наградят ее — я не в силах. Я хочу быть счастливым для того, чтобы, если это возможно, сделать ее такою!!!

Окончив письмо к сестре, я (к великой моей досаде) с 7 до 10 часов вечера проспал, а потом пошел к барону; там был Илличевский и князь Эристов; последний очень приятен в обществе: он имеет дар передразнивать и голосом, и движениями, он равно хорошо представляет первых актеров здешних театров и ворон, скачущих около кучи выкинутого сора.

29–30. Писал я к сестре и матери, обедал у барона. Я купил турецкий разговорник, 1 часть; со второй частью обещает помочь Сеньковской, и краткую грамматику; по-моему, гораздо лучше было бы напечатать прежде грамматику, а потом уже разговоры, — тогда и последние были бы понятнее.

30. Вечером у Дельвига видел я Плетнева: он учит русскому языку наследника и великих княгинь, про воспитание коих рассказывал он некоторые подробности. Барон читал свое «Видение», писанное рассказом русских песен; последняя его «Пастушеская Идиллия» тоже очень хороша.

31. Павлищев говорил, что будто носятся слухи о мире с Турками, и о конгрессе, на сей случай предполагаемым быть: это было бы мне некстати, мои воинственные планы расстроились бы тогда. Теперь все служащие ездят к телу покойной императрицы.

1 ноября. Все это время я опять ничего порядочного не делаю; надо заняться теперь военными науками, купить учебные кавалерийские книги и пр. Ван-дер-Вельде я не успею перевести, так я и оставлю начатое; постараюсь написать что-нибудь о моей студенческой жизни. Вечером я был у Павлищева, где много было музыкантов, между прочим, Глинка, который, говорят, лучше сочиняет, чем играет, хотя он в последнем и весьма искусен. — Мне музыка напоминала то Ребентиша с деревенскою моей жизнью, то удалые наши студенческие квартеты, особливо под конец, когда каждый играл свое; не доставало только пунша, чтобы довершить обман (illusion).

2. Целое утро просидел я над письмом к Адеркасу и все еще не написал его!!! Потом был я в Справочном месте; вечером принесли мне письма от матери и сестры, а в последнем милую приписку от Пушкина, которая начинается желанием здравия Тверского Ловеласа С. Петербургскому Вальмону. — Верно, он был в весьма хорошем расположении духа и, любезничая с тамошними красавицами, чтобы пошутить над ними, писал ко мне, — но и это очень меня порадовало. — Мать посылает мне благословение на войну, а сестра грустит, бедная, — кажется, ее дела идут к худому концу: это грустно и не знаю чем помочь; ежели мне вмешаться в них, то во всяком случае будет только хуже. — Странное дело: людям даже и собственный опыт не помогает, когда страсти их вмешаются!

3. Сегодня тоже весьма приятно начался для меня день получением от Языкова письма с посланием к барону; он извиняется в замедлении ответа на мое письмо обыкновенным расстройством своих финансов, а послание к Дельвигу посылает в доказательство слабости и нездоровья душевных сил, — в этом он не совсем неправ: есть прекрасные стихи, но есть и старые обороты и мысли. Но для меня все, что вышло из-под пера Николая Михайловича, прекрасно и также мило, как нежные уверения любовницы в своей страсти пламенному любовнику. — Я хотел купить уставы кавалерийской службы, но они очень дороги, их 3 части, и каждая по 20 р.; также я не мог найти образцов мундиров гусарских и уланских полков. — Барон читал мне цензурой пропущенные стихи Пушкина, Баратынского, свои и Вронченкины, которые будут помещены в Северных Цветах.

4 и 5. Эти два дня я ничего не сделал хорошего: все собирался писать письма и не писал. Я опять отвык от дела: как скоро возьмусь за перо, то уже меня клонит в сон, и в голове пусто.

Я получил письмо от Лизы от 4 окт., отосланное прежде первого ее письма; вот уже более двух недель, как она ни ко мне, ни к Анне Петровне не пишет, — это удивительно: верно ее слишком тронуло слышанное обо мне; Пушкин тоже прибавил про баронессу, — вот, верно, причины ее молчания; завтра я хочу к ней писать, если бог поможет. Императрицу вчера положили в гроб и поставили в Castrum doloris и теперь пускают к ней без различия. — В политическом мире обещают нам конгресс и именно здесь в Петерб. Дай бог, чтобы он был и кончился миром: тогда бы искушение мое кончилось. — Вчера рассказывали, будто бы умерла Елена Павловна; Константин, говорят, приехал сюда.

6. Обедал я у Шахматова. Наконец удалось мне написать Адеркасу; к сестре и матери я тоже писал, а вечер, как почти всегда, был у Анны Петровны и барона.

7. Всю ночь и утро шел снег, и установилась прекрасная санная дорога; пушистый мягкий снег мне сильно напоминал прошлый год: мое житье в Твери, пороши, охоту и любовные мои подвиги; я желал снова быть там, городская жизнь являлась мне во всей своей пустоте, холодности, и я бы с восторгом ее поменял на однообразную деревенскую; самая метелица меня радовала: я вспоминал, как под таким же ветром, в легких санях я носился по белым равнинам, то к ногам красавицы, то от нее.