ПОРТРЕТ ИЗ МУЗЕЯ ОРСЭ

ПОРТРЕТ ИЗ МУЗЕЯ ОРСЭ

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,

Что говорит не с чувствами — с душой;

Есть что-то в ней над сердцем самовластней

Земной любви и прелести земной.

Как сладкое душе воспоминанье,

Как милый свет родной звезды твоей,

Какое-то влечет очарованье

К ее ногам и под защиту к ней.

Е.Баратынский

...Я наблюдала: мимо нее не проходил никто. Как и всякая красавица, эта женщина притягивала взгляд, но в отличие от живой — к ней можно было подойти и разглядывать сколько угодно. Так и делали. Вездесущие японцы окру­жили большой, почти в человеческий рост, портрет, уткну­лись в табличку и тем, кто не мог подойти ближе, восхи­щенно передавали: «Барби, Барби!..»

Я усмехалась про себя, вспоминая резиновую куколку с гнущимися так и сяк ногами-руками, которую любит наша женская малышня. Мне хотелось сказать им: «Никакая она не Барби, а Варвара... Это совсем другое дело». Бог знает, отчего было приятно, что возле Варвары туристический на­род со всего мира суетится, головами покачивает, фотогра­фирует и ей здесь, на берегах Сены, не особенно одиноко.

Казалось, что мы с красавицей из музея Орсэ поверх голов заговорщически переглядываемся: мол, знай наших! В конце концов, мы с ней — свои люди. Но уйти просто так, узнав одно лишь имя, я не могла.

                                           Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова

В научном отделе мне, правда, сказали уклончиво: нет, ничего особенного о ней не известно, кроме того, что дама эта, по фамилии Римская-Корсакова, была очень ориги­нальной. В том смысле, что давала пищу для разговоров, коих в Париже о ней ходило во множестве.

* * *

Дома — и это справедливо — мне удалось узнать о му­зейной незнакомке куда больше.

Девичья фамилия Варвары Дмитриевны Римской-Корсаковой — Мергасова. Это костромской дворянский род. Ничего более конкретного о волжских родственниках парижской красавицы неизвестно. Зато семья, куда она во­шла невесткой, в истории русской культуры очень заметна.

Мария Ивановна Римская-Корсакова нам уже знако­ма. Ее младший сын Сергей женился на двоюродной сест­ре Александра Сергеевича Грибоедова, Софье Алексеевне. Грибоедов хорошо знал всех Корсаковых. Он списал с них многих героев «Горя от ума», а Софья Алексеевна, по не­которым сведениям, стала прототипом главной героини пьесы — тоже Софьи.

Вот у этой-то четы в 1829 году родился сын Николай, которому назначено было стать супругом нашей красави­цы. Супруг — дело серьезное, и о Николае Сергеевиче, стало быть, надо сказать особо.

Был он очень красив — это отличительное свойство мужчин Корсаковых, один из которых был фаворитом Екатерины II. Отсюда титулы, почести, богатство, которое перепало вдоволь и упомянутой Марии Ивановне. Но ког­да бабушка увлекается балами, волей-неволей за это рас­плачиваются внуки. Подраставшему Николаю Сергеевичу плясать до рассвета надо было уже с осторожностью. А этого в нем не наблюдалось. Как писали, «на рубеже но­вой эпохи в последний раз ярко вспыхнула легкая кровь Марьи Ивановны в ее внуке».

Выпускник Московского университета, гусар, обаятель­ный, веселый, душа нараспашку, всегда с гурьбой прияте­лей, отличный танцор, элегантный, гроза московских бары­шень — таков был Николай. На всю Москву шла слава об особых, костюмированных балах, которые ввел в моду отец юного Николая, Сергей Александрович, приглашая на них московскую молодежь. Каждый здесь мог проявить свою фантазию, а девицы являлись в костюме, который особенно подчеркивал их очарование.

Не из дома ли Корсаковых вынесла Варенька Мергасова пристрастие к маскарадным эффектным одеяниям? Езди­ла она туда сначала просто гостьей, потом невестой и в кон­це концов обосновалась там как жена Николая Сергеевича.

Варенька Мергасова считалась завидной партией. Она была очень богата. Но нет ни малейшего подозрения в том, что ее богатство сыграло в этом браке какую-то роль.

Вообще, все, что рассказано о Николае Корсакове, ри­сует его в симпатичном свете, хотя, как писали, «жизнь его сложилась как-то беспутно». Он окончил Московский уни­верситет. В двадцать один год был выбран предводителем вяземского дворянства. Но непоседе на месте не сиделось. Началась война, Николай бросил свое предводительство и пошел в самое пекло, в Севастополь. Здесь князь Горчаков берет его себе в ординарцы, причем просто рядовым, что также примечательно. В скромной этой должности Николай Корсаков получает Георгиевский крест. Он постоянно играет со смертью, его видят в самых опасных местах. Из рядовых его производят в офицеры.

Однажды Корсаков был послан с донесением о какой- то победе к императору Александру II. По традиции, его ждало повышение по службе, и, провожая Николая, това­рищи уже поздравляли его. Но в Петербурге вышло то, что и должно было выйти, если учесть прямодушный характер Корсакова.

Государь спросил:

—    В чем нуждаются в данное время в Севастополе?

—    Да пороху не хватает. Так, глядишь, все там помрем.

—     Не может быть! — гневно воскликнул Александр.

—    Так точно и есть, ваше императорское величество!

Разумеется, государь был раздосадован. Корсаков ска­зал то, чего тот не хотел слышать. Но пришлось. Гонца с фронта послали к военному министру. Тот, получив взбуч­ку от царя, готов был испепелить Корсакова взглядом. Обратно Николай Сергеевич прибыл не только без наград и повышения, но и с бумагой к князю Горчакову, где, между прочим, было рекомендовано впредь таких курьеров не присылать.

Корсакова ничуть не обескуражил такой поворот дела. Он продолжал по-прежнему честно и самоотверженно служить. После Севастопольской кампании перешел в гвардию лейб-гусаров. Старой веселой жизнью пахнуло снова: без Корсакова не обходился ни один бал, он всех знал, и его все знали, он умел зарядить любое общество весельем, дирижировал танцами, ухаживал за хорошеньки­ми женщинами.

***

Свадьба Николая Римского-Корсакова и Варвары Мергасовой состоялась 20 мая 1850 года. Первенец молодоженов, если верить документам, опубликованным в «Пензенском временнике любителей старины» за 1891 год, родился через три месяца после свадьбы, в августе того же года. Николаю тогда минуло двадцать лет, а Варваре было шестнадцать. В 1853 году у супругов родился второй ребенок — сын Ни­колай, через два года — Дмитрий.

Варвара Дмитриевна расцветала нежным цветком, ши­ла себе эффектные наряды — бархат, газ, шелк, украше­ния, — все это так шло к ее облику, несмотря на частые роды, не терявшему почти девичьей свежести. Она была в моде, как и ее муж.

...«С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают», — говорил Егорушка Корсунский Анне Карениной, приглашая ее на вальс. Толстой описы­вает его не без иронии — «лучший кавалер, главный ка­валер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчи­на». И прибавляет: «Там была до невозможного обнажен­ная красавица Лиди, жена Корсунского...»

Так по воле Льва Толстого Варвара и Николай Рим­ские-Корсаковы под фамилией Корсунских попали в «Анну Каренину».

* * *

Франсуа-Ксавье Винтерхальтер — мало известный в Рос­сии художник, несмотря на то, что в Эрмитаже хранится не так уж мало его работ. Тем не менее в середине XIX сто­летия он считался одним из ведущих портретистов Европы. Надо сказать со всей определенностью — кисть художника откровенно отдала себя европейской аристократии. Поэтому его творения — это длинная вереница императоров, импе­ратриц, титулованных младенцев, родовитых дам и кавале­ров. Легко понять, почему все они так настойчиво хотели быть увековеченными именно Винтерхальтером. Настойчи­во — вплоть до слез, обид, обвинений друг другу в нару­шении очереди.

Франсуа-Ксавье талантливо передавал портретное сходство. Если он и льстил, то тактично. Он умел вирту­озно писать ткань, мерцание жемчуга, блеск драгоценно­стей, роскошь кружев и лент, а для какой женщины пус­тяк то, в чем она села позировать художнику? Винтерхальтеру с его высочайшей техникой легко было передать и шелковистость волос, и блеск глаз.

Разумеется, именно это ему могли поставить, да и ста­вят в упрек — «слишком натурально», «салонно», «искусство для искусства». Но давайте зададим себе во­прос, хотели бы мы видеть сейчас портрет Варвары Дмит­риевны в чьем-нибудь ином исполнении? И захотелось бы нам в этом случае идти по следам ее судьбы?..

Жизнь двоих, счастливая или нет, всегда тайна. Редкая женщина сама точно скажет, с чего, с какого момента что-то случилось, разладилось в таинственной связи с избран­ником.

Между тем чаще всего измена — это финал, а не увер­тюра, скорее, итог душевной маеты, разлада, накопленных обид, неосуществленных желаний. И наверное, не стоит га­дать о причине разлада между супругами Корсаковыми, тем более что дневников и писем — того, где человек бывает всегда откровеннее — от них не осталось.

Есть, правда, глухое упоминание о том, что у Николая Сергеевича была дуэль из-за жены. Стрелялся он с лейб-гусаром Козловым, в чем-то похожим на него, бонвива­ном, любителем весело пожить, которого вся Москва звала на французский манер — «lе Prince».

На поединке Козлов тоже чудил. Заметив, что тот мед­лил подойти к барьеру, Корсаков взорвался: «Да поскорее вы! Подходите!» Козлов хладнокровно отвечал: «Я забыл калоши, боюсь промочить ноги». Когда же Корсаков, рас­свирепев, снова закричал на него, тот добавил: «Я готов ри­сковать жизнью, но не желаю схватить насморк».

Но дуэль есть дуэль. И господа играли со смертью. Козлов выстрелом в грудь ранил Корсакова. Тот упал. Ду­мали, рана смертельна, но пуля, скользнув по ребрам, засе­ла возле позвоночника. Ее вынули простым надрезом ножа.

Корсаков тоже успел сделать выстрел. Козлов был ра­нен, но неопасно. Оба попали под суд, не слишком, одна­ко, строгий.

И все-таки военная карьера Корсакова оказалась под угрозой. Он счел за лучшее выйти в отставку, где, как го­ворили, «щеголял уже в штатском платье, лишь изредка надевая придворный мундир, ему пожалованный, со своим Георгиевским крестом».

Видимо, дуэль повлекла за собой и окончательный рас­пад семьи. Николай Сергеевич из-за своих расстроенных материальных дел от развода многое терял, но это его не остановило. Варвара же Дмитриевна, и прежде навещавшая Францию, теперь перебралась туда окончательно.

* * *

Это было время, когда на французском троне сидел пле­мянник Наполеона Бонапарта — Наполеон III. Он словно задался целью ослепить всю Европу роскошью своего двора, которая у людей с тонким вкусом вызывала раздражение. Все было чересчур, перегруженно, всему изменяло чувство меры. Появились подделки «под мрамор», «под золото».

Женщины явно усердствовали в обилии драгоценностей. Пример подавала сама императрица Евгения Монтихо, от­чаянная щеголиха, ревностно относившаяся к впечатлению, которое производила ее красота — действительно замеча­тельная! — на окружающих. Она изобретала одно развле­чение за другим, лишь бы была возможность про демонстрировать изысканные, но слишком затейливые туалеты и себя в них. В ней говорило ущемленное самолюбие женщи­ны, муж которой собрал себе целый гарем из актрис и ло­вил любой момент, когда в обычном костюме можно будет покинуть Тюильри, чтобы как частному лицу отменно пове­селиться. Но, поневоле терпя соперниц на стороне, императрица Евгения не могла терпеть, чтобы в собственном дворце оказался кто-то ослепительнее нее. В такой вот ситуации и произошла история, о которой говорил весь Париж.

На один из костюмированных балов зимой 1863 года Римская-Корсакова явилась в костюме жрицы Танит — произведение Флобера «Саламбо» было тогда в большой моде. Весь наряд Варвары Дмитриевны состоял из набро­шенной газовой ткани.

Разумеется, ее великолепная фигура предстала перед восхищенными взорами завсегдатаев Тюильри почти что во всей своей первозданности. Гости замерли. Лицо Евгении пошло красными пятнами. Через несколько минут к Корса­ковой подошли жандармские чины и предложили ей поки­нуть дворец.

Скандал вышел на славу. Варвара Дмитриевна удивляла всех своей красотой, теперь удивила своею дерзостью. Тюильри было не единственным местом, где она продемон­стрировала милые новшества своих одеяний. На курорте в Биаррице сотни глаз наблюдали, как русская нимфа выгля­дела так, «как будто только что вышла из ванны». Тут есть, вероятно, доля преувеличения, однако мадам Корсако­ва действительно своими смелыми костюмами и наготой прекрасного тела противопоставляла себя претенциозной вы­чурной моде, которой следовали при наполеоновском дворе.

Что-то буйное, страстное бродило в этой женщине и, не находя выхода, лишь иногда прорывалось наружу причудли­вым, фантастическим маскарадом. Однажды на балу, состо­явшемся в Министерстве морского флота, Варвара Дмит­риевна появилась на колеснице, которая была удивительна тем, что возница был наряжен в костюм крокодила. Сама же она стояла наверху, одетая в наряд дикарки. Разноцвет­ные перья и лоскуты ткани, облегавшие ее фигуру, позволя­ли собравшемуся обществу оценить, как писали, «самые совершенные ноги во всей Европе».

...Варвара Дмитриевна, наверно, была самой дерзкой фигурой, но отнюдь не единственной среди русских жен­щин при дворе Второй империи. Наравне с ней блистали красотой, изысканной роскошью нарядов и умопомрачи­тельными бриллиантами графиня Толстая, дочь князя С.В.Трубецкого — графиня де Морни. Вокруг них слов­но образовывалось магнитное поле, которое притягивало поэтов, художников, искателей приключений. Здесь раз­бивались сердца, совершались безумства, вспыхивали ро­мантические истории, легенды о которых потом передава­лись из поколения в поколение.

Мудрено не задаться вопросом: почему именно они? Откуда эти замашки владычиц мира у рожденных в раб­ской стране?

Александр Дюма-сын, сам женившийся на зеленогла­зой красавице Нарышкиной, восхищался русскими дамами, которых «Прометей, должно быть, сотворил из найденной им на Кавказе глыбы льда и солнечного луча, похищенно­го у Юпитера... женщинами, обладающими особой тон­костью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе азиаток и европеянок, своему кос­мополитическому любопытству и своей привычке к лени».

Он, знаток женщин, их поклонник, друг и беспощад­ный судья, считал дочерей России «эксцентрическими су­ществами, которые говорят на всех языках, смеются в ли­цо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе... самками с низким певучим голосом, суеверными и недо­верчивыми, нежными и жестокими. Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию».

Никакая цитата не кажется длинной, если это попытка мужчины понять природу женщины, да еще из такой страны, как Россия.

* * *

Парижский портрет Варвары Дмитриевны написан Винтерхальтером в 1864 году. Белая с голубыми лентами на­кидка лишь создает иллюзию платья. И тут же двойствен­ное впечатление: Варвара Дмитриевна кажется и обна­женной, и закутанной одновременно. Нет никаких украше­ний, кроме капелек-серег в ушах. Эта естественная, отри­нувшая все мелочные ухищрения красота наводит на мысль о первородном грехе, о погибельном, неумолимом роке, противиться которому бессмысленно и бесполезно...

Между тем легко заметить, что лицо Корсаковой дале­ко не идеально. Ее называли во Франции «татарской Ве­нерой». Широкие скулы, пухлые щечки, тяжелые, словно припухшие веки — это вовсе не примета богинь. В Кор­саковой чувствуется уроженка волжских берегов, из века в век дававших пристанище и славянам, и калмыкам, и бул­гарам. Но это те недостатки, которые в гармонии с досто­инствами создают образ совершенно своеобразный, ориги­нальный, а потому — незабываемый.

Есть что-то очень современное нынешнему веку в Вар­варе Дмитриевне. «Я вольна и самостоятельна, — говорит она. — Ошибки — это мои ошибки. Удачи — это мои удачи. Я верю в себя, я иду одна и не печалюсь этим». Возможно, это всего лишь догадка — ни одну из своих тайн Корсакова не пожелала нам оставить. Но человече­ское «самостоянье» в ее портрете звучит мощным торже­ственным аккордом.

Можно лишь предполагать, какой смысл вложен в эпиграф написанной ею книги: «Лишения и печали мне указали Бога, а счастье заставило познать Его».

Книга ее была не пустяк. Вероятно, в библиотечных со­браниях Франции она хранится до сих пор. Во всяком слу­чае, те, кто видел в Корсаковой лишь модную, экстрава­гантную даму, были удивлены, писал князь Д.Д.Обо­ленский, хорошо знавший Варвару Дмитриевну.

Корсакова любила винтерхальтерский портрет. Он украшал обложку ее книги.

Портрет хранился на «вилле Корсаковых», в роскошном доме в Ницце, приобретенном Варварой Дмитриевной для себя и, по воспоминаниям, хорошо известном каждому рус­скому, приезжавшему на Ривьеру.

В конце концов сын Корсаковой, живший вместе с ней, Николай Николаевич, вынужден был продать это поместье. После смерти матери финансовые дела стали настолько не­важными, что он, выросший во Франции и говоривший по-русски с акцентом, решил вернуться в Россию. Все-таки здесь у Корсаковых оставалась солидная недвижимость. Но барство сходило на нет, постепенно богатство просочилось меж пальцев. Так, заложенное и перезаложенное имение в Саранском уезде, совсем как в «Вишневом саде», купил у Николая Николаевича купец Федор Умнов.

В России же сын Варвары Дмитриевны женился на Катеньке Араповой. Для нас эта фамилия небезразлична: дочь Натальи Николаевны Пушкиной от ее второго брака с Ланским вышла замуж в семью Корсаковых. Вероятно, в па­мять матери Николай Николаевич Корсаков назвал свою дочь Варварой.

Прощаясь с «виллой Корсаковых» навсегда, Николай Николаевич продал портрет матери Лувру, где тот долго хранился, а затем был передан в музей Орсэ.

* * *

Стоит ли говорить, какой толпой поклонников была окру­жена Варвара Дмитриевна! Она, по словам Оболенского, умела «вселить сильную страсть». Был человек, имя кото­рого Оболенский обозначил буквой «3». Его любовь к Варваре Дмитриевне не остудила даже ее смерть. А ей был сужден недолгий век. Умерла она сорокапятилетней. Тот человек, что ежедневно приходил к ней, живой, так же ежедневно продолжал бывать на ее могиле.

Так почему же Варвара Дмитриевна, красивая, воль­ная, смелая, все-таки не захотела устроить свою судьбу? Говорили, что, когда искатели руки особенно настойчиво осаждали ее, она смеялась над ними: «Да у меня муж-красавец, умный, прекрасный, гораздо лучше вас...»

Вот и пойми женское сердце.