ТРИ ЕКАТЕРИНЫ ПЕТРА БАГРАТИОНА

ТРИ ЕКАТЕРИНЫ ПЕТРА БАГРАТИОНА

Женский голос как ветер несется,

Черным кажется, влажным, ночным,

И чего на лету ни коснется —

Все становится сразу иным.

И такая могучая сила

Зачарованный голос влечет,

Будто там впереди не могила,

А таинственной лестницы взлет.

А.Ахматова

Какой герой не мечтал, чтобы его подвиг был вознаграж­ден любовью прекрасной женщины! В мудрых сказках так и водилось: богатырю в жены доставалась прекраснейшая из прекрасных. В жизни же все устроено менее справед­ливо...

Генерал Багратион, легендарный герой двенадцатого года... Его называли «львом русской армии». Солдаты его боготворили.

Но то была армия. Здесь Багратиону было полной ме­рой отмерено и преданности, и любви. Жизнь же мир­ная — короткие передышки между боями — обделила его теми обыкновенными радостями, что без всяких хлопот достаются большинству.

Между тем в этом стоике билось сердце, не менее других готовое обожать странное загадочное создание — женщину...

* * *

...Едва эта восемнадцатилетняя красавица появилась в све­те, как за ней утвердилась слава отчаянной кокетки. В го­лубых, из-за близорукости по-детски беспомощных глазах отражалось совсем не то, что было в сердце. Однако да­леко не все могли вовремя заметить расставленные силки, и попадались, и страдали.

Встретившись с Екатериной Скавронской на балу в 1800 году, Багратион поначалу сторонился слишком рос­кошной дочери знаменитой потемкинской племянницы Ека­терины Васильевны Скавронской-Литта.

Петр Иванович был уже далеко не мальчик. Он отлич­но понимал, что для него, солдата, нужна совсем иная по­друга жизни. Наверное, тихая и терпеливая, которая спо­собна отрешиться от всего: дворцовой круговерти, разговор­чивых флигель-адъютантов, легкомысленных подружек, ра­ди него, которого надо ждать с полей сражений, проводя одинокие вечера у колыбели.

Багратион подозревал, что молоденькую Скавронскую это не может устроить. Танцуя с ней, он старался унять предательски громко стучавшее сердце, был на глазах у нее очень любезен с другими дамами. Его хитрость от­страниться от кокетливой красавицы, должно быть, при­несла бы свои плоды. Но на горе Багратиона Екатерина Павловна решила затеять свою игру.

Ее увлекла мысль, от которой, кажется, кровь в жилах бежала быстрее: завладеть сердцем человека прославлен­ного и известного, вскружить голову, заставить страдать того, кто презирал все опасности на свете.

...«Уже один швейцарский поход мог бы составить сла­ву Багратиона — без него померкла бы слава Суворова и его чудо-богатырей», — писали о князе Петре Ивановиче. Но все слова меркли перед теми превосходными характе­ристиками, которые ему давал сам великий генералисси­мус. Чуть ли не в каждой реляции с театра военных дей­ствий он подчеркивал личное мужество своего молодого сподвижника. Все понимали, на ратном небосклоне России появилась яркая полководческая звезда. Имя тридцатипя­тилетнего генерал-майора, овеянного романтической сла­вой, было у всех на устах.

Уязвленная упорным нежеланием Багратиона идти на сближение, Скавронская перешла в решительное наступление. На одном из балов она сама подошла к Петру Ивано­вичу и сказала, что храброму воину не к лицу избегать сла­бой женщины.

Перчатка была брошена. Багратион принял вызов. В этом поединке он оказался безоружен и влюбился в моло­дую красавицу, не подозревая подвоха, со всем пылом и безоглядностью темпераментного южанина.

Как только Екатерина Павловна поняла, что цель до­стигнута и герой у ее ног, азартное чувство охотника оста­вило ее. Она дала понять Петру Ивановичу, что рассчи­тывать на взаимность тот не может.

Удар был неожиданным, коварным, а доверчивый Ба­гратион выглядел слишком ошеломленным, чтобы этого не заметили другие.

Слухи о сердечной ране, нанесенной генералу, дошли до Павла I, и он решил дело без долгих церемоний. Петру Ивановичу было приказано задержаться после дежурства, а Екатерине Васильевне Скавронской прибыть во дворец вместе с дочерью, одетой непременно в венчальное платье. Птицелов, таким образом, сам попался в сети.

Драматизм ситуации усугубился еще и тем, что при­нявшая такой неожиданный поворот интрижка с Багратио­ном совпала для Екатерины Павловны с семейным скан­далом. Обе сестры Скавронские были влюблены в одного и того же человека — графа Павла Палена. Тот же пред­почел младшую, Марию. Екатерина не смогла примирить­ся с потерей, во всем обвиняла коварную сестру и на всю жизнь с ней рассорилась.

И вот, повинуясь приказу, в пять часов вечера 2 сен­тября 1800 года невеста в сопровождении родственников прибыла в придворную церковь Гатчинского дворца, где ее ожидали дежурный пресвитер Николай Стефанов и тридцатипятилетний жених — Багратион. При их венча­нии присутствовали Павел I и императрица Мария Фе­доровна.

                                                Екатерина Павловна Багратион

«Блиц-венчание», как отмечал камер-фурьерский журнал, завершилось «вечерним столом». Вероятно, не­веста в парадном «русском» платье и с бриллиантовыми украшениями, подаренными в день свадьбы императри­цей, как и жених, лишь вчера не помышлявший о супру­жеском союзе со Скавронской, были во власти сложных чувств.

Вот суждения генерала Ланжерона об этой истории: «Когда Багратион приобрел известную славу в армии, он женился на маленькой племяннице кн. Потемкина... Эта богатая и блестящая партия не подходила к нему. Багра­тион был только солдатом, имел такой же тон, манеры и был ужасно уродлив. Его жена была настолько бела, на­сколько он черен; она была красива, как ангел, блистала умом, самая живая из красавиц Петербурга, она недолго удовлетворялась таким мужем...»

Кое в чем Ланжерон сгущал краски. Судя по портре­там, а их осталось не так уж мало, Багратион не был ни «черен», ни «уродлив». Другое дело, что его внешность отличалась своеобразным кавказским колоритом, который некоторым резал глаз в сравнении с классической красо­той юной супруги. Выражением «только солдат» Ланже­рон, видимо, хотел сказать о неловкости и неуклюжести Багратиона. Между тем остались сведения, что Петр Иванович был человек вполне светский, отнюдь не чуж­дался общества и порой даже открывал балы в паре с дамой.

Ланжерон уловил внутреннюю чужеродность новобрач­ных. К мысли об этом, право, было нетрудно прийти.

Несомненно одно — эта насильственная свадьба стала началом семейной драмы, глубоко затаенного несчастья Петра Ивановича. Он и его жена остались для биографов полководца «лжесупругами». Разумеется, на Екатерину Багратион потрачено много черной краски. Главное обви­нение — нелюбовь к мужу. Никогда не принимался во внимание факт навязанного замужества, сам по себе не предвещавший ни любви, ни согласия.

Однако поначалу ничто не предвещало близость се­мейной драмы. После медового месяца, проведенного в Гатчине, и скорого переезда в Петербург жизнь каждого из молодоженов пошла по своему, уже заведенному кругу.

Петр Иванович служил, Екатерина Павловна прилежно исполняла обязанности светской дамы.

После официального придворного траура по поводу смерти Павла I, убитого заговорщиками 11 марта 1801 года, жизнь двора была даже оживленнее, чем прежде. Багратион посещал со своей женой балы, танцевальные и музыкальные вечера, но завсегдатаем дворцов ему не удавалось стать. Да он к этому и не стремился. По сути дела, все его время поглощала служба — егерский бата­льон Багратиона считался лучшим в петербургском гар­низоне.

Положение известного генерала и круг светских зна­комств, значительно расширившийся с женитьбой, требо­вали больших средств. А их у Петра Ивановича не было. Жил он всегда исключительно на свое жалованье. Для того чтобы как-то свести концы с концами, на продажу шли деревни, пожалованные за боевые отличия. Когда по­являлись деньги, в квартире Багратиона, которую он на­нимал, так как своего дома у супругов не было, пир шел горой. Денис Давыдов в своих воспоминаниях писал: «Он любил жить роскошно, всего у него было вдоволь, но для других, а не для него. Сам он довольствовался весьма ма­лым...» Вот этого нельзя было сказать о Екатерине Пав­ловне, чье приданое, терзаемое безумными тратами, таяло, как сугроб на мартовском солнце.

Неумение жить по средствам было, наверное, един­ственной чертой, роднившей супругов. Во всяком случае, новая родня Багратиона была очень озабочена крепнув­шими связями с кредиторами и растущими долгами зятя и дочери. Принято считать, что Петр Иванович был холод­но принят родственниками жены, что их грызла мысль о более завидной партии для красавицы Екатерины. Конеч­но, в отношении богатства Багратион не мог равняться со Скавронскими-Литта. Но что касается знатности... Тут Петр Иванович, происходивший из древнего рода грузин­ских царей, мог дать десять очков вперед фамилии жены, выплывшей из небытия в начале XVIII столетия благодаря бойкой служанке в доме пастора Глюка.

И все-таки остались свидетельства того, что отношения Багратиона с родней жены были доброжелательные и со­хранились таковыми даже после окончательного отъезда Екатерины Павловны за границу.

Это произошло в 1805 году и подвело итог первому и последнему «супружескому пятилетию» Багратиона. Да и оно не было отмечено особой привязанностью Екатерины Павловны к дому. Судя по всему, «охота к перемене мест» овладела ею вскоре после свадьбы. Петр Иванович не препятствовал путешествиям жены. Он и сам не раз собирался поехать в теплые края вместе с нею.

В феврале 1802 года он обращался к чиновнику госу­дарственного казначейства Д.И.Трощинскому с настоя­тельной просьбой выдать из причитающихся за продажу деревни денег «хотя 30 тысяч рублей. Мне прекрайняя в них нужда...» Деньги были ему нужны для поездки за границу с Екатериной Павловной. Однако то долги и без­денежье, то дела службы прочно удерживали Багратиона дома.

Осенью 1805 года Петр Иванович все же покинул пределы Отечества. Он отправился на войну, Екатерина Павловна же — на поиски острых ощущений в европей­ских столицах. Их петербургское жилище, так и не обжи­тое, не согретое семейным теплом, опустело, и теперь уже навсегда...

В постоянных метаниях из государства в государство «блуждающая княгиня» словно искала и не находила себе пристанища, сделав, по словам современников, из своей кареты как бы второе отечество. Эффект, который она производила, должно быть, изрядно тешил ее тщеславие. Все в этой женщине удивляло, вызывало смятение чувств: восхитительная внешность, обилие роскошных нарядов, не­привычная даже для Европы смелость поведения, огром­ное состояние, расточаемое в безумных тратах. Она своди­ла с ума поэтов и членов королевских семейств.

Принц Людвиг порвал из-за Екатерины Багратион старинную любовную привязанность, шокировав этим об­щество.

Гёте был сражен ее красотой. Кстати он, видевший Екатерину Павловну в 1807 году в Карлсбаде, оставил выразительный портрет княгини. «Чудный цвет лица, але­бастровая белизна кожи, золотистые волосы, таинственное выражение...» Он добавлял: «При своей красоте и при­влекательности, она собрала вокруг себя замечательное общество». Наблюдая успехи княгини Багратион, один из свидетелей ее европейского триумфа справедливо замечал, что «на это одних денег недовольно, надобно уменье, лю­безность, ловкость...».

Безусловно, всем этим Екатерина Павловна обладала в полной мере. Однако что в этом самому Багратиону? При живой жене он чувствовал себя то ли вдовцом, то ли раз­веденным. Трудно в одиночку переживать горе. Быть мо­жет, еще труднее, чем блистательный час славы...

В сражении при Шенграбене Багратион не только со­хранил от верной гибели свой шеститысячный отряд, но этими малыми силами сумел сдержать тридцатитысячный корпус Мюрата.

«Я сегодня воспользовался воскресеньем и объездил почти всех знакомых, важных и не важных, и у всех толь­ко и слышно, что о Багратионе. Сказывали, что генерал Кутузов доносит о нем в необыкновенно сильных выраже­ниях». Эта дневниковая запись красноречиво свидетель­ствует о степени популярности героя Шенграбена. Москва собиралась устроить ему достойную встречу. Каждый хо­тел попасть на чествование Багратиона, чтобы «поближе увидеть этого витязя, который сделался так дорог сердцу каждого русского». Каждого русского — но не Екатерины Павловны, продолжавшей оставаться в прекрасном далеке и не разделившей с мужем час его торжества.

Прием в Английском клубе был не единственным. По Москве и Петербургу прокатилась волна балов и праздни­ков в честь героя Шенграбенского сражения. И не слу­чайно — в ту пору не было в русской армии генерала, способного соперничать с Петром Ивановичем в благого­вейном отношении соотечественников. Однако, как это всегда бывает, его популярность вызывала повышенный интерес к его личной жизни. А именно ее-то генерал хотел бы оградить от постороннего взгляда.

Конечно, небрежение жены, ее вызывающее поведение и, как следствие, пересуды в обществе больно задевали. Но заставить умолкнуть и сочувствующих, и злорад­ствующих было не в его силах. Гнев и досада Петра Ива­новича выливались в строчках немногих сохранившихся писем тем, кому он доверял: «Если бы я и был недоволен моею женою, это я. Какая кому нужда входить в домаш­ние мои дела», «...она, кто бы ни была, но жена моя. И кровь моя всегда вступится за нее. И мне крайне больно и оскорбительно, что скажут люди и подумают...»

Последняя фраза приоткрывает завесу над малоиз­вестным эпизодом, когда жен отличившихся военачальни­ков решено было наградить орденами, а княгиня Баграти­он оказалась обойденной. С точки зрения здравого смысла это было абсолютно справедливо. Но самолюбие Баграти­она было чрезвычайно уязвлено. Он порывался даже уйти в отставку. Екатерина Павловна носила его фамилию, и, по разумению Петра Ивановича, этого было вполне доста­точно. Никогда сам не искавший ни наград, ни благоволе­ния сильных мира сего, он настойчив в убеждении, что его жена достойна даже более почетной награды, чем все про­чие: «Ее надо наградить отлично, ибо она жена моя...»

Кажется, нет такой легенды, в которую не был готов уверовать оставленный муж, дабы доказать обществу, что Екатерина Павловна добродетельная женщина, в силу особых обстоятельств принужденная разлучиться с ним. И эти особые обстоятельства он отыскивает в запутанной и действительно далеко не безмятежной истории Скавронских.

После смерти Павла Скавронского мать его жены, Екатерина Васильевна, вышла замуж за тридцатипятилет­него итальянца, осевшего в России, графа Литту. Это бы­ла заметная личность в Петербурге: великан, с голосом, гремевшим, как «труба архангела при втором пришест­вии», жизнелюбец и оригинал. Правда, ходили слухи, что после смерти супруги граф Литта энергично защищал семейное богатство от притязаний родственников, в том чис­ле и падчерицы Екатерины Павловны Скавронской-Литта- Багратион.

Во всяком случае, Багратион был уверен и уверял других, что отношения с отчимом грозят его жене смер­тельной опасностью и именно это послужило причиной ее отъезда из России. Он пытался вызвать к ней сочувствие: «Она была в доме матери хуже служанки». Что касается необыкновенных обстоятельств их свадьбы, то Багратион со своей стороны заверял: «...я женился с теми намере­ниями, что честный человек...», то есть по велению серд­ца, любя свою избранницу и желая стать ей опорой. Бла­городная его натура была далека от какого-либо недобро­желательства к супруге, заставлявшей его столько раз ис­пытывать мучительные приступы ревности и ставившей порой в невыносимые обстоятельства.

Например, в июле 1809 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось уведомление о том, что «генерал-лейтенантша княгиня Екатерина Павловна Багратион, урож­денная графиня Скавронская, по случаю пребывания ее вне государства» по всем имущественным вопросам просит об­ращаться к князю Куракину. Таким образом, Петр Ивано­вич как бы полностью скидывался ею со счета.

Но великодушие ни разу не изменило Багратиону. Он продолжал заботиться о жене и брал на себя нелегкую миссию переговоров с тещей, раздраженной безудержным мотовством дочери, хлопоча, чтобы та погасила ее долги. Денег и только денег постоянно требовала Екатерина. На этой почве возникали беспрестанные недоразумения, тяж­бы, займы, продажи, закладные, что грузом висли на шее Багратиона. Даже десять его генеральских заработков не смогли бы удовлетворить расточительную красавицу. Но что было делать? В его представлении женщина, носящая его фамилию, продолжала оставаться нераздельным с ним существом. «Однако она жена моя, и я ее люблю конеч­но». В этой фразе весь Багратион. Нет ни одной ситуа­ции, в которой он повел бы себя не как настоящий муж­чина и рыцарь.

Долго и отчаянно звал Багратион жену в Россию. Он бомбардировал ее письмами с таким упорством, что даже знакомые уговаривали Екатерину Павловну черкнуть мужу хоть строчку. Иногда Екатерина Павловна удо­стаивала Багратиона ответом. Легко представить, каким напряжением воли удавалось смирять гордому кавказцу самолюбие, чтобы просить посредников склонить княгиню к возвращению домой. В ответ она жаловалась, что больна, а посему принуждена лечиться в Европе. Однако громадные суммы расходов свидетельствовали о том, что княгиня Багратион в высшей степени здорова и полна энергии. Светские знакомцы, впрочем, не отказывали се­бе в удовольствии осведомиться у Петра Ивановича о самочувствии жены...

Не раз Багратион собирался к Екатерине сам, но то окаянное безденежье, то военная кампания рушили его планы.

Тем временем княгиня Багратион без особого труда завоевывает австрийскую столицу. Самая модная, блестя­щая, заставляющая о себе говорить женщина. «Ее туалеты и экипажи отличаются неслыханною оригинальностью», — заносит в свой дневник княгиня Мелания Меттерних. Но не это выдвигает Екатерину Багратион в ряд самых при­мечательных личностей, осевших в Вене. Ее салон сделал­ся оплотом антинаполеоновского влияния. Ненависть к диктатуре, установившейся во Франции, стала толчком к совершенно новой сфере деятельности. Екатерина Павлов­на как бы заступила на негласный дипломатический пост, объединив вокруг себя весьма влиятельных и авторитетных европейцев — противников Наполеона.

Под воздействием энергичной, умевшей вербовать себе сторонников княгини подверглось бойкоту французское по­сольство в Вене. Из ее дома распространялась антифран­цузская пропаганда. «Тут составлялись заговоры против лиц, стоявших у власти, — пишет свидетель тех собы­тий, — здесь зарождались оппозиционные страсти... В ре­зультате горсть русских галлофобов заняла в Австрии по­ложение влиятельной партии».

Знаменитый француз — историк Вандаль, посвящен­ный в тонкости и хитросплетения светско-дипломатической жизни в Европе, указывал совершенно конкретно: «В от­крытой против нас кампании главным помощником Ра­зумовского (русского посла в Вене. — Л.Т.) была жен­щина, княгиня Багратион. Княгиня на деле играла в поли­тике ту роль, о которой в то время мечтали многие рус­ские дамы высшего света»...

Надо сказать, что эта роль ей вполне удалась. Во многом разделяя те чувства, что владели ее соотечествен­никами в эпоху наполеоновского нашествия, княгиня Ба­гратион не упускала случая подчеркнуть свою принадлеж­ность России. В 1815 году, во время Венского конгресса, она устроила грандиозный бал в честь императора Алек­сандра I, который называл очаровательную соотечествен­ницу «интимным другом».

Видимо, к этому времени относится и следущее свиде­тельство: «Тайным агентом России называли, например, красавицу княгиню Екатерину Багратион, умную и ловкую интриганку, но женщину в высшей степени легкомыслен­ную; император Александр бывал у нее по вечерам и во время этих посещений, затягивавшихся до позднего часа, выслушивал интересовавшие его сообщения».

После 1815 года княгиня Багратион перебралась в Па­риж. Войдя во вкус, свой роскошный особняк на Елисейских полях она сделала средоточием политических секре­тов. Донесения тайной полиции, посчитавшей нужным подкупить слуг княгини, как нельзя лучше свидетельству­ют о том, что верная себе Екатерина Павловна удачно со­четала интересы, так сказать, общественные и личные.

«Сегодня утром, — сообщается в донесении от 27 мая 1819 года, — прибыл из Брюсселя курьер к генералу Поццо ди Борго, русскому послу. Княгиня Багратион ожидала с этим курьером письма, но, по-видимому, ничего не получила. Эта дама очень известна в высшем обществе, благодаря своим политическим связям и кокетству. В по­недельник вечером, довольно поздно, ушли от нее два по­ляка, и один из них, граф Станислав Потоцкий, вернулся обратно. Подобные проделки случаются часто, и героями их бывают то один, то другой, т.е. княгиня очень перемен­чива. У нее бывают личности всякого рода и придвор­ные...»

К личностям «всякого рода» доноситель мог бы спо­койно отнести всех знаменитостей Парижа, таких как Стендаль, Бенжамен Констан, де Кюстин, звезд художе­ственного и музыкального мира и даже греческую короле­ву. Екатерина Павловна по-прежнему умудрялась возбуж­дать к себе всеобщий интерес. В бумагах Бальзака есть запись о том, что читающая публика признала в одной из его героинь «дочь холодной России, княгиню Багратион». Вероятно, ее экзотическая фамилия в какой-то степени тоже способствовала этому. Грузия лишь в 1801 году стала частью Российской империи. И княгиня Багратион как бы несла на себе знак таинственной земли, родом из которой был ее знаменитый муж. В память о нем в селе Кожино под Арзамасом она распорядилась поставить церковь.

Можно сказать точно: Петр Иванович тоже, несмотря ни на что, не забывал ту, с которой стоял перед алтарем Гатчинской церкви. Незадолго до гибели он заказал ху­дожнику Волкову два портрета: свой и жены. Воистину у каждого сердца — своя загадка...

* * *

Время щадило Екатерину Павловну. Остались воспомина­ния современников о том, что и в тридцать лет у нее была фигура пятнадцатилетней девушки. Уже в 30-х годах она вышла замуж за английского генерала Карадока, но скоро с ним рассталась, не пугаясь подступавшего одиночества.

Умерла княгиня Багратион в весьма преклонном воз­расте в 1857 году. Маленькая заметка из французской газе­ты, опубликованная в России, сообщала, что княгиню похо­ронили в Венеции. Вероятно, она туда перебралась, как и все русские, покинув по требованию властей Париж во вре­мя Крымской войны. По другой версии, Екатерина Пав­ловна окончила свои дни в Париже. Но могилы не сохрани­лось. Быть может, она уничтожена, как «беспризорная».

Слишком долго сюда никто не приходил...

* * *

                                               Екатерина Федоровна Долгорукая

«Никого я так не любил, как вас, и ни к кому от роду не был так привязан, как к вам, хотя вы и будете хохотать и говорить, что, как я смею писать. Но воля ваша, я люблю правду говорить...»

Это строчки из письма Багратиона к еще одной Екатерине — княгине Екатерине Федоровне Долгорукой. Обнаружены они совсем недавно. Листки бумаги, пропитанные почти двухвековой пылью, доносят до нас живое, го­рячее чувство Багратиона к доселе неизвестной адресатке.

«Багратион, не знавший никакого другого языка, кроме русского, и на этом языке не мог написать ни реляции, ни записки, ни письма без ошибки», — вспоминают совре­менники, и это, видимо, правда. Неразборчивый почерк, весьма приблизительное представление об орфографии, но через мгновение обо всем этом забываешь, подпав под магию багратионовской строки. А она — точный слепок с его характера: прямого и ясного. Забирает в плен энергия и пронзительная искренность каждого слова. Тут не при­ходит на ум: верить — не верить. Конечно же верить — так же страстно, как и написано!..

Петру Ивановичу, видимо, от природы было дано вла­дение пером. Особенно выразительно он писал, когда что-то воодушевляло его. «Прощальный приказ князя Багратиона был одним из самых трогательных и хорошо написанных статей, которые я когда-нибудь читал в России», — свиде­тельствовал один из кутузовских генералов. Однако многие были уверены — этого заблуждения не избежали даже со­временники князя Петра, — что этот суровый воин не пи­сал ничего, кроме приказов и донесений.

И вот перед нами несколько писем к любимой женщи­не. Каким, оказывается, остроумным собеседником мог быть Багратион! Каким изысканным комплиментом спосо­бен был наградить адресатку. Нет тут перебора по части эпитетов, витиеватости и многословия, достаточно распро­страненных в его эпоху, когда для прекрасных дам пре­восходных степеней не жалели. Армейская привычка ска­зывалась — Багратион писал кратко. Но откуда знал он ведомое лишь поэтам — «как сердцу выразить себя?».

...Вот наконец он получил от Екатерины Федоровны долгожданное письмо. «Признаюсь вам, читавши оное, в сердце моем производилось большое волнение. Знаете, как говорится: «тук-тук...».

Представьте себе генерала во весь рост со шпагой в руке, шагающего под свинцовым дождем Шенграбена. И это — от «ее» письма! — «тук-тук...».

Кто же она, заставлявшая биться сильнее обычного сердце, привычное к канонадам и разрывам снарядов?

Дочь обер-гофмаршала князя Федора Сергеевича Ба­рятинского, женатого на княжне Марии Васильевне Хо­ванской, родилась в 1769 году. Девушке исполнилось шестнадцать лет, когда родители повезли ее на бал- маскарад в Аничков дворец.

Русский двор всегда славился красавицами. Отцветали одни, их сменяли другие, но цветник оставался благо­ухающим, свежим, приводящим в восторг каждого зрячего. И когда на празднике, данном в честь Екатерины Вели­кой, появилась еще никому не ведомая Екатерина Баря­тинская, садовнику — а его роль в тот вечер выполнял Потемкин — стало ясно, что в оранжерее расцвела роза редкой прелести. Очень высокая, с роскошными темными волосами, юная дебютантка очаровала всех не только по­истине торжествующей, королевской красотой, но и редкой грацией, которую сумела показать в танце. Девушка явно была призвана украсить двор, и скоро ее пожаловали во фрейлины.

Молодая Барятинская недолго пребывала в девицах, и в семнадцать лет она стала женой генерал-поручика князя Василия Васильевича Долгорукого. Супругов связывала искренняя любовь, и, когда началась турецкая кампания, Екатерина, только что родившая сына, ни за что не хотела разлучаться с мужем и отправилась с ним на войну.

Затянувшаяся осада турецких крепостей заставила Потемкина предпринять кое-какие шаги, дабы не скучать. Великий мастак украшать себе жизнь, он устраивал балы в своем дворце-землянке, правда, не такие пышные, как в Аничковом, но не менее веселые. Царицей этих балов стала молодая супруга князя Долгорукого. Свет­лейший, приметивший ее еще на балу в Аничковом, увлекся серьезно, но, кажется, без взаимности. Не при­выкший к неудачам, Потемкин осаждал Екатерину Фе­доровну с не меньшим упорством, чем Измаил. Кстати, по уверению современников, он ускорил штурм крепости ради того, чтобы доставить удовольствие молоденькой генеральше захватывающими звуками ночной тревоги и стопушечной пальбой.

Однако все было напрасно: и роскошные праздники в ее честь, и атласные туфельки, за которыми фельдъегеря отправлялись прямо в Париж с дунайских берегов. Долго­рукая обладала характером твердым и рассудительным.

И все же, как всякой женщине, ей доставляло удо­вольствие купаться в волнах всеобщего благоговения. И надо сказать, что скромному ординарцу мужа тут удалось занять более заметное место, чем светлейшему.

Каков он был, двадцатитрехлетний Багратион? Чем понравился избалованной красавице худой, с густой шап­кой жестких волос молодой человек, еще только подсту­павший к своей легендарной славе?

Его ровесники были в куда более высоких чинах — их записывали в гвардию с младенческого возраста. Петру же предстояло каждый шаг по служебной лестнице оплатить кровью и смертельным риском. «Самое прекрасное после вдохновения — это самоотверженность; вслед за поэтом первым идет солдат», — сказал Альфред де Виньи. И вот тут становится понятен интерес Екатерины Федоровны к тому, кто состоял всего лишь в скромной должности орди­нарца.

В декабре 1788 года Багратион в составе Кавказского мушкетерского полка участвовал в штурме Очакова. Это было одно из самых ожесточенных и кровопролитных сражений: Багратион одним из первых ворвался в кре­пость.

Его изумительная личная храбрость покорила даже Потемкина. Он, главнокомандующий русской армией, произвел ординарца генерала Долгорукого из подпоручи­ков сразу в капитаны. Воинская доблесть! Это ли не луч­шая аттестация мужчины в глазах женщины!

Не могла Екатерина Федоровна не замечать и того, что, конечно же, отличало Багратиона от богатых, опе­каемых влиятельными родственниками сослуживцев. В карманах его не водилось лишних монет. И ждать их было неоткуда. Это диктовало стиль поведения, несколько от­личный от принятого в потемкинском лагере. От Баграти­она веяло мужественной сдержанностью. Среди изне­женных сибаритов он казался стоиком.

Конечно, ему трудно было тягаться в образованности с теми, кто значился в поклонниках прекрасной княгини Долгорукой. Но не заметить щедрой природной одарен­ности Багратиона было невозможно: «...ум, когда он гово­рил и о самых обыкновенных вещах, светился в глазах его...»

Почти ровесники, Долгорукая и Багратион тянулись друг к другу, каждый выбрав из толпы другого, как наи­более яркую, заметную, интересную личность.

Красота Екатерины Федоровны в сочетании с ее без­условной неординарностью не могла оставить Багратиона равнодушным. Она же в нем верно определила самородка, человека той редкой неукротимой породы, которого, если он надел мундир, первым встречает или пуля, или слава.

С присущей ему прямотой Багратион, не знавший по­лутонов и недомолвок, называет их отношения любовью. До конца его жизни она остается человеком, которому он доверял, как никому.

О том, что письма к Екатерине Федоровне являлись его исповедью, Багратион писал сам. Он не утаивал от нее ни­чего. По этим письмам видно, какой незатягивающейся ра­ной была для него «блуждающая» жена и то, что их семей­ная неурядица подкармливала сплетников и злоязычников.

Ни одно из посланий Багратиона к Екатерине Федо­ровне не обходилось без слов любви. Судя по всему, она не раз пыталась перевести бурные излияния своего по­клонника в более спокойное русло. Но тщетно, Багратион остается Багратионом: «На что мне твоя благодарность? Мне нужна дружба твоя и память верная. Вот что дороже всего».

Идут годы. Багратион служит. Долгорукая блистает в свете. Наделенная сценическим талантом, именно Екате­рина Федоровна ввела в Петербурге моду на домашние спектакли, в которых принимала живейшее участие. Она считалась одной из самых изысканных женщин Петербур­га. Это, впрочем, не мешало ей оставаться заботливой ма­терью и хозяйкой дома. У Долгорукой было трое детей: сыновья Василий и Николай, дочь Екатерина...

С воцарением Павла I родители Екатерины Федоров­ны, к которым благоволила почившая императрица, под­верглись опале и уехали во Францию. Вскоре за ними в Париж приехала княгиня Долгорукая. Она быстро вошла здесь в моду. Всех поражала ее оригинальная внешность, необычные, экстравагантные туалеты и бриллианты, кото­рыми она любила осыпать себя с головы до ног.

Знаменитая французская художница Виже-Лебрен, пи­савшая, кажется, всех прекрасных соотечественниц и не менее прекрасных россиянок, и та, словно не доверяя своей кисти, дополняет портрет Долгорукой восторженны­ми словами: «Красота ее меня поразила: черты ее лица были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиле; длинные темно-каштановые волосы падали на ее плечи, талия ее была удивительная, и во всей ее особе было столько же благородства, сколько и гра­ции».

Художница и ее модель подружились. Виже-Лебрен увидела в ней не только представительницу высшей рос­сийской знати, но и человека содержательного и глубокого. Недаром она изобразила Екатерину Федоровну с раскры­той книгой.

Появление Екатерины Федоровны при наполеоновском дворе произвело необычайный эффект.

С царственной осанкой княгиня в драгоценностях умо­помрачительной стоимости буквально затмила новоявлен­ных аристократок во дворце в Сен-Клу. К тому же она не скрывала презрительного отношения к этому обществу и своими колкими замечаниями в конце концов вызвала не­удовольствие Наполеона. Против Долгорукой в печати была развернута кампания. Ей пришлось покинуть Париж. После путешествия по Италии Екатерина Федоровна вер­нулась в Россию.

С момента знакомства с Багратионом прошло много лет. Они подолгу не виделись, но продолжали писать друг другу. Генерал при каждом удобном случае посылал своей «умнице», «грамотнице» подарки. Когда у Екатерины Федоровны подрос старший сын Василий, она, желая от­дать его в надежные руки, обратилась к Багратиону.

Человек щепетильный и принципиальный в вопросах службы, Багратион, идя навстречу просьбе, предупреждал свою «умницу», чтоб ни на какие послабления ее сыну она не рассчитывала: «Дружба и родство у меня прочь. А долг и присяга святы и нерушимы». Однако молодой че­ловек служил отменно, чем, к великой гордости матери, заслужил одобрение Петра Ивановича, представившего его к награде.

Лишь однажды на отношения Багратиона и Екатерины Федоровны легла тень. В 1810 году Петр Иванович был отстранен от командования Молдавской армией и, по су­ществу, попал в опалу. Многие, прежде заискивавшие пе­ред генералом, искавшие его покровительства, отвернулись от него. То, что Долгорукая не проявила в этот трудный момент дружеского участия, не уверила лишний раз в не­изменности своих чувств, очень обидело Багратиона. С присущей ему прямотой он сказал ей об этом. Их давняя дружба давала ему право надеяться на бОльшую чуткость с ее стороны. Но отходчивый, не умевший держать досады на сердце Багратион скоро все забыл и простил. Пускался даже на хитрости, чтобы заставить Екатерину Федоровну лишний раз написать ему. Вероятно, ее острый и насмеш­ливый ум, умение судить о всем здраво, беспристрастно давали часто и надолго отлучавшемуся генералу четкую картину того, что происходило в столицах, держали его в курсе событий. Он полностью полагался на правильность ее оценок. Для него Екатерина Федоровна не только пре­красная, но и, что не менее важно, умная женщина.

Именно в письме Долгорукой Багратион высказывает свой взгляд на прекрасный пол вообще: «Правда, я до вертушек никак не охотник. Я люблю умных...» Знамена­тельное признание! Во всяком случае, оно объясняет не только длительную привязанность Багратиона к Екатерине Федоровне, но и к своей жене, которую многие считали пустой кокеткой.

В одном из писем Екатерина Федоровна, видимо в ответ на оказанную ей услугу, пишет Петру Ивановичу, что признает себя у него «в подданстве». На что получа­ет справедливый упрек в женской хитрости: «Вы тогда отдали себя в подданство, когда не достать, не видеть вас не мог». И полушутя-полусерьезно, в ожидании воз­можной встречи с ней, продолжает: «Моя милая краса­вица, чем ты меня наградишь? Шутки на сторону!.. Я ведь не отвяжусь. А надо уже, чтоб были мы душа в душу. Я тут не нахожу никакого порока. И, кажется, я не дурак — вкус имею. Прошу поспешно отвечать, но не по-дипломатически, а дружески. Не прикидывать, что там я старуха, тому и другому подобное, а правду напи­сать...»

Но, видимо, напрасно, подтрунивая над юношески пыл­кими излияниями друга давно отшумевшей молодости, Екатерина Федоровна напоминает о своем возрасте. Тщетно! Его привязанность к ней неизменна, и возраст здесь ни при чем. Багратион сетует, что она выдерживает между ними дистанцию, и, стремясь сократить ее, то и де­ло заменяет в письмах «пустое «вы» сердечным «ты»...

...Долгую жизнь прожила Екатерина Федоровна, окруженная всеобщим уважением. Овдовела она в 1812 году. Детям дала прекрасное воспитание. На склоне лет получила орден Св. Екатерины Большого Креста — выс­шую для женщин России того времени награду.

Умерла Екатерина Федоровна в 1849 году, в возрасте восьмидесяти лет, окруженная всеобщим почетом и уваже­нием. Похоронена она рядом с мужем Василием Василье­вичем в селе Полуэктове под Рузой.

* * *

В мае 1788 года Екатерина II сообщала Потемкину: «Любезный друг, князь Григорий Александрович. Вче­рашний день великая княгиня родила дочь, которой дано мое имя, следовательно, она — Екатерина».

Римляне говорили: «Nomen est omen» (имя — это предзнаменование).

Сиятельная бабка встретила появление на свет очеред­ной внучки без особой сентиментальности. Особ женского пола, рождавшихся возле трона, она считала существами бесполезными, обреченными на тусклую и бесцветную жизнь.

Впрочем, императрица, против обыкновения, принима­ла самое деятельное участие в крестинах. К купели же но­ворожденную поднесла Екатерина Романовна Дашкова. Трудно в хлопотах двух великих женщин возле новорож­денной тезки не увидеть особого знака судьбы, сигна­лившего из бездны мирозданья: для этой крошки природа вывернет наизнанку все карманы с щедрыми дарами, ни­что тусклое и бесцветное не коснется ее. И лишь прихот­ливая, недоступная человеческому разуму игра судьбы — или игра случайностей? — не позволит этой Екатерине сделать девятнадцатый век продолжением века восемнад­цатого, века женщин на русском престоле.

Стоило Багратиону умереть, как его вещи были тща­тельно досмотрены. Делалось это по прямому указанию Александра I. Более всего императора интересовала пере­писка генерала с его сестрой. Писем не нашли, но из портфеля Багратиона вынули три миниатюрных портрета: императрицы Марии Федоровны, жены Екатерины Пав­ловны Скавронской-Багратион. И наконец, еще одной Екатерины Павловны, но Романовой, — младшей царской дочери, сестры Александра I.

Если бы не этот портрет — подаренный? — если бы не приглушенные голоса прошлого, намеком, полусловом, но все же обмолвившиеся о потаенной любви Багратио­на, — едва ли бы знали о ней. Во всяком случае, в жиз­неописании Екатерины Павловны Романовой, принцессы Вюртембергской, о романе над светлыми водами Славянки нет ни слова. Но именно та тщательность, с которой ста­рались «развести» имена генерала и императорской сестры, служит лишним доказательством того, что было о чем ста­раться.

                                                Царская дочь Екатерина Павловна

Екатерина Павловна Романова была четвертой из доче­рей императора Павла I и его супруги Марии Федоровны.

Природа сделала все, чтобы выделить ее из вереницы как бы не отличимых друг от друга принцесс. То, что обычно мешает женщине дерзать, едва подросшей Екате­рине было чуждо: «...робость совершенно ей несвой­ственна; смелость и совершенство, с которым она ездит верхом, способны возбудить зависть даже в мужчинах». И склад ума у Екатерины был мужской: резкий, критиче­ский, легко постигавший сложные понятия в самых разных сферах.

«...В ней нет нисколько женской пустоты, религиозной сентиментальности, она обладает... особенною силой мыш­ления; в ее взоре светятся чистые мысли, высшие интере­сы», — отмечали соотечественники. А один из послов, убедившись во влиянии Екатерины Павловны на всю им­ператорскую семью, доносил своему правительству, что это «принцесса, обладающая умом и образованием, соче­таемым с весьма решительным характером».

Внешность младшей царской дочери заставляла, раз увидев ее, уже не забыть всю жизнь. В мае 1807 года ее среди прочих членов царского семейства случайно повстре­чал в Павловске известный театрал и бытописатель С.Жихарев. Он записал в своем дневнике: «Великая княжна Екатерина Павловна — красавица необыкновен­ная; такого ангельского и вместе умного лица я не встре­чал в моей жизни, оно мерещится мне и до сих пор...»

«Она была совершенная красавица, — вторит Жиха­реву его современник, — с темными каштановыми волоса­ми и необыкновенно приятными добрыми карими глазами. Когда она входила, делалось как будто светлее и радост­нее».

Однако не одним внешним совершенством отметила природа младшую царскую дочь. И не только характером, глубоким, сильным и самобытным. Девушка обладала не­дюжинными способностями, и, казалось, ее ждал блестя­щий результат во всем, за что бы она ни бралась. Если она рисовала, то это вовсе не походило на дилетантские упражнения. Ее картины отличались такой профессиональ­ной зрелостью, что люди, понимавшие в этом, говорили: «Не будь она дочерью императора, она в Италии была бы величайшей художницей». Современники отмечали ее не­заурядное мастерство рассказчицы, искусство вести увлекательную живую беседу и, чем могли похвастаться немно­гие из представительниц высшего света, прекрасное владе­ние русским языком!

Багратион знал Екатерину, когда та была еще под­ростком. С 1800 по 1811 годы на него, шефа лейб-гвардии егерского полка, возлагалась охрана царской семьи, выез­жавшей из Петербурга на летние месяцы.

Лагерь разбивался в непосредственной близости от загородных резиденций, сначала Гатчины, затем Павлов­ска. Шла обычная военная жизнь: маневры, ученья, вахт­парады. В то же время пикеты и разъезды егерей кругло­суточно следили за территорией, примыкавшей к дворцам. Записывали имена людей, оказавшихся поблизости, прове­ряли документы, подозрительных направляли к коменданту Багратиону, если только он не находился в боевом походе.

Очевидно, что деликатная обязанность стража и тело­хранителя ставила Багратиона в особое положение. Она сближала его с венценосной четой и их детьми. Если Па­вел I благоволил к генералу за служебную безупречность, столь ценимую им, то на Марию Федоровну не могло не действовать обаяние человеческой натуры Багратиона. Этот неустрашимый, презиравший смерть воин в обыденной жиз­ни был скромным, немногословным и сдержанным. Он же­стоко страдал от критики и дворцовых пересудов. Ему, в частности, пеняли на отсутствие военного образования. В нем искали изъян, как во всяком, кто поднялся над заурядностью. Императрице легко было растолковать это огорчен­ному герою, даря добрым и внимательным отношением. Он обречен быть чужаком среди тех, для которых жизненный интерес сосредотачивался на интригах, сплетнях, злословии. Багратион — другой. И это отводило ему в глазах импе­ратрицы особое место. После убийства ее мужа, Павла I, порфироносная вдова видела в нем едва ли не единственного человека, кому могла доверить жизнь свою и своих детей. В то злополучное 11 марта 1801 года, когда под сводами Михайловского замка разыгралась кровавая драма, Багратиона не оказалось в Петербурге. Вынужденная была отлучка или нет — теперь уже едва ли удастся выяснить. Но в глазах потрясенной женщины, не беспричинно подозревавшей в кознях и злом умысле свое ближайшее окружение, Петр Иванович был чист. А это значило многое.

* * *

...Однако роман юной Екатерины и сорокалетнего генерала не мог не тревожить императрицу. Младшая дочь, с детства самостоятельная до дерзости, не раз создавала острые си­туации в семействе. Однажды еще девочкой-подростком она увлеклась человеком не их круга, заставив изрядно поволно­ваться родственников. Правда, Багратион был женат. Но для сумасбродной, умеющей настоять на своем Екатерины это ли препятствие? К тому же невозможно не заметить, что семейная жизнь генерала явно не задалась. Багратион словно вдовец при живой жене. И то благородное достоин­ство, с которым он несет крест одиночества, способно лишь добавить огня в пылкое сердце дочери. Да, генерал не об­ладает чертами Аполлона. Но как оригинально, выразитель­но его лицо! Какой истинной значительностью и редкой мужской статью отмечена его фигура! В темно-зеленом с красным мундире, в блеске эполет, Петр Иванович мгно­венно притягивал к себе внимание, едва появившись в зале. Это была редкая птица: все знали и привыкли к тому, что место Багратиона на войне. Как привыкли к тому, что если суждено ему вернуться, то это будет возвращение героя, увенчанного еще одной победой.

Хорошо зная свою дочь, Мария Федоровна понимала, что именно такой человек может покорить ее сердце и во­ображение. И кажется, это уже произошло. Та особая приязнь, которой дарит Екатерина князя Петра, привлека­ет внимание не только родственников. Разве можно иначе истолковать дружеский упрек князя Куракина в адрес царской дочери, доведенный до сведения императрицы: «Умоляю, ваше величество, выразить от меня крайнее огорчение о том, что она до сих пор не почтила меня ни одной строчкой, между тем как Багратион получил от нее, как он мне сам говорил, уже три письма»...

Естественно, ничто так не могло обезопасить импера­торское семейство от нежелательных пересудов или даже вещей более серьезных, чем замужество Екатерины. В 1807 году для нее планировалось три жениха: принц Ба­варский, принц Вюртембергский и один из сыновей эрц­герцога австрийского Фердинанда. Однако ни с одним из них дело до свадьбы не дошло.

В следующем году претендентом на руку прекрасной россиянки стал император Франции. Вероятно, ответ до­шел до Наполеона в более мягкой форме, чем та, которую избрала Екатерина Павловна: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца». И все-таки, говорят, Наполеон был сильно раздражен.

1 января 1809 года Екатерина Павловна обручилась с принцем Ольденбургским, а 18 апреля состоялась свадьба. Императрица известила Багратиона о знаменательном со­бытии, и он прислал молодым свои поздравления и сва­дебный подарок.

Принц Георг Ольденбургский приходился Екатерине двоюродным братом. Сын незначительного немецкого князька, состоявший на русской службе в чине генерал-майора, он ровным счетом ничем не был примечателен, со­ставляя в этом плане разительный контраст со своей су­пругой. Назначенный тверским, новгородским и ярослав­ским генерал-губернатором, он оставался как бы мужем своей жены. Впрочем, его губернаторство имело для Ро­мановых ту несомненную выгоду, что надежнее всех вен­чаний отдаляло Екатерину от князя Петра...