1955

1955

32 «В конце декабря 1954 года Ахматову, – пишет Э. Г. Герштейн, – выбрали делегатом на съезд писателей. Не помню, знал ли об этом Лева, но перед открытием съезда я получила от него телеграмму… Телеграмма гласила: «Напомните маме обо мне похлопотать». «Напомните»… Как будто она могла хоть на минуту о нем забыть!» («Мемуары и факты», с. 58.)

33 Георгий Аркадьевич Шенгели (1894–1956) – поэт, теоретик стихотворного языка, переводчик. Первая книга его стихов («Розы с кладбища») вышла в 1914 г.; первая стиховедческая работа («Два памятника») в 1918-м. Как о поэте наиболее полное о нем представление дает сборник «Избранные стихи» (М., 1939); как о стиховеде – книга «Техника стиха» (М., 1960).

Спустя тридцать лет после смерти Георгия Шенгели в издательстве «Современник» в 1989 году вышла книга его поэм «Вихрь железный»; в 1989-м в № 5 «Нового мира» и в 1990-м в сборнике «Ново-Басманная, 19» – опубликованы многие его стихи; и в том же 90-м проза – главы из незаконченного романа «Черный погон» (см. сб.: Встречи с прошлым. Вып. 7. М.: Сов. Россия).

Переводил Шенгели преимущественно Байрона, но также и Гейне, и многих французских поэтов: Гюго, Эредиа, Бодлера, Верхарна. И на практике, и в теории перевода Шенгели был приверженцем буквализма, то есть точной передачи смысла каждой отдельной строчки, что мешало ему передавать иную точность: поэтическое очарование подлинника.

Как о наставнике о Георгии Аркадьевиче см.: Арсений Тарковский. Мой Шенгели. – Собр. соч. Т. 2 (М., 1991), а также: Семен Липкин. Вечер Шенгели. – В кн.: Угль, пылающий огнем (М., 1991).

Георгий Аркадьевич впервые увидел Анну Андреевну в 1916 году, а познакомились они через семь лет. Об этих двух встречах, а также и о третьей, ташкентской, повествует Шенгели в своем стихотворении 1943 года «Анне Ахматовой», опубликованном только в 1989-м («Звезда», № 6). Работая над изучением метрики и просодии русского стиха, Шенгели изучал и поэзию Ахматовой. В своих ответах Алексису Ранниту (см. ²⁸³) А. А. между прочим писала: «…Георгий Аркадьевич Шенгели, с которым я часто встречалась и дружила, иногда, для своих изысканий, просил меня произнести какую-нибудь строку» («Сочинения», т. 2, с. 305–306). А в одном из сохранившихся набросков плана автобиографии в главе «Современники», среди перечисленных лиц, о которых она намеревалась писать, А. А. упоминает Шенгели. (См. сб.: Встречи с прошлым. Вып. 3. М.: Сов. Россия, 1978, с. 408–409.)

34 В своем «Слове о Лозинском» Ахматова, в частности, говорит: «Я горда тем, что на мою долю выпала горькая радость принести и мою лепту памяти этого неповторимого, изумительного человека, который сочетал в себе сказочную выносливость, самое изящное остроумие, благородство и верность дружбе… Верность была самой характерной для Лозинского чертою». (Сб. «Узнают…», с. 338.) Черта эта проявилась с особенной яркостью в те революционные годы, когда многие друзья Анны Андреевны и Михаила Леонидовича покинули Россию. Внук его, Иван Толстой, пишет, что Лозинский объяснял свое решение не покидать родину – так:

«В отдельности влияние каждого культурного человека на окружающую жизнь может казаться очень скромным и не оправдывающим приносимой им жертвы. Но как только один из таких немногих покидает Россию, видишь, какой огромный и невосполнимый он этим наносит ей ущерб: каждый уходящий подрывает дело сохранения культуры; а ее надо сберечь во что бы то ни стало. Если все разъедутся, в России наступит тьма, и культуру ей придется вновь принимать из рук иноземцев. Нельзя уходить и смотреть через забор, как она дичает и пустеет. Надо оставаться на своем посту. Это наша историческая миссия». (Иван Толстой. Круто к ветру // Ленинградская панорама. Л.: Сов. писатель, 1988, с. 439.)

Незадолго до смерти Ахматова решила написать о Лозинском заново и эту новую работу почти окончила. (См. «Рассказы…», с. 225–226.) Об М. Л. Лозинском см. также «Записки», т. 1, в отделе «За сценой»: ⁷.

35 О. Берггольц. Верность. Трагедия. Л., 1954.

Об отношении Анны Андреевны к О. Ф. Берггольц, поэту и человеку, см. ^12Э.

36 О. Берггольц. Ленинградская поэма. Л., 1942.

37 Миша (р. 1937) и Боря (р. 1940) – сыновья Нины Антоновны и Виктора Ефимовича; Алеша (р. 1928) – пасынок Ардова, сын Нины Антоновны от ее первого брака с Владимиром Петровичем Баталовым, актером и режиссером-ассистентом МХАТа. (Псевдоним «Аталов».) О «мальчиках Ардовых» и Алеше Баталове см. также «Записки», т. 3.

38 Академик Василий Васильевич Струве (1889–1965) – востоковед. Его основные труды посвящены истории Египта, Двуречья, Ирана, Закавказья и Средней Азии. О двух письмах академика Струве в защиту молодого ученого см. «Мемуары и факты», с. 58–59, 61–62.

39 Сб.: Японская поэзия / Перевод с японского. Составители и переводчики А. Е. Глускина и В. Н. Маркова. Вступительная статья Н. И. Конрада. М.: Гослитиздат, 1954.

40 Вера Николаевна Маркова (1907–1995) – специалистка по японской литературе, автор статей о японской поэзии, прозе, театре и, главное, переводчица стихов и прозы японского средневековья. О переводах Веры Марковой см.: Семен Липкин. От знакомства к родству // Литература и жизнь, 10 января 1963; Корней Чуковский. Вина или беда? // ЛГ, 10 августа 1963; Корней Чуковский. Высокое искусство. М., 1968 (с. 160–161) или М., 1988 (с. 138–139); Лев Озеров. Читая танки и хокку // ИЛ, 1978, № 9.

Собственные стихи Веры Марковой долгое время не печатались вообще, или в редких случаях появлялись, да и то лишь с конца восьмидесятых годов, да и то и исключительно в периодических изданиях. «Луна восходит дважды» – единственный сборник стихов Веры Марковой, опубликован в Москве в 1992 году.

40а Жорж Садуль. Жизнь Чарли. М., 1955.

41 Борис Николаевич Ливанов (1904–1972) – актер Московского Художественного Театра, исполнитель ролей Ноздрева в «Мертвых душах», Мити в «Братьях Карамазовых», Астрова и Соленого в «Дяде Ване» и «Трех сестрах», Чацкого в «Горе от ума».

Пастернак и Ливанов познакомились в 1938 году, когда МХАТ собирался ставить «Гамлета» в переводе Пастернака с Ливановым в заглавной роли. Спектакль не состоялся, но дружба между Пастернаком и Ливановым сохранилась. Ливанов радовал Пастернака не только своим актерским мастерством, но и общим артистизмом, весельем духа, постоянной оживленностью, умением оживлять всех вокруг.

«Когда Ливанов впервые сыграл Чацкого, – вспоминает в 1990 году в третьем номере журнала «Театр " В. Я. Виленкин, – …помню в партере Бориса Леонидовича, какого-то растерянного от волнения, взволнованного до слез, неистово ему аплодировавшего».

42 Галина (Гаяне) Христофоровна Башинджагян (1905–1990) – преподавательница русского языка и литературы в школе. Одно время Галина Христофоровна, давний друг семьи Ардовых, жила у них на Ордынке и помогала мальчикам в их учебных занятиях.

43 Мария Павловна Кудашева (1895–1985) – жена Ромена Роллана. Она родилась в России; мать – француженка, отец – русский; Мария Павловна в молодости писала стихи по-французски и вращалась в литературном кругу: была знакома с Максимилианом Волошиным, Мариной Цветаевой, Осипом Мандельштамом, Андреем Белым. В двадцатые годы, еще находясь в России, она начала переписываться с Роменом Ролланом, затем уехала в Швейцарию и вышла за него замуж. Летом 1935 года Ромен Роллан с женою побывал в России.

При каких обстоятельствах и когда происходили встречи Ахматовой с Кудашевой, мне неизвестно.

44 Вы думаете, он… только… хворает? Ошибаетесь, по ресторанам и отлично. – Ошибалась – Ахматова. Лет с пятидесяти С. Я. Маршак постоянно и тяжело хворал (продолжая работать) – и его поездки «по ресторанам» были крайней редкостью. С Самуилом Яковлевичем Маршаком Ахматова была знакома издавна: познакомились они в 1927 г., в Кисловодске. Когда А. А. принялась самостоятельно изучать английский язык, С. Я. Маршак, большой знаток английского, помогал ей, как она мне рассказывала. Осенью 1941 года, когда Анну Андреевну доставили на самолете из осажденного Ленинграда в Москву, она некоторое время жила в семье Маршака (на ул. Чкалова, 14/16, кв. 113). Об их совместном путешествии во время войны из Казани в Среднюю Азию см. «Записки», т. 1, с. 251–254.

45 Наталия Иосифовна Ильина (1914–1994) – автор воспоминаний, пародий, фельетонов и одного романа; в раннем детстве Наталия Ильина увезена была родителями в Китай. Там, в Шанхае, она издали влюбилась в Советский Союз, чему сильно способствовали не только советские пропагандистские кинофильмы, но и глубокая любовь Ильиной к русскому родному языку. Шанхайская газета, упоминаемая Анной Андреевной в разговоре со мной, это просоветская газета «Шанхайский базар», одной из создательниц и постоянных сотрудниц которой была Ильина. (Об этой газете подробнее см.: Наталия Ильина. Дороги и судьбы. М., 1988, с. 207–213.)

Вместе с другими русскими людьми Н. И. Ильина в конце 1947 года вернулась на родину. Возвратившись, написала роман «Возвращение», где изображена жизнь русской эмиграции в Китае, тамошние распри и тоска многих эмигрантов по России – тоска, в особенности во время войны.

На родине прославилась Н. Ильина, однако, главным образом не романом, а едкими фельетонами, высмеивающими шпиономанию, процветавшую в нашей стране, а также восторженные казенные очерки о колхозах. Писала она и о бездарнейшей прозе, которую советская пресса выдавала за «современную классику», а издательства печатали миллионными тиражами.

В шестидесятые годы, когда Твардовский был главным редактором журнала «Новый мир», меткие фельетоны и рецензии Н. Ильиной служили постоянным оружием в битвах журнала с его противниками.

Фельетоны и пародии Наталии Ильиной, печатавшиеся ранее в газетах и журналах, собраны были сначала – в 1974-м – в книжке «Светящееся табло», затем – в 1989-м – сильно дополненные, в сборнике «Белогорская крепость», а мемуары – в книге «Дороги и судьбы». Кроме портретов ее родных и рассказов о встречах с актерами и писателями, в книгу вошли также и воспоминания об Анне Ахматовой.

Познакомились Наталия Иосифовна с Анной Андреевной в Доме Творчества в Голицыне, в 1954 году.

46 Вокальный цикл Д. Шостаковича «Из еврейской народной поэзии» был создан им осенью 1948 г. Шостакович пользовался сборником: «Еврейские народные песни» (составленным И. М. Добрушиным и А. Д. Юдицким под редакцией академика Ю. М. Соколова, М.: Гослитиздат, 1947). Возмущение Анны Андреевны качеством переводов вполне понятно. Перелистывая сборник, встречаешься, например, с такой колыбельной:

Бай, бай, бай!

В село, татуня, поезжай!

Привези нам гусочку,

Чтоб не болеть пузочку!

(с. 46. Перевод А. Глобы)

или с такими наскоро сколоченными виршами, призванными изобразить восторг современных советских евреев:

Какими благами окружена

Еврейского сапожника жена!

(с. 234. Перевод Л. Длигача)

Однако, несмотря на дурное качество переводов (а иногда и подлинников), еврейские песни Шостаковича – цикл, созданный им в пору лютого антисемитизма последних сталинских лет, – звучал и продолжает звучать не только как большое событие в музыке, но и как явление общественной жизни: отпор черносотенству.

Цикл записан на пластинку (№ 33Д 03216-17); его исполнителями были Н. Л. Дорлиак, 3. А. Долуханова и А. Д. Масленников. Партию фортепиано исполнял сам автор – Д. Шостакович.

Вначале, как мне известно, С. Я. Маршак вполне разделял возмущение Ахматовой. Он, сам виртуоз переводчик, яростно ненавидел неряшливые, антихудожественные переводы. Однако, прослушав цикл Д. Шостаковича, он переменил свое мнение (не о переводах, конечно, а о праве композитора пользоваться и дурными текстами). «25 сентября 1950 года, – вспоминает И. Гликман, – я приехал по приглашению Дмитрия Дмитриевича в Москву на день его рождения. Во время ужина я сидел рядом с Самуилом Яковлевичем Маршаком, и мы с ним, в промежутках между тостами, обменивались восторженными репликами, адресованными Шостаковичу. Вершиной вечера было исполнение в кабинете Дмитрия Дмитриевича его цикла «Из еврейской народной поэзии»… Аккомпанировал Шостакович. Хотя вокалисты не успели отшлифовать свои партии, впечатление было грандиозным. С. Я. Маршак со слезами на глазах говорил мне, что этот цикл равен Шекспиру и что он напрасно высказывал недовольство работой переводчиков, так как музыка окрылила и подняла на громадную высоту тексты стихов». (Цитирую по книге: Письма к другу. Дмитрий Шостакович – Исааку Гликману. М.; СПб., 1993, с. 90.)

47 Татьяна Борисовна Казанская (1916–1989) – дочь литературоведа и лингвиста, специалиста по классической филологии, профессора Бориса Васильевича Казанского (1889–1962). Сама она – знаток французского языка и французской литературы, переводчица и преподавательница. С 1953 по 1966 год Татьяна Борисовна преподавала в Ленинградском государственном педагогическом институте им. Герцена французский язык, латынь, романскую филологию и общее языкознание. В ее переводах в разное время выходили произведения Жорж Санд и Петрюса Бореля. Однако занималась Татьяна Борисовна не только преподаванием и переводами. Всю жизнь она писала стихи. Ее вопрос, обращенный к Анне Андреевне, «значит, это и есть слава?», вызван был, по-видимому, тем, что собственные ее стихотворения оставались безвестными: опубликовано всего одно «Уж весенний заиграл рожок» (см. журнал «Простор», 1962, № 9).

Отец Татьяны Борисовны, специалист по классической филологии, был, кроме того, одним из видных пушкинистов – в частности, он первый, как сообщает КЛЭ, высказал «предположение о роли придворной интриги в судьбе Пушкина» (т. 9). В начале пятидесятых годов А. А., через Б. В. Томашевского, обратилась к Б. В. Казанскому за каким-то советом, связанным с ее «пушкинскими штудиями». Тут и познакомились А. А. и «Таня Казанская». Они начали встречаться, Казанская слушала стихи Ахматовой, читала ей и свои. Примечательно, что две строчки, послужившие эпиграфом к «Седьмой книге» (БВ, с. 291), Ахматова взяла из стихотворения Т. Казанской:

Пала седьмая завеса тумана, —

Та, за которой приходит Весна.

Т. К.

Стихотворение Т. Казанской я привожу здесь полностью.

Льдины трещали, звенели морозы,

С крыш ледяная текла бахрома.

Так опадают махровые розы:

Ризу за ризой роняет Зима.

Словно яранга под бубен шамана

Рвется на части, узка и тесна,

Пала седьмая завеса тумана, —

Та, за которой приходит Весна.

Фата-моргана и метаморфоза:

Мрамор холодный очнулся, дыша.

Так расцветает махровая роза:

Смертию смерть попирает душа.

48 Нина Иосифовна Коган (1889–1942) – художница, ученица К. Малевича; в каталогах выставок, осуществленных ленинградскими художниками между 1935 и 1941 годами, упоминаются и ее рисунки, акварели и несколько пейзажей маслом. Когда и при каких обстоятельствах Нина Иосифовна познакомилась с Анной Андреевной и создала ее портрет, – мне неизвестно. Подлинник хранится в Ленинграде, в собрании О. И. Рыбаковой. Репродукция на Западе опубликована во втором томе «Сочинений», а у нас – см., например, «В сто первом зеркале», а также в проспекте выставки «Образ поэта и образ поэзии. К столетию Анны Ахматовой». Статья Ю. Молока.

Встречала я Нину Иосифовну, когда «она приходила в нашу редакцию к Лебедеву», потому, что Нина Коган была, в частности, иллюстратором книг для детей. О «нашей редакции» – т. е. о ленинградском отделении Детгиза, которое возглавлял С. Я. Маршак, а руководителем иллюстраторов был живописец и график В. В. Лебедев (1891–1967) – см. седьмую главу моей книги «В лаборатории редактора» (изд. 2-е, М., 1963).

Среди художников, привлеченных В. В. Лебедевым к работе над иллюстрированием детских книг, была и Нина Коган. Для детей рисовала она, главным образом, зверей и птиц. Думаю, что курица, которую, по словам Анны Андреевны, Нина Иосифовна «укладывала спать», служила художнице живой моделью.

49 Скоро… она переезжает к Л. Д. Болъшинцовой, т. е. к Любочке Стенич… – Любовь Давыдовна Большинцова (1908–1983) – переводчица, в первом браке – жена Валентина Осиповича Стенича (1898–1938), которая в моем (и не только в моем) сознании осталась навсегда вдовой Стенича (хотя впоследствии и вышла замуж за кинодраматурга М. В. Большинцова [1902–1954]). Стенич – стиховед, страстный стихолюб, герой статьи Александра Блока «Русские денди», познакомился с Ахматовой еще в двадцатые годы. Стенич прославился переводами, главным образом, американских и немецких писателей: именно в его переводах русский читатель впервые прочел Джойса, Дос-Пассоса, Фолкнера, Шервуда Андерсона. А из немцев – Л. Франка, Б. Брехта и др. В 1937 году он был арестован и в 38-м расстрелян.

Любовь Давыдовна познакомилась и подружилась с Анной Андреевной в Ленинграде то ли в конце двадцатых, то ли в начале тридцатых годов. Ахматова не раз пользовалась заботами Л. Д. Болыпинцовой. Случалось, Любовь Давыдовна дежурила возле нее в Комарове, в Будке, или оказывала ей гостеприимство у себя в Сокольниках, в Москве.

50 Давид Иосифович Заславский (1880–1965) – автор нескольких историко-литературных работ о Салтыкове-Щедрине и Достоевском. Как специалист-литературовед он прославился своей исступленной ненавистью к роману «Бесы». «Роман «Бесы», – писал он в «Правде» в 1935 году (возмущаясь намерением издательства «Academia» его переиздать), – это грязнейший пасквиль, направленный против революции». Как общественный деятель Заславский приобрел известность ренегатством, во-первых, и угодничеством перед властью – во-вторых. До революции Заславский был одно время меньшевиком. Потом перешел к бундовцам; после революции – некоторое время выступал против большевиков, вызывая неудовольствие Ленина, но уже в 1919 году «признал свои ошибки» и по официальным заданиям начал писать в газетах политические фельетоны на внутренние и, главным образом, международные темы. (См., например, сборник «Пещерная Америка», М., 1951.) С 1928 года Заславский – один из главных фельетонистов «Правды»… Беседуя о нем с Анной Андреевной в 55 г., мы еще не предвидели, что в 58-м, в период травли Пастернака, Заславский выступит в «Правде» со статьей «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка».

51 …дайте мне слово, что она никогда не прилипнет к «Поэме». – От Анны Андреевны я не раз, начиная еще с ташкентских времен, слышала эту просьбу. «Приглядите… обещайте… дайте мне слово». Та же просьба, хоть и в иной форме, выражена ею в предсмертной тетради: несколько страниц поручений, озаглавленных «Для Лиды».

Обращалась она с подобными просьбами в разное время к разным людям, не ко мне одной. Но моей будущей невозможности «приглядеть» она не предчувствовала. (Хотя после ее кончины я была введена в состав Комиссии по литературному наследию Анны Ахматовой.)

9 января 1974 года меня исключили из Союза Писателей, лишив тем самым возможности какого-либо участия в литературной жизни. Так завершился процесс моего исключения, фактически начатый гораздо раньше. (Об этом подробно рассказано в автобиографической книге, которая так и называется «Процесс исключения».) Ни одна моя строка не могла более прорваться в печать. Однако просьба Анны Андреевны относительно стихотворения «И ты ко мне вернулась знаменитой» была мною (по недосмотру цензуры) все-таки исполнена: с моей разъяснительной вводкой оно напечатано в 1967 году в № 5 журнала «Литературная Грузия».

«Приглядите… дайте мне слово… Обещайте», говорила мне не раз А. А. Она не предвидела, «что случится с жизнью моей». Как могу я «приглядеть» за чем-нибудь ахматовским, если мне не только запрещено опубликовать воспоминания о родном отце, но и из чужих воспоминаний о Корнее Чуковском вычеркивается мое имя, а принимая к печати фотографии Корнея Ивановича, среди детей цензоры и редакторы в лупы рассматривают детские лица, чтобы на снимке, не дай Бог, не появилось мое семилетнее лицо!

(Из моих «Записок об Анне Ахматовой» – да и не только «Записок»! – каждый желающий беспрепятственно и не ссылаясь на источник берет, что ему вздумается: он сознает полноту своей безнаказанности – мои протесты не будут опубликованы.) – Написано в 1980 г.

В настоящее время положение изменилось: с 1988 года я снова член Комиссии по литературному наследию Анны Ахматовой, а в 1989-м Союз Писателей без просьбы с моей стороны отменил решение 74 года. Книга же «Процесс исключения» в 1990-м вышла в Москве. – Продолжено в 1991 г.

52 …ходила за своей версткой – за версткой статьи: Лидия Чуковская. Зеркало, которое не отражает. Заметки о языке критических статей. – см. НМ, 1955, № 7.

53 Фаина Георгиевна Раневская (1896–1984) – актриса, прославившаяся комедийным, иногда и гротескным исполнением характерных ролей главным образом в русских классических пьесах и в инсценировках русской классики (Островский, Чехов, Достоевский, Тургенев). С огромным успехом снималась она и в кино: например, в 1940 году сыграла Аёлю в «Подкидыше», в фильме, созданном Т. Лукашевич. Раневская была столь знаменита, что ее постоянно узнавали на улицах. Во время войны она была эвакуирована в Ташкент. Однажды я шла по длинной ташкентской улице и все, кто шел мне навстречу, смеясь и подталкивая друг друга, повторяли одну и ту же фразу: «Муля, не нервируй меня!» (из «Подкидыша»). Я догадалась: только что передо мной прошла Раневская.

Ахматова и Раневская подружились в Ташкенте. А. А. называла ее «Чарли» (подразумевая Чаплина), а Раневская ее – «Рабби».

Воспоминаний об Ахматовой Раневская так и не написала. Только после кончины Фаины Георгиевны у нее в архиве были обнаружены отрывочные наброски предполагаемых мемуаров. Среди другого материала они были напечатаны М. Гольденбергом 16 сентября 1989 года в газете «Советская культура».

В 1988 году изд-во «Искусство» выпустило сборник воспоминаний и статей «О Раневской».

54 Я пыталась бороться. «Внутренняя рецензия» Ложечко потому и попала мне в руки, что я в ту пору уже собирала материал для статьи «Рабочий разговор» (см. ^9S).

55 Записные книжки Ал. Блока / Редакция и примечания П. Н. Медведева. Л.: Прибой, 1930.

56 Читая «Записные книжки» и беседуя с Анной Андреевной, я позабыла, что наблюдение это было сделано не мною и притом значительно ранее. К. Чуковский в статье «Последние годы Блока» писал: «В сущности… не было отдельных стихотворений Блока, а было одно сплошное неделимое стихотворение всей его жизни… которое и лилось непрерывно с 1898 по 1918 год» (см. «Записки Мечтателей», 1922, № 6).

57 Речь идет о стихотворении Блока «Анне Ахматовой».

С черновыми набросками Блока к этому стихотворению А. А. имела возможность ознакомиться впервые в издании: Александр Блок. Полное собрание стихотворений в 2-х томах / Вступительная статья, редакция и примечания Вл. Орлова. Т. 2. А.: Сов. писатель, 1946, с. 465.

Там, в частности, приведены такие черновые наброски:

Знаю, многие люди твердить Вам должны,

Что Вы странно красивы и странно нежны.

А также:

Кругом твердят: «Вы – демон, Вы – красивы»

И Вы, покорная молве,

Шаль желтую накинете лениво,

Цветок на голове…

В цитируемом издании под редакцией Вл. Орлова ни в первом томе, где напечатаны самые стихи Блока – Ахматовой, ни во втором, где приводятся черновики к нему, – имя Ахматовой не упомянуто. Стихотворение обращено неизвестно к кому! Объясняется эта несуразица годом издания: 1946.

Впервые черновики к этому стихотворению, с указанием, к кому оно обращено, опубликованы в книге: Александр Блок. Собрание сочинений в 8-ми томах. Т. 3. М.; А.: ГИХА, 1960, с. 550.

58 Привожу отрывки из письма Веры Владимировны Зощенко (от 4 июля 55 г.) к Лидии Николаевне Кавериной – того письма, с которым Корней Иванович ездил к руководителям Союза Писателей:

«…по-моему, все сейчас настолько скверно, как никогда еще не было… «Октябрь» вернул М. М. рукопись с крайне вежливой телеграммой, извещающей, что, «к большому сожалению, рассказы для журнала не подошли…» Это было для него таким страшным ударом, что я боюсь, ему от него не оправиться… В последний свой приезд в Сестрорецк он прямо говорил, что, кажется, его наконец уморят, что он не рассчитывает пережить этот год… Особенно потрясло М. М. сообщение ленинградского «начальства», что будто бы его вообще запретили печатать независимо от качества работы… По правде сказать, я отказываюсь в это поверить, но М. М. утверждает, что именно так ему было сказано в л[енинград]ском Союзе. Он считает, что его лишают профессии, лишают возможности работать, а этого ему не пережить… выглядит он просто страшно, худой, изможденный, сердце сдает до того, что по утрам страшно опухают ноги, ходит еле-еле, медленно, с трудом… Из Москвы передали через Прокофьева, что там ждут от М. М. какого-то письма в Союз с копией в ЦК… О том, что написать нужно, М. М. и сам давно думал и не написал до сих пор, во-первых, потому, что вначале мешало ужасное физическое и моральное состояние, в котором он находился… во-вторых, когда здоровье немножко подправилось, он решил, что должен ответить своей работой, и все силы, все нервы, весь мозг вложил в свою книгу, кот. писал для «Октября «… И вдруг – такой ужасный, неожиданный удар! …Вообще все было бы совершенной катастрофой, если б не одно обстоятельство, за что должно принести глубокую благодарность дорогому В[ениамину] Александровичу]. – Благодаря его хлопотам, М. М. получил наконец предложение от автора (забыла фамилию) на большой осетинский перевод. К сожалению, дело затянулось с оформлением договора… И ужаснее всего вся дикая несправедливость, нелепость выдвинутых против него обвинений и невозможность реабилитировать себя!..

Остальные дела тоже не веселят, но все меркнет перед страхом за жизнь М. М. и перед огромной жалостью к нему, так жестоко и несправедливо обиженному. Загублена человеческая жизнь, загублен большой своеобразный талант и это просто трагично!..» (См. «Случай Зощенко», с. 80.)

59 В свой дневник Корней Иванович вклеил мое письмо к нему из Ленинграда о том, как я побывала у Зощенко: «…он похож на Гоголя перед смертью. А при этом умен, тонок, великолепен.

Получил телеграмму от Каверина (с сообщением, что его «загрузят работой») и через два дня ждет В. А. к себе.

Говорит, что приедет – если приедет – осенью. А не теперь. Болен: целый месяц ничего не ел, не мог есть. Теперь учится есть.

Тебя очень, очень благодарит. Обещает прислать новое издание книги «За спичками».

Худ страшно, вроде Жени. «Мне на все уже наплевать, но я должен сам зарабатывать деньги, не могу привыкнуть к этому унижению "». (Там же, с. 80.)

60 …он не выдержал второго тура… – под словами «второй тур» Ахматова подразумевала травлю, которой подвергся Зощенко после своего ответа английским студентам (см. ⁵⁸). Как катастрофу, которая доконала Зощенко, восприняли современники июньское собрание ленинградского Союза Писателей, где Михаил Михайлович не только выслушал грубые нападки, но имел смелость и ответить на них. Сохранилось немало воспоминаний об этом собрании, устных и письменных. Суть крамольного ответа М. Зощенко сводилась к тому, что о литературных трудах своих судить он не волен, но никто не смеет от него требовать, чтобы он признал себя негодяем.

«В президиуме Кочетов и другие члены правления, а также вызванный на подмогу К. М. Симонов. Докладчик – профессиональный литубийца В. П. Друзин, – вспоминает Ирина Кичанова-Лифшиц. – Он клеймит Зощенко – как он посмел не согласиться с постановлением ЦК! М. М. выходит на трибуну, маленький, сухонький, прямой, изжелта-бледный. «Чего вы от меня хотите? чтобы я сказал, что я согласен с тем, что я подонок, хулиган, трус? А я русский офицер, награжден георгиевскими крестами. Моя литературная жизнь окончена. Дайте мне спокойно умереть». Сошел с трибуны, направился к выходу. Все смотрели в пол. В двух концах зала раздались аплодисменты: аплодировали я и Меттер… Встал Симонов: «Тут товарищ Зощенко бьет на жалость»». (См. в кн.: Ирина Кичанова-Лифшиц. Прости меня за то, что я живу. New York: Chalidze Publcations, 1982, с. 83–84.)

О том же собрании вспоминает и А. Я. Гинзбург в книге «Человек за письменным столом» (А.: Сов. писатель, 1989):

«Вот подлинная структура события, его костяк: абсолютная сила сочла нужным применить к такому-то первые попавшиеся – из своего словарного запаса – слова, пригодные в качестве сигналов уничтожения. По заведенному ритуалу такой-то должен был выслушать и покаяться. И тогда непогрешимая сила, которая объявила его подонком и изменником, быть может, объявит его человеком, признавшим свои ошибки. Всем участникам этой опасной игры известны ее правила, и они бешеным раздражением встречают любую попытку разбудить значение попутно употребляемых слов. Для них это бестактность и глупость – по меньшей мере» (с. 210).

И еще:

«На… вопросы английских туристов Зощенко ответил, что он не может признать правильным сказанное о нем в постановлении. Это сочли криминалом, и местные организации решили возобновить травлю. Зощенко пытался объяснить: обладающий человеческим достоинством не может согласиться с тем, что он подонок, трус и предатель своего народа. Не может. Это было логично и наивно, потому что совсем не о том шла речь. Писатель – зодчий оттенков слова – хотел договориться с теми, для кого слова не имели не только оттенков, но и вообще никаких значений. Слова стали чистым сигналом административного действия» (с. 210).

И еще:

«То, что он говорил, дышало неосуществленным самоубийством» (с. 211).

61 В БСЭ (изд. 3-е, 1954, т. 30, с. 265) была помещена статья «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», то есть о знаменитом постановлении ЦК от 14 августа 1946 г. Привожу отрывок:

«Центральный комитет партии указал в этом постановлении на серьезные ошибки, допущенные редакциями журналов «Звезда» и «Ленинград», которые предоставляли свои страницы для чуждых в идейном отношении произведений. Грубой ошибкой явилось опубликование идеологически вредных рассказов М. Зощенко и стихов А. Ахматовой».

62 В то время большим успехом пользовались среди читателей две пародии Наталии Ильиной, напечатанные в «Литературной газете»: одна (22 октября) о колхозных очерках – «Наставление для очеркиста» и вторая (3 декабря) – «Рецепт составления рассказов на воспитательную тему».

63 А. А. имеет в виду стихотворение Есенина, написанное в 1920 году. Привожу начало:

По-осеннему кычет сова

Над раздольем дорожной рани.

Облетает моя голова,

Куст волос золотистый вянет.

Полевое, степное «ку-гу»,

Здравствуй, мать голубая осина!

Скоро месяц, купаясь в снегу,

Сядет в редкие кудри сына.

«К числу поэтов, которых Ахматова никак не хотела признать, принадлежал Есенин, – свидетельствует Вяч. Вс. Иванов в своих воспоминаниях. – … «Я начинаю читать и опять наталкиваюсь на очень плохие стихи», – говорила Анна Андреевна». («Беседы с Анной Ахматовой» – сб. «Воспоминания», с. 495.) О нелюбви Ахматовой к Есенину пишет и С. В. Шервинский в своих мемуарах «Анна Ахматова в ракурсе быта» (там же, с. 286).

64 «Биографическое и литературное известие о Пушкине» – «Полное собрание сочинений кн. П. А. Вяземского», Т. 7. СПб., 1882, с. 310.

65 Профессор Михаил Илларионович Артамонов (1898–1972) – историк, археолог; занимался он этногенезом и ранней историей славян. В тридцатые годы проф. Артамонов, производя раскопки на Дону, брал с собой в экспедиции Л. Н. Гумилева. Письмо в его защиту профессор Артамонов действительно написал. См. «Мемуары и факты», с. 61.

66 Николай Иосифович Конрад (1891–1970) – филолог-востоковед, специалист в области литературы и языка Японии и Китая. Подробнее о его работах см. КЛЭ.

Ахматова далеко не случайно обратилась с просьбой заступиться за Льва Николаевича – к члену-корреспонденту, а с 1958 года и академику Н. И. Конраду. «Анна Андреевна познакомилась с Конрадом, – пишет Э. Г. Герштейн, – когда работала над переводами из корейской и китайской поэзии для Гослита. В это время началось издание многотомной всеобщей истории, и Конрад хотел привлечь к участию в этой работе Л. Н. Гумилева, не дожидаясь его освобождения (с крупными специалистами это иногда делалось)». – «Мемуары и факты», с. 60.

Н. И. Конрад, в отличие от многих своих коллег, брал на себя смелость защищать и продвигать молодых ученых вне зависимости от того, как относится к ним власть или официальная наука. Сам он нередко вызывал неудовольствие партийной власти своеобразием и смелостью научных изысканий и независимостью общественного поведения. В 1938 году Конрада арестовали, в лагере довелось ему быть и путевым обходчиком, и дворником, побывал он и на общих работах. Но, к счастью, не долго. По ходатайству президента Академии наук СССР В. Л. Комарова, Конрада через полгода переправили из лагеря на «шарашку», – тут он продолжал свою научную деятельность – в частности, создал свои первые труды по китаистике и написал вчерне историю японской литературы. (См. статью В.М.Алпатова в журнале «Восток», 1991, № 2, с. 75.) Обращаясь именно к нему, Ахматова имела все основания полагать, что для Н. И. Конрада, пережившего лагерь, естественным будет заступиться за ученого в заключении. Она не ошиблась. «Особенно горячо, – пишет Э. Г. Герштейн, – отнесся Конрад к Гумилеву, когда прочел его рукопись (20 листов) по истории Срединной Азии, которую Лев написал в лагере и ухитрился переслать мне в октябре 1955 года. Перепечатав на машинке, я отнесла ее Конраду. С какой нежностью он держал в руках, как будто взвешивал, четыре красные папки, в которые я вложила рукопись». («Мемуары и факты», с. 60.)

По просьбе Ахматовой Н. И. Конрад начал хлопотать об Л. Н. Гумилеве. Обратился, в частности, с письмом к одному из тогдашних руководителей «идеологической работы» – секретарю ЦК П. Н. Поспелову.

Ответа, однако, не последовало.

67 Первое стихотворение – «На дереве свистит синица» – было, по-видимому, известно Ахматовой еще до напечатания; второе – «Хмель» – опубликовано журналом «Знамя» в 1954 г., в № 4. Первое, в переработанном виде и под названием «Осень», напечатано лишь после смерти Пастернака – см. ББП-П, с. 435 и 609. Ныне – «Пятитомник-П», т. 3, с. 521 и 721.

68 «Свидание» – см. там же, с. 528.

69 Там же, т. 1, с. 297.

70 Там же, с. 392.