Разговор по душам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Разговор по душам

«— Вы утверждаете, Константин Михайлович, что внутренние органы сигнализируют о себе коре больших полушарий, а стало быть, чувствительны к боли. Вам известен этот опыт: если повысить стрихнином возбудимость нервной системы кролика, так взвинтить ее, что одно прикосновение к коже вызывает судороги, животное все-таки останется спокойным, хотя бы в это время резали и кололи его сердце, желудок, кишки и печень. А раз нет болевой чувствительности, то есть раздражения не достигают высших нервных центров, невозможно и регулирование ими внутренних органов. Не так ли? На этот вопрос, столь часто повторяемый противниками, Быков отвечает словами Павлова.

«При нынешнем изучении механизмов нервной системы, — говорит Павлов, — опыты делаются на только что искалеченном операцией животном. Естественно, что мы очень затруднены открыть законы нормальной деятельности нервной системы, так как нашим искусственным раздражением приводим ее в хаотическое состояние…»

Быков мог бы кое-что добавить от себя, но он деликатно предоставляет слово оппоненту.

Ученый сидит за столом, перед ним бумага и чернила: затруднения ему легче решать одному. Сомнения осаждают его, это их голос размеренной речью звучит у него в ушах: «Так ли, профессор? Не ошиблись ли вы?» Быков встает. Он устал спорить с собою, возражать явным и воображаемом противникам. Он раскрывает книгу, перелистывает страницы — и то, что ему недавно казалось бесспорным, вдруг утрачивает свою достоверность. Он бьется с сонмом противников, спорит, возражает и наконец отодвигает бумагу и чернила. В соседней комнате играют Бетховена. Знакомые звуки успокаивают, ему становится легче, но прежние мысли вновь возвращаются, и спор разгорается.

«Какие у вас основания утверждать, — слышится ему возражение, — что во внутренних органах зарождаются импульсы, которые доходят до коры мозга, что эта сигнализация осуществляется специальными приборами, заложенными в стенках внутренних органов?»

На поставленный вопрос Быков должен ответить, как бы несправедливы ни были судьи.

«Мало того, — мысленно отвечает он, — кора мозга, восприняв эту сигнализацию, передает ее из одного внутреннего органа в другой. Так осуществляется взаимосвязь между отдельными частями организма и нарастает деятельность одних механизмов и слабеет активность других. В период роста припухает щитовидная железа и вырождается зобная. Гормоны желез изменяют состояние обмена: снижают и повышают выделение фосфора, кальция, магния, калия, натрия, возбуждают кроветворные органы. Одни усиливают белковый и солевой обмен, другие задерживают тот и другой. Под влиянием забот, напряженного внимания или выжидания люди перестают нормально дышать, теряют аппетит. Внезапный страх подавляет молочную железу — у кормилицы может исчезнуть вдруг молоко. Радость, наоборот, повышает деятельность желез и органов. Заслышав ржание жеребенка, кобылица роняет молоко на ходу».

«Все это не ново, — слышится Быкову знакомое возражение. — Чарлз Дарвин в свое время утверждал, что в желудке «заложены интеллект, сознание, темперамент и чувства». Нельзя не согласиться с тем, кто сказал: «Печаль, которая не проявляется в слезах, заставляет плакать другие органы». «Но где доказательства, — настаивает противник, — что эти процессы регулируются корой полушарий? Почему не допустить, что они замыкаются под корой или в спинномозговом стволе — центре автоматической деятельности?»

— Доказательства? — повторяет про себя Быков. — Сколько Угодно. Вот они.

Мы вливали собаке воду в желудок и в это время подкармливали ее мясо-сухарным порошком. Другой собаке в момент такого же орошения желудка пускали в кожу электрический ток. Третьей при тех же обстоятельствах вливали в рот кислоту. После нескольких сочетаний у животных образовались временные связи. На вливание жидкости каждая собака отвечала по-разному: первая облизывалась, вторая отдергивала лапу, а третья с чувством отвращения роняла слюну. Раздражение желудка стало условным возбудителем самых различных ответов. Столь сильна была сигнализация изнутри, что малейшее промедление в подаче пищи после орошения желудка вызывало у собаки тревогу: она поворачивала голову к кормушке, облизывалась и непрерывно роняла слюну. Все ее существо находилось под впечатлением разрыва между вливанием воды и отсутствием пищи в кормушке. Другая собака, у которой вливание воды было связано в мозгу с ощущением боли от электрического разряда в кожу, преображалась, едва орошение желудка прекращалось. Оборонительная поза сменялась непринужденной, она отряхивалась, виляла хвостом и, довольная, лаяла. Вливание воды и конец этой процедуры действовали на нее так же, как возникновение и прекращение боли. Любопытно, что введение в желудок сахарного раствора вместо воды не вызывало у животного оборонительных движений.

Как это объяснить? Слизистая оболочка желудка лишена связи с лапой собаки, с кожным покровом и со слюнной железой. Только через кору мозга, где образуются временные связи, могли сигналы желудка доходить до скелетной мускулатуры, до кожи и железы. Тонкой и чувствительной оказалась эта сигнализация. Собаке вливали через фистулу желудка воду, нагретую до тридцати шести градусов, и при этом не давали ей есть. Вливая же воду двадцати шести градусов, неизменно кормили ее. В первом случае собака роняла слюну, а во втором — сохраняла внешнее спокойствие. Из желудка в кору полушарий была доведена такая подробность, как разница температуры в десять градусов тепла. В Индии существует обычай, согласно которому заподозренный в преступлении должен пожевать и выплюнуть горсть священного риса. Обильно смоченный слюной рис свидетельствует о невиновности человека. Страх быть уличенным задержал бы у виновного слюноотделение…

Все ключи к жизни и ее тайным источникам находятся во власти высшего отдела центральной нервной системы. Измученные долгим переходом солдаты падают от усталости. Беспрерывные бои истомили их. Они ложатся, готовые забыть об опасности. Но явился полководец, их любимый товарищ в бою, и точно освободил заторможенные силы… То, что казалось не под силу организму, стало возможно по воле высшего мозгового центра коры головного мозга. На путях и перекрестках жизни нет мертвого покоя; беспрерывно идут сигналы от низшего к высшему и дальше к соседу, близкому или дальнему, кого сигнализация эта касается. Спинной мозг бывает передатчиком, головной же — высшим арбитром и регулятором».

«Любопытная схема, — припоминает Быков едкое замечание одного из противников, — ее надо, очевидно, так понимать: из внутреннего мира беспрерывно следуют сигналы: «Мы здесь на посту, нам мешают такие-то силы, шлите поддержку из резервов», «Воздействуйте на моего соседа, он расстраивает мою жизнедеятельность: если помощь не явится, случится несчастье!», «У меня все благополучно, кислотность чуть повышена, сигнализируйте железам — дать щелочи». Обдумывая научную теорию, исследователь может услышать донесение желудка в кору мозга: «Я переполнен, прекратите впредь набивать меня вкусными вещами, близится опасность несварения».

Вульгарность раздражает ученого, и он становится вдруг деликатным. Странная манера чрезмерной любезностью подчеркивать снисходительность к противнику.

«Так нельзя понимать научную схему, — мысленно объясняет он своему оппоненту. — Тут нет разброда, бестолкового перезванивания вверх и вниз. Перенаполнение мочевого пузыря задерживает деятельность почек вплоть до полного их выключения. Сигналы идут по совершенно определенной магистрали — от мочевого пузыря в кору мозга, а оттуда к почкам. Каждый орган сигнализирует о себе и на что-то претендует, но только кора мозга может повысить или понизить деятельность одной системы на пользу другой. Когда у собаки удаляют мозжечок и она лишается способности сохранять равновесие тела, кора полушарий принимает эти функции на себя. В этой сложной механике не все гладко и просто. Миллионы лет формировался организм. Менялись климаты, среда, под их влиянием возникали и отмирали комбинации из органов и нервов. Исчезновение их не всегда было полным: ненужные, обреченные, они оставались среди живых. Триста таких рудиментов сохранял в себе человек. Природа долго хранит память о своих мертвецах. Как в былые эпохи, когда деятельность их была необходима, они продолжают сигнализировать в мозг, напоминать о себе, требовать и на чем-то настаивать…»

Чем резче звучит голос противника и злее его замечания, тем предупредительнее ответы Быкова:

«И все-таки слаженность тут необыкновенная. У собаки образовали две временные связи на пищу. И звуки метронома и орошения желудка вызывали у животного слюноотделение — внутреннюю подготовку к еде. Два сигнала находились в руках экспериментатора: один — из внешнего мира, а другой — из внутреннего. И тот и другой через кору мозга адресовались к слюнной железе. Казалось, если пустить в ход оба раздражителя сразу, организм собаки ответит так же, как на каждый из раздражителей в отдельности. Случилось другое. Орошение желудка и стук метронома, вызывавшие в отдельности слюноотделение, будучи приведены в действие одновременно, создали в организме сумбур. Собака то роняла слюну, то, заторможенная, обнаруживала признаки страха. Казалось, силы, пришедшие из органа слуха и из желудка — извне и изнутри, столкнулись и вступили в единоборство. Когда сумятица улеглась, проверили влияние каждого раздражителя в отдельности. Собаке ввели воду в желудок. Организм ответил обильным слюноотделением. Зато звуки метронома почти не действовали на железу. Голос изнутри заглушал требование внешнего мира: именно этим сигналам мозг отдавал предпочтение. Но если так мощно звучат требования внутренних органов, почему же мы так редко их слышим? Мы тогда лишь ощущаем свой желудок и печень, когда их поражает страдание. Справедливый вопрос, но что стало бы с нами, если бы тысячи сигналов беспрерывно загромождали мозг? Облегчило бы это наше существование? Природа отвела от нас эту угрозу. Ученый может спокойно работать, ему не помешают сигналы внутренних органов. Кора мозга отодвинет непрошеного вестника в запас. Ту же участь разделят раздражения из внешнего мира. До нашего слуха не доходит бой часов, когда мы заняты делом, но в пору ожидания, когда время приближает желанную минуту, их тиканье становится невыносимым. Во дворе дома днем и ночью слышится грохот машин. Жилец-механик к этому грохоту привык и не слышит его. Зато у себя на заводе малейший шелест и отзвук в громыханий парового агрегата глубоко волнуют его».

Мысленный спор нарастает. Быков не склонен никому уступать. Он ссылается на прошлое, обращается к настоящему; уверенны и спокойны его рассуждения.

«Нам все ясно с начала до конца. Мы умеем на врожденных связях — инстинктах — вырабатывать такие же — условные, подменяя звонком и метрономом действительное отношение организма к внешнему и внутреннему миру. Больше того — мы научились видеть, как эта подмена развивается, то замирая, то нарастая, от одного зажигания лампы или невинного бульканья воды; умеем взвешивать и проверять свои наблюдения, придавать им точность научного положения.

Вот один из таких примеров.

Мы знаем, что множество раздражений повседневно осаждает наш мозг. Отражается ли это на состоянии нормально действующего организма? Влияет ли приходящий в кору мозга сигнал на отправления органов, нисколько не связанных с ним? И эту проблему мы разрешили. У трех собак были выработаны временные связи: электрический свет символизировал пищу и вызывал у животных слюноотделение, и бульканье воды, связанное в мозгу с видом пустой кормушки, рождало торможение. Закрепив эти условные связи, мы у одной из собак вывели наружу мочеточники, чтобы выделение мочи происходило на наших глазах. Двум другим впрыснули химическое вещество пилокарпин, вызывающий непрерывное слюноотделение. Теперь наглядно действовали у одной собаки почки, а у другой и третьей — слюнная железа.

Если в такую относительно нормальную обстановку, рассудили мы, ворвется посторонний сигнал, как он отразится на моче— и слюноотделении?

Мы зажгли электрическую лампу, связанную в коре мозга животного с получением еды, и возбудили таким образом пищевой центр. Сразу же обнаружилось, что из мочеточников в склянку все меньше стекает мочи. Не только количественно, но и качественно она изменилась. Очередь пришла другому раздражителю: забулькала вода, зазвучал голос торможения. Этот раздражитель был связан у собаки с видом пустой кормушки, и, как ни странно, он усилил мочеотделение. То же самое повторилось у собак, которым впрыснули пилокарпин. Электрический свет — сигнал возбуждения — деятельность железы подавил, и выход слюны снизился, а тормозной, наоборот, слюноотделение повысил.

Чтобы сделать третий опыт еще более наглядным, мы несколько усложнили его. В пищу животному подбавили полграмма йода, который после приема обычно выделяется слюной. Подействует ли сигнал из внешнего мира на этот процесс? Так ли значительно его вмешательство? Ответ не оставил ни малейшего сомнения. Сигнал торможения — булькающая вода — увеличивал выделение йода, а электрический свет — сигнал возбуждения — его сокращал. Посторонние для организма раздражители, глубоко безразличные для почек и возбужденной пилокарпином железы, угнетали их отправление. Так чувство острого голода подавляет у нас другие желания. Голодная слюна гасит все помыслы и страхи.

Таково заключение! Средствами временных связей мы не только судим о том, что творится во внутренних органах, но и научились возбуждать и тормозить жизнедеятельность организма».

Быков спокойно встает из-за стола, ему нечего больше прибавить. Павлов учит: всегда сомневаться, критиковать, проверять, но не застревать на распутье, смело идти по намеченному пути. Он так и поступит.