Ольнянская подводит итоги

Ольнянская подводит итоги

Война привела ее во Фрунзе. После года пребывания в осажденном Ленинграде она, больная, отправилась в Среднюю Азию. Только что вернулись с отрогов Тянь-Шаня и готовились к новой экспедиции сотрудники Быкова, изучавшие, как приспосабливается организм к горным условиям существования.

Был 1942 год, фронтовая медицина нуждалась в сыворотках. Каждая лошадь своей кровью приносила излечение десяткам раненых солдат, но так как фуража не хватало — его направляли на фронт, — лошадей приходилось пасти в горах. Были опасения, что в разреженной атмосфере высокогорного пастбища кроветворение у животных упадет. Выщипывание травы — великий труд; хватит ли сил у обескровленной лошади продержаться на подножном корму?

Занятые заботами о нуждах армии, исследователи не забывали и своего долга перед наукой. Казалось заманчивым проследить изменение жизнедеятельности животного по мере его приспособления к горным условиям. В лаборатории Быкова не раз наблюдали, как с переменой внешних условий у животного перестраиваются его жизненные функции. К услугам ученых были отроги Тянь-Шаня, извечные пастбища лошадей и овец. Как не воспользоваться этой великолепной природной лабораторией?

Известно, что бедная кислородом атмосфера — серьезная угроза для организма. Из всех газов, насыщающих артериальную кровь животных, девяносто семь процентов составляет кислород. Если снизить процент кислорода в крови человека до восьмидесяти, он теряет сознание, а при семидесяти погибает. Едва ли не единственным исключением из этого правила оказывается еж. Обмен веществ у него не изменяется и после того, как он пролежал свернутым около часа почти без дыхания и в крови осталось всего сорок процентов кислорода. Это свойство вполне понятно: ведь в свернутом виде еж не только защищается, но и проводит зимнюю спячку.

И овцы и лошади, пасущиеся в горных условиях, развиваются в среде, недостаточно насыщенной кислородом. Позаботилась ли природа, чтобы и у них были регуляторы, ограждающие организм от кислородного голодания?

Опыты велись на киргизских и европейских лошадях. Как и следовало ожидать, первые, давно акклиматизировавшиеся в горных условиях, чувствовали себя прекрасно, а вторые, недавно приведенные на пастбища Тянь-Шаня, страдали горной болезнью. У них нарастали одышка и сердцебиение. Пребывание животных в разреженной атмосфере, где организму так трудно накопить кислород, осложнялось еще тем, что время от времени у них извлекали для изготовления сыворотки по нескольку литров крови. Обострялось кислородное голодание организма и вместе с тем не увеличивалось количество красных телец, которые бы этот голод снижали, находилось ли животное в горах Тянь-Шаня или на равнине, количество красных кровяных телец — этих разносчиков кислорода по тканям — было одинаково.

Все казалось загадочным. Приспосабливание организма к условиям местности, расположенной высоко над уровнем моря, как сказано в учебниках, достигается следующими физиологическими переменами: увеличением числа красных телец в крови, учащением дыхания, расширением полостей сердца и сосудов. Такая дополнительная поддержка необходима для организма, чтобы восполнить усилия, которые приходится тратить в горах. Тут напрягаются мышцы, которые поддерживают трубчатые кости скелета, мышцы стенок живота и удерживают внутренние органы на месте.

Не все в учебниках оказалось верным. У лошадей в горах Тянь-Шаня кроветворение не нарастало. Почему? Нельзя же одним и тем же количеством кровяных телец разносить вдвое возросший груз вдыхаемого воздуха. В теле животных природа упрятала настоящие барометры, чувствительные к малейшей перемене давления. В отдельных замкнутых полостях организма давление больше или меньше атмосферного — как же удается киргизской лошади поддерживать свое существование в горных условиях без дополнительной помощи дыхательной и кровеносной систем?

При обсуждении плана летних работ Ольнянской предложили именно эту тему, прочие были уже разобраны.

— Что делать, Регина Павловна, — несколько смущенно сказали ей, — остались только овцы. Как вы на это посмотрите?

Экспедиция сулила ей мало приятного. Предстояло скитаться по горным пастбищам, жить в юрте, в палатках, терпеть всяческие лишения, а порой и недоедать. Знали это и побывавшие на Тянь-Шане физиологи, но тем не менее, сочли необходимым, чтобы их исследования по акклиматизации продолжала именно она. Ее умение предъявлять к себе суровые требования и выполнять их в удивительно короткий срок, искусство влюблять в свою работу помощников и, наконец, безупречность ее экспериментов привлекали к ней симпатии каждого, кто ее знал. Никто не обольщался насчет того, что маленькую ассистентку с серыми глазами, исполненными недоверия ко всему на свете, легко будет уговорить. Раз отказавшись, она ни за что уже не уступит.

— Вы, кажется, бывали в горах с Константином Михайловичем, — напомнили ей, — и проделали там работу по газообмену?

— Да, — спокойно ответила Ольнянская. — Исследование опубликовано и широко известно.

Но к чему экскурсы в прошлое? Она помнит о своем долге и знает, что фронт нуждается в поддержке. Она прибыла из осажденного города не затем, чтобы оставаться в бездействии, равнодушной к нуждам страны.

— Хорошо, я поеду, — сказала ассистентка. — Я давно собиралась там побывать.

Она нисколько не пугается трудностей. Удивительно только что не кому-нибудь другому, а именно ей достались эти злополучные овцы. Экспедиция будет нелегкой, лето пройдет в суровых условиях, без удобств, вдали от родных и друзей…

Ассистентка стала готовиться в путь. Вместе с группой студентов — ее спутников и помощников — она сконструировала маски для овец, подготовила аппаратуру, упаковала примусы, бензин, керосин, продукты питания. Этим грузом предполагали навьючить лошадей, но из горького опыта Ольнянская знала, что поклажу иной раз придется носить на себе, и по многу километров кряду.

Свои исследования она начала с того, что попросила чабанов подняться с отарой не на три километра, как обычно, а на четыре. Ей надо узнать, сколько кислорода поглощают овцы в наименее благоприятных условиях и как быстро у них там нарастает количество красных телец. И то и другое она намерена изучить при различном атмосферном давлении.

Маленькая ассистентка проследовала за отарой по отрогам Тянь-Шаня и после первых же опытов Занесла в свои протоколы нечто казавшееся ей невероятным: «Количество красных телец у овцы здесь не нарастает, а падает. У местной породы, более приспособленной к жизни в горах, снижение это велико, у европейских — несколько меньше». Природа действовала как бы вопреки логике. Чем трудней становилось добывать кислород, тем более сокращались средства его доставки органам и тканям. Насыщенность артериальной крови этим жизненно важным газом едва достигала половины естественной нормы. Подобное состояние для человека означало бы неминуемую смерть.

Ольнянская подолгу оставалась в, походной лаборатории за микроскопом, озабоченно бродила среди овец, снова и снова обследовала их и удивлялась. Животные аппетитно щипали траву, температура их тела и дыхание были нормальными. Небольшая одышка у европейских пород не меняла картины общего благополучия. Как это возможно, не понимала она, с такой недостачей кислорода в крови жить, размножаться и нагуливать вес? Всемогущий костный мозг, вырабатывающий у человека биллионы красных телец в сутки, в Тянь-Шане сдавал. В красном море крови, где каждую секунду терпят крушение и идут ко дну десятки миллионов телец и столько же других выходят из «гаваней» костного мозга, в алые каналы тела, творились непонятные вещи.

Занятая своими мыслями, маленькая ассистентка неохотно вступала в беседы с сотрудниками, на шутки отвечала упорным молчанием и только к овцам — виновникам ее беспокойства — обнаруживала нежность и ласку. Удивительна ее любовь к животным! В их окружении она становится другой, даже непримиримость ее смягчается.

Ольнянская приступила к опытам в отарах овец, которые пасутся круглый год на высоте двух с половиной километров. Здесь, среди полностью акклиматизированных животных, она стала выяснять, насыщается ли со временем их кровь необходимым кислородом или низкий уровень кроветворения, возникший в горах, остается без изменения.

Исследования ассистентки ничего не дали: у овец, постоянно пасущихся в горах, было меньше красных телец, чем у зимующих на равнине, реже дыхание и ниже обмен веществ.

Как объяснить такую несообразность? Где распорядительность и рачительность природы? Как можно в атмосфере, бедной кислородом, ухудшать состав крови, ослаблять способность организма защищаться от удушья? Зачем обитателям равнин преимущества, столь необходимые тем, кто зимует в горах?

Снова маленькая ассистентка нашла погрешность в творении природы, удивилась и отчаялась.

— Я не понимаю ее, — говорила она, — надо же так напутать!

— О чем вы говорите? Неужели о природе? — недоумевали студенты-помощники, пораженные ее дерзостью.

— Никакой целесообразности! — настаивала Ольнянская. — Никакой!

Конечно, никакой! Где она видела эту разумную направленность? Не в таком ли творении природы, как монстрилла, являющаяся на свет без пищеварительного аппарата, или у бабочки шелкопряда, лишенной ротового отверстия и обреченной поэтому на голодную смерть? Или в роковом влечении насекомых к огню, где они находят смерть и страдания? Кто поверит в разумную направленность природы, наблюдая судьбу бабочки-психиды, чей век равен одному дню; поденки, живущей лишь несколько часов; или пчелы, погибающей в борьбе потому, что орган защиты — жало, — проникая в тело врага, увлекает за собой ее внутренние органы. Не человеческий ли организм, склонный вырабатывать на собственную погибель сильные яды и злокачественные вещества — молочную кислоту из желудочного сока, убийственные токсины при ожоге, — отмечен печатью целесообразности?

Кто знает, как долго Ольнянская оставалась бы в кругу своих печальных сомнений, если бы ей не пришла мысль сравнить обмен веществ у овец, постоянно пасущихся на малой и большой высоте. Это сопоставление не только не облегчило, а еще более усложнило задачу. Кто бы подумал, что газообмен у акклиматизированных горных овец тем ниже, чем выше расположено пастбище! Какая несообразность! Чем меньше кислорода в атмосфере и чем труднее протекает газообмен, тем меньше кровяных телец в организме и ниже обмен веществ.

Маленькая ассистентка отдала дань удивления природе и продолжала сопоставлять. На этот раз рядом стали овцы киргизской породы, европейской и помесь. Она искала механизмы приспособления и пыталась найти их на различных ступенях акклиматизации.

То, что Ольнянская увидела, было подлинным открытием. Жизнедеятельность овец, предки которых приспособились жить в горах, автоматически регулировалась атмосферным давлением. Их ткани довольствовались крайне малым количеством кислорода и снижали свой обмен наполовину. У киргизских овец это регулирование было совершенно, у помеси и европейских пород — недостаточно. Разреженная атмосфера вызывала у неакклиматизированных животных учащенное дыхание и уменьшение количества кровяных телец. Этим ограничивалась приспособляемость организма. Он не достиг еще той стадии приспособления, когда в зависимости от давления воздушной среды автоматически снижается или повышается дыхание и газообмен.

Ткани неакклиматизированных овец требовали столько же кислорода в горах, сколько и на равнине. Связанные видовым родством, высокогорные и равнинные овцы обнаруживали такое различие между собой, словно принадлежали к разным животным видам.

Закономерность была установлена, но забот у Ольнянской не стало меньше. Предстояло еще выяснить, приобретается ли это свойство в течение жизни или передается от родителей потомству.

Те, кто посылал маленькую ассистентку в горы, имели основания быть довольными своим выбором. Неутомимая и настойчивая, она стремительно, следовала от опыта к опыту, не давая себе передышки. Когда усталые помощники заговаривали о том, как хорошо бы денек погулять, она с недоумением спрашивала их:

— Зачем это вам?

В ее представлении такого рода желание лишено всякого смысла.

— Нам не отпущено запасных дней, — назидательно говорила она, — надо укладываться в жесткие сроки…

На этом разговор обрывался.

Вопрос о том, в какой степени ягнята рождаются приспособленными к горным условиям, вызвал среди студентов страстные споры и разнообразнейшие предположения. Ольнянская выслушивала их взволнованные речи и, ограничившись улыбкой или пожатием плеч, продолжала трудиться. В ее распоряжении были непогрешимые методы исследования, им принадлежало последнее слово.

Результаты первых опытов, проведенных над ягнятами в передвижной лаборатории на высоте двух с половиной километров над уровнем моря, поразили исследовательницу и ее сотрудников: овцы горной породы принесли ягнят со всеми чертами равнинных. Они рождались с одышкой, с большим количеством красных телец в крови и повышенным обменом. Признаков приспособления, свойственных матери, у потомков не было.

Ольнянской нелегко было найти этому объяснение. Она могла строить гипотезы, проводить параллели, искать поддержку в литературе, но не слишком оттягивать свой ответ. Его ждали с нетерпением взволнованные помощники.

Как это понимать? Неужели страдания родителей не послужили на пользу потомству? Киргизские овцы провели тысячелетия в отрогах Тянь-Шаня, возможно ли, чтобы акклиматизация не стала наследственной?

Ни себе, ни сотрудникам она не могла еще на это ответить. Со спокойствием человека, уверенного в непогрешимости науки, она призывала помощников к выдержке, настойчиво просила их не забегать вперед, помнить слова Ивана Петровича: «Терпение, терпение и терпение». Возможно, что в опытах где-то вкралась ошибка; стоит ее найти, и все «станет на место». Промах мог быть допущен у газообменного аппарата, за микроскопом, при подсчете красных телец. Придется все заново тщательно проверить, решительно ничего не упустить.

Прошло двадцать дней, и в состоянии горных ягнят наступила перемена: они стали напоминать своих родителей. Теперь их жизнедеятельность определялась атмосферным давлением окружающей среды, они чувствовали себя в горах прекрасно, тогда как равнинные ягнята не изменились и во всем походили на своих матерей.

— Как это понять? — не уставали допытываться молодые помощники. — Почему ягнята киргизской породы отличались вначале от родителей? Не могли же они за несколько недель приспособиться? А если так, то почему это не произошло с равнинными?

Ольнянская не спешила с ответом.

— Вы уверены в том, — спросила Ольнянская своих помощников, — что ягнята в первые дни не походили на своих предков?

— Конечно, уверены. И равнинные и горные вели себя одинаково.

— Так и должно быть. Разве у них не общие предки? — отвечала она.

— Мы говорим о родителях, — вставил самый молодой и самый нетерпеливый из сотрудников.

— Ничего не поделаешь, — прервала его Ольнянская, — природа хранит черты не только ближайших родителей, но и предков, живших миллионы лет назад. Именно эти последние особенно дороги ей, и оттого все ягнята в первые дни так похожи на своих общих равнинных предков. По мере укрепления коры головного мозга — вместилища более поздних приобретений организма — древние механизмы оттеснялись.

На этом опыты Ольнянской оборвались.

Мы когда-нибудь узнаем продолжение этой занятной истории…

Прежде чем перейти к следующему итогу, подведенному маленькой ассистенткой, позволим себе небольшое отступление.

В лаборатории Быкова задались как-то целью выяснить, в какой мере обмен веществ может стать зависимым от временных связей и до какой степени велико их влияние. Врачам будет интересно узнать, что горение вещества в тканях может, помимо всего, поощряться и задерживаться временными связями внутренних органов.

Опыты проводились на животных средствами условных раздражителей и привели к весьма неожиданным результатам.

Собаке давали в продолжение нескольких дней сахарный раствор и после каждого кормления измеряли газообмен. Принятая пища повышала потребление кислорода и выделение углекислоты. Все это было в порядке вещей. Спустя некоторое время экспериментатор стал замечать, что в часы, когда собаке обычно давали сахарный раствор, у нее нарастает потребление кислорода, повышается температура тела и учащается дыхание. Обмен веществ усиливался без всякой видимой причины.

Кормление сахаром сочетали с жужжанием индукционного аппарата и повторили процедуру тринадцать раз. На четырнадцатый — животному под жужжание аппарата вместо раствора дали чистую воду. Результаты были такими же, как если бы в организм ввели сахарный раствор. И подъем газообмена и продолжительность его повторялись с удивительной точностью. Эта связь могла долго держаться, если время от времени подкреплять ее сахарным раствором.

Интересные опыты многое поведали о временных связях, возбуждающих и угнетающих обмен веществ, но не раскрыли самого важного: какие перемены при этом возникают в тканях? Все глубокое, интимное ускользнуло от наблюдений экспериментатора.

Ничего, что многие уже брались за эти опыты, и не так уж важно, почему они не довели их до конца. Говорят, нелегко, но должен же кто-нибудь и трудными вещами заниматься. Эту задачу Ольнянская возложила на себя. Методом исследования она избрала мнимое кормление по Павлову. Оригинальный способ великого физиолога должен был помочь ей заглянуть в тайну тайн организма.

То была трудная пора в ее жизни. Только что отгремела жестокая война. Город-герой начинал оправляться от нанесенных ран, институт с трудом восстанавливался: не было освещения, отопления, животных. Все приходилось делать самой. Регине Павловне нелегко было собрать своих помощников, рассеянных войной по стране, найти и водворить на место аппаратуру и приборы. Вновь созданная правительством Академия медицинских наук требовала от института более тесных связей с больницами и клиниками. Круг работ вырос, а творческая обстановка налаживалась медленно.

К удивительным особенностям маленькой ассистентк? следует отнести ее уверенность в том, что она создана для исследования временных связей, что физиология газообмена — ее кровное дело и никому, кроме нее, до него дела нет. Нет нужды спорить, никто не посягает на обширное поле деятельности Ольнянской, положительно никто, можно за это поручиться. Придирчивые люди могли бы, наоборот, задать ей несколько недоуменных вопросов. Как, например, объяснить ее неизменную готовность впрячься в любую колесницу, тащить через меру, изнемогать, и лишь потому, что в колесницу уже впрягся другой, такой же упрямый искатель? Легче сносить невзгоды вдвоем? По вспаханной борозде хомут плеча не оттянет? Этого об Ольнянской не скажешь. Она не из тех, кто ищет легких успехов. Она просто не любит, чтобы предметом ее влечения — газообменом — занимались другие. Мало ли какие бывают на свете причуды? Да и у кого хватит сил делить предмет своей страсти с кем бы то ни было?…

Итак, какие перемены возникают в тканях, когда утрачена связь между обменом веществ и внешней средой!

Если собаку накормить мясом, у нее повысится газообмен. Однако тот же кусок, съеденный не сразу, а пятью частями — через каждые тридцать — сорок минут, повысит намного общее количество поглощенного кислорода. Такая расточительность организма была для Ольнянской невыносима. Совершенно очевидно, что все рожденное жизнью может гореть и обречено на то, чтоб сгореть, но всему своя логика и мера. Эти и многие другие наблюдения привели ее к мысли, что самый прием пищи должен служить пусковым механизмом для целого ряда процессов.

Первая часть опытов не требовала ни особого искусства, ни предвидения, и мы не станем подробно останавливаться на них. Подопытную собаку в продолжение нескольких дней кормили мясом и при этом записывали ее газообмен. Как и следовало ожидать, организм животного после еды все больше и больше поглощал кислорода и выделял углекислоты. Своего предела подъем этот достигал спустя семь часов, а спад наступал через двенадцать часов после еды. Выяснив ответ организма на прием мясной пищи, ассистентка приступила к другой части опыта.

Собаку оперировали — перерезали у нее пищевод и наложили фистулу на желудок. Теперь, когда ее кормили, пища выпадала из отверстия на шее и в пищеварительный тракт не попадала. Кормление было мнимое, и все же газообмен нарастал: он достигал предела спустя шесть часов и завершал свой спад через девять.

Однажды ассистентка ввела собаке мясо не через рот₇ а через фистулу желудка. Не все ли равно, как пища угодит в пищеварительный тракт? Надо было полагать, что регистрирующий аппарат вычертит кривую газообмена, характерную для организма, насытившегося мясом, Регина Павловна на этот раз просчиталась: потребление кислорода стало нарастать не сразу, а лишь спустя три часа, интенсивность газообмена также упала. Побудительные силы, ускоряющие обмен веществ во время и после приема пищи, вдруг утратили свое влияние на организм. Какую бы пищу ни вводили в желудок помимо полости рта — мясо, хлеб, молоко, подъем газообмена запаздывал. Еда оказалась не механическим актом в общей цепи превращения веществ, а в первую очередь сигналом, вызывающим химические изменения во всем организме. Неужели сигнализация из полости рта, недоумевала Ольнянская, в каждом случае предупреждает организм и клетки: «Выделяйте азот, к вам проследовали белки», или: «Сжигайте углеводы, готовьте место сахару».

Надо знать Ольнянскую. Увлеченная идеей, она ни перед чем не остановится. Самым трудным было найти творческий прием для дальнейших исканий. Нельзя сказать, чтобы в них был недостаток. Исследовательница оказывала им сердечный прием, отклоняла одни, проявляла симпатии к другим, пока не остановилась на несколько странном решении. Она будет вводить через рот некоторое количество сахара и проследит, в какой мере усилится его концентрация в крови.

Какой, казалось, в этом толк? Можно заранее сказать, что съеденный сахар на некоторое время задержится в крови. Оказывается, она задумала провести это испытание не на животном, а на человеке: мнимо накормить испытуемого и убедиться, что сахар, не достигнув желудка, все равно повысит количество глюкозы в крови.

Любой сотрудник лаборатории охотно согласится съесть несколько конфет и отдать каплю крови науке, но какую методику избрать?

— Как это сделать? — спрашивала она помощников. — Что бы вы посоветовали?

Никто ей помочь не сумел, и ей пришлось самой найти выход. Она дала испытуемому вместо сахара раствор сахарина — вещество, схожее с сахаром только по вкусу и не имеющее отношения к углеводам. Расчет физиолога был ясен: если нервные окончания полости рта действительно способны сигнализировать о том, какие именно вещества проследовали, то организм, обманутый вкусом сахарина, станет усиленно выделять сахар в кровь. Он растратит свои запасы, не получив ничего взамен.

Так и случилось: не поглотив ни крошки сахара, по одному лишь сигналу органов вкуса организм приготовился к приему углеводов. Количество сахара в крови испытуемого выросло. Успех наполнил сердце ассистентки надеждой. Опыты последовали один за другим безудержно быстро. Было похоже на то, что она стала наконец на твердую почву и знает теперь, как ей быть.

Раствор сахарина был предложен собаке. Она только лизнула его и отказалась пить. К напитку прибавили молоко. Животное неохотно проглотило его, но в крови сахару не прибавилось. Там, где человек дал себя обмануть, анализаторы собаки оказались настороже. Животное обнаружило совершенство, недоступное человеку.

Одна из чудесных особенностей материалистического научного познания — его глубокое проникновение в сущность вещей, познание природы не только во имя познания, но и ради уразумения того, чем найденная закономерность может служить человеку. Обретенная истина должна стать методом дальнейших исканий, теория — практикой, — таков материалистический принцип.

Маленькая ассистентка, воспитанная в духе марксистских идей, строго следовала этому правилу. Обнаружив, что пища в ротовой полости диктует организму дальнейший образ действий, она задумала использовать эту сигнализацию для господства над целым рядом химических процессов в пищеварении. Ничто не помешает ей путем одиночных долгих или повторных сигналов различной частоты и напряжения понуждать организм выделять ничтожные количества сахара или насыщать им кровь.

Эту сложную проблему, за которую еще не брался ни один физиолог, Ольнянская разрешила с помощью обыкновенной конфетки. В одном случае испытуемый проглатывал ее, а в другом — подолгу сосал. Быстро съеденный леденец — короткий сигнал — не повышал ни уровня газообмена, ни количества сахара в крови. Чем дольше, однако, конфетка оставалась во рту и сигнализация становилась настойчивей, тем больше кровь насыщалась сахаром и повышался обмен.

Этот опыт объяснил другое любопытное наблюдение. Давно было замечено, что люди, занимающиеся физическим трудом, охотно примешивают к своей пище сахар и с особым удовольствием поедают его во время тяжелой работы. Физиологи объясняли это необходимостью пополнить запасы для питания мышц. Никому в голову не приходило, что углеводы одним лишь своим появлением в полости рта ускоряют выход сахара в кровь, который тут же становится источником сил.

Ольнянская не была бы достойной ученицей своего учителя Быкова, если бы сочла свое дело оконченным. Пусть обмен веществ зависит от нервных сигналов, возникающих во время приема пищи, пусть вкусовые ощущения оказывают влияние на весь ход жизнедеятельности, но какова природа этих механизмов? Временные ли это связи или врожденные?

Ассистентка начала со смелого допущения, что между едой и обменом веществ издавна установились временные связи. Вкусовые ощущения, исходящие от определенных питательных веществ, возникали так часто, что одно прикосновение их к полости рта действует на обмен веществ, Это всего лишь предположение, которое надо еще доказать.

Вот как Ольнянская выполнила задуманный план.

В опытах с мнимым кормлением мясо, как известно, выпадало из отверстия на шее и до желудка собаки не доходило. Газообмен между тем нарастал. После опытов обычно прожеванное мясо вводилось в фистулу желудка и служило для животного питанием. Что, если вслед за мнимым кормлением, повторенным много раз, не вкладывать пищу в желудок, а следовательно, не подкреплять предполагаемую временную связь? Будет ли по-прежнему повышаться газообмен при каждом новом кормлении животного или связь эта быстро угаснет?

Опыт был поставлен. Животное кормили, но выпадавшее мясо в фистулу желудка не вводили. В первый день у мнимо накормленной собаки газообмен продержался одиннадцать часов. В последующие потребление кислорода упало, затем снова снизилось, и наступил день, когда оно уже больше не повышалось. Собака поглощала мясо, железы желудка, деятельность которых врожденная, обильно изливали сок, а газообмен оставался низким.

Вывод был ясен: нарастание газообмена во время и после еды — свойство приобретенное, это временная связь. Не будучи подкрепленным пищеварительной деятельностью или хотя бы ощущением полноты желудка, газообмен постепенно спадает.