Ее звали Регина Павловна Ольнянская

Ее звали Регина Павловна Ольнянская

За короткое время своего знакомства Быков близко узнал девушку и оценил. Он впервые ее встретил в университете во время защиты дипломной работы. И тема, и метод, а главное, тщательность опытов заинтересовали его. Исследование называлось «Доминанта у моллюсков» и должно было подтвердить давно известное положение, что стойкое возбуждение, возникшее в одном из центров нервной системы, может оттеснить прочие жизненно важные отправления и на время овладеть всем организмом. Так, например, доведенное до предела чувство голода подавляет всякое другое ощущение и даже делает нечувствительной боль. Страх перед опасностью тормозит ощущение голода. Мать, озабоченная болезнью ребенка, не ест и не спит, не чувствует лишений и усталости.

Студентка необыкновенно усложнила свои искания тем, что предметом изучения избрала организм длиной в два-три сантиметра, с примитивными нервными узлами вместо головного мозга и с жизненной средой, умещающейся в скорлупке ракушки. Она освобождала животное от твердого покрова вокруг полости рта, проникала к головным ганглиям и, раздражая их, вызывала у моллюска движение мышцы. Возникшее в нервной системе возбуждение было столь велико, что любой нервный узел в организме, не имеющий прямого отношения к мышце, будучи раздраженным, возбуждал ее.

Восхищенный трудолюбием и стараниями студентки, ее удивительным искусством, Быков выступил в защиту дипломной работы.

— Почему вы избрали моллюска объектом исследования? — спросил он ее. — Или вам его предложили?

Маленького роста, с виду подросток, с печальным взглядом больших серых глаз, она говорила вполголоса, неуверенно и робко.

— Наша школа, как вы знаете, главным образом изучает свойства нервного волокна на изолированных нервно-мышечных препаратах. Я предпочитаю решение на целом животном… Приятней наблюдать ответ целого организма, чем только части его. Пусть это моллюск в три сантиметра длиной, зато — животное, не препарат.

— Довольны вы работой? — заинтересовался ученый.

Она пожала плечами, хотела что-то сказать, но только крепче стиснула тетрадь в руках.

— Зверек небольшой, да к тому же слизняк, но вы не унывайте, работа сделана на пять, — сказал ей в утешение Быков.

Шутливое замечание ученого должно было ободрить студентку, изнывавшую под бременем собственной скромности.

Они встретились снова в другом месте — на заводе «Треугольник», она — практикантка, изучающая физиологию труда, а он — консультант лаборатории. Был 1929 год — время крупных перемен в формах и организации фабричного производства. Творческая мысль рабочих отказывалась от старых и создавала новые приемы работы. Кустарный способ производства, при котором изделие целиком вырабатывается одним человеком, сменился широким разделением труда. Утверждался метод, известный под названием «поточный». Физиологам предстояло изучить новые приемы работы, помочь рабочим в их полезном начинании.

Быков вскоре убедился, что Ольнянская умеет искусно измерять обмен газов в организме и знает аппаратуру, которая тогда лишь входила в обиход. Девушка, в свою очередь, успела заметить, что консультант постоянно куда-то торопится, приходит с опозданием; неожиданно вспомнит, что его где-то ждут, и ужасно засуетится. Увлеченный работой, забудет обо всем и ни разу не взглянет на часы. Одним словом, ученый был со временем не в ладах. Он любил книги, преимущественно старые, скупал охотно картины, приносил свои покупки и подолгу рассказывал о них. Для него книги как бы хранили запах веков. Картины отражали то незримое сияние, которое так восхищает вдохновенные сердца. И о картинах, и о книгах, и о многом другом ученый умел взволнованно и красочно рассказывать.

— Мир звуков и красок в природе, — сказал он как-то Ольнянской, — необычайно разнообразен, но скупая природа не одинаково щедро раздает эти блага. По-одному звучит мир для насекомых, по-другому — для зверей и человека. Собаки и крысы, строение слуха которых так похоже на наше, воспринимают лишь шумы и не различают чистых тонов. Кошки путают цвета, распознают лишь красный, оранжевый и желтый; муравьи убегают от синей, фиолетовой и ультрафиолетовой окраски и не обращают внимания на красную; пчелы, наоборот, различают ее… Не очень щедро природа одарила и человека. Говорят, что наш глаз и ухо — удивительнейшее произведение технического искусства, но в сравнении с аппаратами современной лаборатории наше зрение и слух грубы. Фотографическая пластинка, соединенная с телескопом, открывает в небе миры, свет которых не производит ни малейшего впечатления на сетчатку глаза. Мы никогда не различим того, что можем увидеть лишь сквозь стекла микроскопа. От ультрафиолетового цвета до крайних пределов спектра насчитывается до девяти октав световых колебаний; нам из них доступна лишь одна…

Ученый подолгу и с увлечением беседовал с ней, просил без стеснения обращаться к нему за советом и помощью.

Однажды он предложил ей отправиться с ним в экспедицию в высокогорные районы Кавказа.

— Вы прекрасно умеете определять газообмен, — сказал он, — знаете аппаратуру и будете нам полезной. Нас интересует влияние разреженной атмосферы на организм.

Ей польстило внимание ученого, и все же она спросила:

— Вы полагаете, что эта работа будет также полезна и для меня?

Он не расслышал прозвучавшей иронии и поспешил ее заверить:

— Разумеется да! Вас ждет серьезная практика.

— А если исследования придется вести на людях, — продолжала она, — возможно, и на вас, как вы к этому отнесетесь?

Он заверил ее, что все охотно придут ей на помощь, в испытуемых недостатка не будет…

Быков вскоре убедился, что его робкая сотрудница умеет быть твердой, неумолимой, способна настойчиво домогаться ответа, не отступать, пока не добьется своего. По приезде на место она тут же определила количество поглощаемого им кислорода и выдыхаемой углекислоты и объявила, что будет опыты ставить именно на нем. Где бы они ни находились, усердная сотрудница являлась к нему рано утром с табуретом. Ни протесты, ни жалобы не могли ее тронуть, она без слов приступала к делу. Он поднимался на табурет, проделывал по ее требованию упражнения, терпеливо отдаляя минуты предстоящего завтрака. Нельзя было смотреть без улыбки, как эта маленькая девушка командовала солидным и рослым ученым, распекала его и требовала точности в движениях. Он просил извинения, смущался и в оправдание говорил, что высокий рост в молодости имеет нечто благородное и не лишен приятности, но под старость он становится в тягость. Маленькой Ольнянской это должно было служить утешением.

— Вы замучаете меня! — сердился ученый, завидев ее с табуретом в руках. — Мне некогда сегодня, у меня каждая минута рассчитана.

Этот довод нисколько ее не убеждал — все отлично знали, что меньше всего у Быкова рассчитано время.

— Не срывайте мою работу, — строго заявляла она, — у нас общая цель, я делаю это не для себя. Цивилизованный человек, говорили вы, весьма усердствует в трех вещах: он слишком много сидит, слишком много ест и слишком много думает… Гимнастика вам не повредит.

И в Пятигорске и в горах на высоте в два километра над уровнем моря диалог повторялся с неизменным результатом для начальника экспедиции.

Ольнянская жаловалась сотрудникам, что ей трудно с ним совладать: с завтраком подождать ему невмоготу, лишний раз подняться на табурет он не хочет.

Однажды она заметила, что задолго до упражнений у ее испытуемого повышается газообмен. Она была уже готова объяснить происшедшее нежеланием Быкова проводить упражнения, но спохватилась. Разве газообмен зависит от нас? В нашей ли воле заставить клетки поглощать больше или меньше кислорода?

— У вас происходят странные вещи, — сказала девушка, — я получаю временами не то…

— Как так не то? Говорите яснее.

— Очень просто: у вас повышается обмен прежде, чем вы еще приблизились к табурету.

— Проверьте методику, — посоветовал он ей. — То, что вы говорите, лишено смысла.

— У меня все в порядке, — уверяла она его, — проверьте сами, я вас прошу.

Быков знал аккуратность своей помощницы и все-таки сказал:

— Мы посвятили себя столь важному делу, что не можем себе позволить быть легковерными.

Странное явление вновь повторилось, но найти ему объяснение не удалось. Экспедиция покидала горные районы и возвращалась в Ленинград.

Ольнянской не повезло, ее работа, проделанная в горах, осталась без применения и в отчет экспедиции не вошла.

В Ленинграде маленькая сотрудница зачастила к ученому. Она терпеливо выжидала, когда он останется один, и робко приступала к объяснениям. Быков знал наперед, о чем будет речь, предвидел длинную беседу, настойчивые просьбы и молчание, от которого становится не по себе.

— В физиологии не должно быть научного брака, — говорила она, — тут что-то есть, мы должны разобраться.

— Почему вы так настаиваете на этих материалах? — спрашивал он. — Займемся чем-нибудь другим.

Девушка деловито ему объясняла, что ни о чем другом не может быть речи.

Напрасно ученый пытался ее переубедить, доказывал примерами, как гибельно держаться былых заблуждений.

Надо иметь мужество отказаться от них. Иоганн Мюллер сжег свои первые научные труды, основанные на идеалистических ошибках натурфилософов.

Она спокойно выслушивала его, но не уступала. Непоколебимой уверенностью звучали ее утверждения, что внутреннее чувство имеет свои закономерности. История знает немало примеров, когда интуиция оказывалась сильнее доводов рассудка. Надо себе раз навсегда уяснить, почему газообмен поднимался у испытуемого, как только он приближался к табурету.

Маленькая упрямица добилась своего: Быков предложил ей повести эти исследования на людях.

— Повторите с ними то, что вы проделывали со мной. Очень возможно, что у них образуется временная связь между обстановкой лаборатории и процессом газообмена…

Что же вынудило Быкова согласиться с Ольнянской и даже предсказать ей успех? Доводы ли сотрудницы на него повлияли, или помощь неожиданно явилась со стороны — случайное наблюдение оплодотворило мысль ученого?

Ни то, ни другое. Не в правилах Быкова стеснять инициативу учеников…