Три гола в Японии

Три гола в Японии

Уж коли я начал свою книгу с рассказа о том, что приключилось с нашим разведчиком в Японии, то и продолжу свой рассказ о том, как я попал в эту удивительную страну — целую своеобразную восточную цивилизацию.

В Японию я приехал в начале 1975 года. Неожиданно меня вызвал к себе начальник отдела и сообщил, что решением руководства службы я направляюсь на работу за границу и мне необходимо срочно приступить к подготовке в эту командировку. Мои возражения, что я не знаю специфики этой страны и японского языка, на начальника не произвели никакого впечатления. Он заявил: решение принято и надо его выполнять. А у меня были надежды и планы два-три года поработать в Центре.

Служба есть служба. Я приступил к интенсивной подготовке. Со мной беседовали заместители начальника нашей «конторы» Старцев и Попов. Василий Иосифович (Дядя Вася) продолжал убеждать меня в том, что мое место «в поле», в боевой обстановке, а кабинетная работа от меня не уйдет. Спорить с ним я не мог. Его убежденность зажигала и меня. А вот Юрий Иванович Попов соглашался с главным моим доводом, что незнание японского языка будет отрицательно сказываться на моей деятельности. Тем не менее сказал: «Обстановку ты изучишь на месте, страну познаешь в ходе поездок по ней. Важно, что у тебя очень большие перспективы в работе с американцами. Там их очень много, и они чувствуют себя в Японии как у себя дома. Тебе и все карты в руки». Попов неоднократно повторял, что моя основная цель в Японии — работа против американцев. «Пусть тебя не смущает, — говорил он, — что ты по совместительству будешь заниматься и вопросами обеспечения безопасности работы нашего посольства, это временно, потом эти обязанности будет исполнять другой человек».

К уговорам этих двух генералов присоединился и третий генерал — Дмитрий Александрович Ерохин — резидент нашей разведки в Токио. И я сдался. Но, видит Бог, не хотел я ехать в Японию. И, как потом оказалось, не зря: удовлетворения от работы в этой стране я не получил. Хотя Япония и японцы мне очень понравились. Это замечательная страна, с богатейшей историей и традициями. Живет в ней умный и трудолюбивый народ. Главный лозунг страны — в конкурентной борьбе выживает сильнейший. Как хорошо бы было побывать там просто туристом.

Как позже я выяснил, генерал Ерохин предложил поехать на работу в Японию еще одному нашему разведчику, работавшему в одной из азиатских стран. Этот человек, будучи очень толковым, подготовленным и хорошо образованным специалистом, оказался плохим организатором работы коллектива. Возглавляя одну из небольших резидентур в Азии, он совсем не занимался проблемами коллектива, пустив все на самотек. Этим воспользовался его заместитель, который разложил несколько разведчиков, посещая с ними всякие злачные места. Всю эту команду пришлось срочно вывозить домой.

Ерохин понадеялся на способности этого человека, на то, что он сможет активно работать на новом месте, потому и взял его с собой в Токио. Но надежды резидента не оправдались. Все закончилось тем, чем, видимо, и должно было закончиться. Этому работнику пришлось покинуть страну. Резидентура так и не получила от него ожидаемой пользы.

Стремление Ерохина ввести в состав резидентуры новых людей, не японистов, имеющих опыт оперативной работы в других азиатских странах, объясняется, на мой взгляд, следующим. Работая в Индии, ему удалось создать работоспособный, дружный, полный энергии и энтузиазма коллектив. Этому способствовали хорошие личные отношения с послом Николаем Михайловичем Пеговым, видным политическим деятелем того времени. И резидентура в Индии работала успешно.

Через год, присмотревшись к работникам на месте, Ерохин решил активизировать деятельность токийской резидентуры по примеру делийской. И с присущей ему энергией взялся за дело. Но японский коллектив даже по общему отношению к работе, чувству коллективизма заметно отличался от индийского. Там были романтики, энергичные, не лишенные разумного риска люди, прибывшие в новую для себя страну. Японисты же — специфическая каста. Этому способствовал их предварительный тяжелый труд по изучению японского языка, японских традиций, японской истории. Зная только японский язык, они были крепко привязаны к этой стране. Страх потерять это место не то чтобы сковывал их, но заставлял быть прагматиками, реалистами. Они не то чтобы боялись риска, риск вообще не входил в их планы работы. Это, видимо, чувствовал Дмитрий Александрович и пытался влить свежую кровь в устоявшийся коллектив.

Его отношения с Олегом Александровичем Трояновским, по какой-то неизвестной мне причине, не сложились или шли не по тому руслу, как было с Пеговым. Я слышал, что они по-разному подходили к решению вопроса о японских претензиях на Курильские острова. Как я знаю, Ерохин был против любых территориальных уступок Японии. Ведь раньше он был пограничником, смешно от бывшего стража наших рубежей ждать уступчивости в этом вопросе. Он мог стоять только насмерть за каждую пядь земли. Я и сам был морским пограничником. И знаю, если уступить японцам четыре острова, то открываются наши внутренние моря, нарушается наша экономическая зона. Более того, Япония являлась, да и сейчас является, стратегическим партнером США. В Японии полно американских военных баз. Как же можно, в таких условиях, говорить о пересмотре наших сложившихся после Великой Отечественной войны морских границ. В голове это не укладывалось. Политическая целесообразность, дипломатический подход — все это, возможно, было не для Ерохина. Трояновский — потомственный дипломат, его отец в свое время был послом СССР в Японии. Я ни разу не слышал споров Ерохина с Трояновским. И Дмитрий Александрович мне ничего не говорил о своих взаимоотношениях с послом.

Перед самым выездом в Японию меня принял заместитель председателя КГБ Пирожков. Помимо обычных напутственных слов, он сказал, что я должен быть посредником между Ерохиным и Трояновским, приложить максимум усилий, чтобы сгладить противоречия между ними. Глубокого смысла этих слов я не понял, но уточнять не решился.

Ранней весной 1975 года я и моя жена прибыли в Токио. Удивительное это было путешествие. Самолетом до Хабаровска, поездом до Находки и пароходом по бурному морю до Иокогамы. Мы любовались просторами нашего Отечества, видами Страны восходящего солнца с моря. А затем нас на машине привезли в Токио. Огромный город произвел на нас особое неизгладимое впечатление — небоскребы, дороги из бетона над городскими улицами и конечно же его жители. Здесь нам предстояло прожить три года.

На первой же встрече с резидентом я сообщил ему о содержании своей беседы с Пирожковым. Дмитрий Александрович никак не прокомментировал услышанное, посоветовал мне активно включаться в работу резидентуры.

Приступив к изучению обстановки, я убедился, что Токио, будучи очень большим и запутанным городом, является удобным для работы разведчика местом. Много больших и малых гостиниц, ресторанов, кафе. Появление в ресторанах двух европейцев не вызывает интереса и подозрений. Много мест общественного пользования, прекрасные парки. Есть удобные улицы для проверки на наличие за собой «хвоста». Развита сеть общественного транспорта, линии метро связывают различные районы.

С первых же дней пребывания в Японии я стал объектом наблюдения местной контрразведки. «Хвост» ходил за мной от самого посольства до любых мест, дожидаясь моего выхода, чтобы старательно сопроводить меня до самого дома. Излюбленным местом наблюдателей был пост прямо напротив въездных ворот. Иногда наблюдатели меняли тактику — и то на коротком, то на длинном поводке пасли свой (то есть меня) объект внимания. Периодически показывали, что «бросили» жертву или «потеряли» ее. Но через несколько кварталов или даже в соседнем районе «хвост» появлялся вновь.

Такая «забота» продолжалась и когда я был не один. Однажды с женой в компании наших друзей Александра и Маши Евдокимовых и семейства Кепко мы отправились в магазины. Наружка пошла следом. В больших магазинах нужно было пользоваться лифтами. Ребята из наружного наблюдения спокойно шли за нами на определенном удалении. Но когда мы всем здоровым коллективом сели в лифт, двое из них почему-то решили, что мы хотим скрыться, и бросились в ту же кабину лифта. Это было настолько открыто и непривычно для поведения обычных японцев, что жены моих друзей даже испугались. Ребята-«пастухи», соблюдая традицию сотрудников наружки — никогда не смотреть в глаза объекта наблюдения, подняли глаза вверх, переводя дыхание от спешки.

Выйдя из лифта, женщины набросились на меня, прося объяснить, что это было. Я спокойно ответил им, что эти парни — «моя личная охрана», приставлены ко мне японским правительством, и нет повода для беспокойства. Боюсь, наши милые женщины не поверили мне, но после этого случая иногда старались разглядеть в толпе моих «телохранителей». А так как они периодически менялись, то без навыков обнаружить их было сложно.

Освоившись с городом, я принял на связь двух агентов. Они были европейцы. С подбором мест встреч с ними проблем у меня не возникало. Важно было уйти от наружного наблюдения, в чем мне помогали мои коллеги. За время работы в Японии я не дал местной спецслужбе, да и американцам, возможности зафиксировать мой оперативный контакт, на встречу с агентурой приходил без «хвоста». Хотя работала служба наружного наблюдения Японии, нужно отдать ей должное, хорошо.

Моя группа в резидентуре была небольшой, работали в ней в основном молодые, энергичные люди, все стремились добиться успеха. Свою задачу я видел в нацеливании людей на конкретные участки, где необходимы были прорывы и информация, расширение агентурной базы. И офицеры понимали необходимость быть активными. Хотя кое-кого приходилось подстегивать, приводя в пример усилия, прилагаемые товарищами. А некоторых, наоборот, нужно было сдерживать, чтобы не тратить силы впустую, не совершить ошибок и просчетов. Работа приобретала более целенаправленный характер и улучшалась. Медленно, но дела шли вперед.

Сразу после нашего прибытия в Токио Ерохин представил меня послу, очертил ему круг моих обязанностей. К Трояновскому я относился уважительно, мне нравился этот спокойный, рассудительный, умный человек, хорошо знающий свое дело.

Как-то произошел со мной один случай, чуть не закончивший мою, так хорошо начинавшуюся карьеру в Токио. На острове Окинава летом 1975 года открылась всемирная выставка ЭКСПО-75. В составе участников выставки работали и советские представители. Что-то там произошло — и потребовался мой срочный приезд на остров. Чтобы не смущать японцев, решил с собой в эту поездку взять жену, причем все расходы по ее поездке взял на себя. Японцы должны были поверить, что лечу я туда с женой, чтобы познакомиться с мировыми достижениями в освоении океана. Помню, в посольстве мой поступок вызвал удивление — бросает такие деньги на ветер, взяв жену в поездку. Но «лишать жену возможности взглянуть на Окинаву» я не мог. Там было столько американских боевых самолетов, целые американские воздушные базы, так что пара лишних глаз была не лишней.

Действуя как в других странах, я предупредил нашего уважаемого консула, что лечу на Окинаву, взял у него наши паспорта. Офицер безопасности посольства отвез меня на аэродром, и мы улетели. Не помню, заметил ли я в тот день за собой наружку.

Прилетели на остров. Нас встретили и повезли в городок ЭКСПО. Ехать было далеко, и я обратил внимание, что встретившие меня товарищи почему-то нервничают. В это время мы проезжали мимо тех самых американских баз ВВС. Я прямо спросил товарищей, в чем дело? Они, повертев головами во все стороны, с удивлением заявили, что не понимают, что происходит, почему-то за нами отсутствует наружка. Такого раньше, по их утверждению, еще не случалось. Я хотел было пошутить, что они испугались меня и жены, но и сам задумался. И здесь меня осенило — не может быть, чтобы наше посольство не предупредило МИД Японии о моей поездке. А было именно так.

В тот же день связался с офицером безопасности по телефону и попытался выяснить, направлено ли предупреждение посольства в японский МИД. Но говорил это все, конечно, иносказательно, так как если бы слушавшая меня контрразведка поняла, что я нахожусь на Окинаве без разрешения МИДа страны, она бы сразу же могла заняться привычным для нее делом — устроить провокацию. Офицер безопасности заверил меня, что все хорошо и нет оснований для каких-либо беспокойств.

Решив все дела на острове, мы через три дня вернулись в Токио. Прямо в машине, возвращаясь из аэропорта в город, я спросил встречавшего товарища о ноте в МИД. Он ничего не знал. Приехав в посольство, выяснил, что никто и не собирался эту ноту посылать в японский МИД.

Я сразу же прошел к послу и рассказал обо всем, как было. Он успокоил меня и при мне позвонил в МИД. Японцам объяснил, что произошло недоразумение, наша канцелярия позабыла направить необходимую ноту о поездке сотрудника посольства на Окинаву. И проблема была решена. Трояновский быстро оценил ситуацию и сразу же разрешил ее одним телефонным звонком. Эти решительные действия посла только подняли его авторитет в моих глазах. Они показали, что он способен защищать своего работника в сложной ситуации, возникшей на пустом месте.

Как-то Ерохин сообщил мне, что второй его протеже ведет себя не совсем корректно, пытается диктовать ему, с кем ему дружить, а кого следует игнорировать, вмешивается в вопросы, являющиеся компетенцией только резидента. Позднее он сказал, что принял решение откомандировать этого работника домой. Я поддержал его решение, и офицер вернулся в Союз.

С этого момента начались все неприятности как у Ерохина, так и в резидентуре. Этот слаженный механизм как-то сам разладился, и наступили сложные времена для разведки в Японии. Дмитрий Александрович выехал в Москву в отпуск и больше в Токио не вернулся. Мы остались без инициативного и твердого руководителя.

А в Москве творились какие-то сложные, скрытые от постороннего внимания, жестокие действия. Ерохина убрали из разведки, ушел из нее и заместитель начальника Старцев. По моему твердому убеждению, Ерохин кому-то очень мешал в руководстве разведки. Этот активный, напористый, умеющий работать разведчик кого-то не устраивал своей масштабностью и, возможно, претензией на более высокую роль в руководстве. Наверное, были у него свои отрицательные качества, а у кого их нет, особенно когда нужно делать не совсем чистое и острое дело, коим является разведка. Ерохина убрали «в интересах дела», ломая и нарушая движение все того же дела. Говорят, что пути Господни неисповедимы. Но эти действия творились не Всевышним, а земным человеком.

Через какое-то время уехал из Японии и посол — Олег Александрович Трояновский. Этот мудрый и многоопытный дипломат работал после этого долгие годы в ООН, был послом в Китае.

А жизнь в Японии продолжалась, продолжалась и работа нашей резидентуры. Через какое-то время на место Ерохина прибыл новый человек, со своими взглядами на деятельность нашего коллектива.

В Токио я познакомился со многими интересными людьми. С таким, например, замечательным человеком, как Георгий Михайлович Чхеидзе. Был он тогда заместителем генерального директора совместной советско-японской компании «Юниориент». До Японии в течение тринадцати лет плавал на наших морских судах по всему миру, базируясь во Владивостоке. Этот веселый и общительный человек, морской волк (не шутка быть столько лет капитаном дальнего плавания) привлек меня своей открытой морской душой. Меня, бывшего морского офицера, всегда тянуло к таким испытанным морем и морскими трудностями людям. Мы подружились семьями, периодически вместе ездили по стране. А знал он Японию отлично, умудрился освоить сложный японский язык. Удивительные люди моряки! Настоящими моряками становятся, видимо, только талантливые и с богатым душевным потенциалом люди. Георгий Михайлович после Японии пять лет возглавлял Грузинское морское пароходство. Поднял его с колен и сделал процветающим. Грузия, вероятно, до сих пор благодарна ему за это. Потом этот русский грузин в течение шести лет был генеральным директором смешанной германо-советской транспортной компании «Транснаутик». В Германии он овладел немецким языком и научился понимать душу и сердце своих коллег — немцев. Не зря немцы, после ухода Чхеидзе на пенсию, предложили ему открыть в Москве представительство своей фирмы «Саламандер». И было это в самые бурные, тревожные, перестроечные времена в России. Славный моряк, став деловым человеком, справился и с этой задачей.

Там же, в Японии, мы с женой подружились семьями с Александром Фрадкиным и его супругой. Александр — японист, знал язык, историю, нравы и обычаи японского народа. Был настоящим другом Японии, и японцы любили и уважали Фрадкин-сана. С помощью Александра я ближе познакомился с Японией. Мы вместе путешествовали по стране, любовались ее природой и достопримечательностями.

Однажды на два дня выехали в старинный, расположенный в лесистой местности, деревянный японский дом. Окунулись в обстановку японского быта столетней давности. Дом был огромным, по японским стандартам, древним сооружением. Сложен он был из толстых, почерневших от времени бревен, с типичной планировкой давних времен, без всяких навязчивых современных удобств и излишеств. В центре дома — большой холл-гостиная с выходом прямо на улицу. На полу рисовые циновки, в центре комнаты — место для огня и приготовления пищи. По бокам большой комнаты располагались меньшие по размеру комнаты-спальни с обычными для японцев спальными напольными матрацами. Все удобства и душевая располагались в дальнем углу дома. Дом окружали типичные японские лужайки с неизменным валуном у входа в дом и старой сосной перед въездом на участок.

Александр показывал нам древнейшие японские храмы, которым было много столетий, возил в другие примечательные места этой загадочной и прекрасной островной страны. С помощью Александра Фрадкина я с женой и сыном побывал на могиле легендарного военного разведчика Рихарда Зорге. Мы молча возложили цветы к праху героя от имени благодарных потомков. Проведя два дня в древней Японии и, заряженные положительными эмоциями, вернулись в шумный, пыльный Токио.

В Японии я продолжал, как и в предыдущих странах, поддерживать неофициальные контакты с сотрудниками ЦРУ США. На этот раз я остановил свой выбор на молодом, толковом американце, хорошем специалисте по Китаю, Флойде Пэйсмэне. Флойд и его жена Джорджия были приятной общительной парой, у них был симпатичный малыш, которого они воспитывали в спартанском духе. Моей супруге Лидии и мне нравились эти американцы, было приятно провести вечер у них, послушать песни хозяина дома под аккомпанемент американской гитары-банджо. Это было нормальное человеческое общение нормальных людей. Оставались в стороне, за стенами дома, те обстоятельства, которые делали нас противниками и в других, драматических условиях, заставляли рассматривать друг друга только в прорезь прицела боевого оружия.

Я четко представлял себе, что мой контакт с Пэйсмэном контролируется ЦРУ, что они меня изучают. Но сколько можно было им изучать меня? Уже прошло более 15 лет с момента моего первого контакта с представителем американской разведки. Я знал, что они именно таким образом следят за мной: замыкают на своих доверенных лиц и уводят тем самым от других американцев. Ну и хорошо, что они так думают, полагал я. Ведь я-то делал не так, как им хотелось, а по-своему, и у меня хватало времени и энергии и на внимание к другим американцам.

Пэйсмэн, будучи специалистом по Китаю (а в те времена эта страна раздражала нас не меньше США), ввязывался в беседы по китайским проблемам, по американско-китайским отношениям. Да, можно было ожидать, что американцы будут передавать мне дезинформацию по этим вопросам. Но «деза» не будет голой, они должны одевать ее в какие-то одежки, то есть сообщать и правдивые сведения. Так я получил от Флойда информацию о состоянии здоровья Мао, он первый же сообщил мне весть и о его смерти, и о том, какова будет политика США в отношении Китая в новых условиях. Это говорилось в момент эмоционального подъема, и многое было правдой. Центр попросил уточнить у Пэйсмэна некоторые детали и затем подтвердил, что эта информация ценная, правдивая. Хоть крупица, но в общем котле и она на пользу.

Пэйсмэн продолжил традицию своих коллег, он откровенно сказал мне, что его руководство планирует направить его заместителем резидента в Бирму. Попросил рассказать о Бирме, о климате, об условиях жизни в этой азиатской стране. Правда, он «забыл» сказать об одной детали: его руководители сообщили ему о том, что ранее я работал в Бирме. А я ему до этой беседы о Бирме не говорил. Такой просчет американца я воспринял спокойно. Мы с Лидой с удовольствием поведали ему об условиях жизни в экзотической Бирме, на что следует обратить внимание, чтобы уберечься от местных болезней.

В Японии вместе со мной работал наш большой специалист по ЦРУ — Юрий Т. О нем ходили легенды среди коллег. Говорили, что даже если Юрия разбудить внезапно ночью и назвать ему фамилию американца — предполагаемого сотрудника ЦРУ, то он без задержки сообщит: работал там-то, сейчас находится там-то. Обладая отличной памятью, упрямым характером, Юрий был настойчив в достижении поставленной цели, был смелым и решительным разведчиком. Мне приходилось сдерживать его порывы, но работать ему я не мешал. Однако однажды он заявил мне, что хочет проникнуть в помещение резидентуры ЦРУ в американском посольстве в Токио. Я, естественно, усомнился. На мой вопрос, а что это даст нам, вразумительного ответа я не получил. И поэтому предложил отказаться от такого шага. При мне Юрий этот поход не совершил, но что было после моего отъезда из Японии — не знаю.

В нашем небольшом коллективе в Токио трудился Михаил Сергеев, опытный работник, добрый человек. Он вел разработку японского полицейского. Работать с такой категорией лиц было трудно, не многие рисковали браться за это дело. А Михаил взялся и развивал свой успех. Центр торопил нас, требуя ускорить вербовку японца.

Сергеев начал нервничать, его можно было понять, так как у него был не дипломатический, а служебный паспорт. Я обеспечивал безопасность Сергеева, выезжая с ним вместе на встречи с японцем. Но в контакт с ним я не вступал — это несколько ободрило Михаила. Так мы провели несколько встреч. Затем пошли сбои во встречах. Это насторожило нас, и резидентура предложила Центру временно законсервировать работу с японцем. Центр согласился, какое-то время мы выжидали. Но как бывает в таких случаях, появилась острая необходимость в информации из местной полиции, и нас опять стали торопить с завершением работы по японцу.

Мы выехали с Сергеевым на встречу с нашим «объектом». Нам удалось перехватить его у дома и договориться о деловом разговоре на следующий день в городе. Место будущего рандеву мы подобрали заранее, и японец согласился туда прийти. Сергеев отметил, что в ходе этой короткой беседы наш объект нервничал, озирался вокруг и не очень охотно согласился на восстановление контакта. С учетом этого обстоятельства я решил место будущей встречи обеспечить контрнаблюдением. Были выделены два наших опытных разведчика, имеющих дипломатические паспорта, которые могли, в случае необходимости, предупредить Сергеева об опасности и прикрыть его. И эти меры оказались не лишними.

В парке, где должна была состояться встреча, на первый взгляд, все было спокойно, ничего подозрительного наблюдателями отмечено не было. Но каждый из наших работников отлично понимал, что это спокойствие может быть обманчивым. Точно в назначенное время на месте встречи появился Сергеев. Он также не отметил ничего подозрительного, но не было того, кого он должен был встретить здесь. Подождав несколько минут, Сергеев направился к выходу из парка, поближе к нему подтянулись и наблюдавшие за обстановкой товарищи. В этот момент к Сергееву подошел неизвестный ему японец и, не представившись, сообщил, что они знают, кого он ждет здесь. «Он не появится здесь, — продолжил японец, — и вы можете спокойно уезжать из Японии, мы не будем вас задерживать. — Он выразительно взглянул на маячивших в стороне наших офицеров. Мы не будем чинить препятствий вашему отъезду из страны, — повторил японец, — но вы должны поторопиться». Сказав это, японец ушел. Стало ясно, что произошел провал в нашей работе в Японии. Сергеев был известен противнику, и надо было срочно его вывозить из страны.

Я подробно отчитался перед Центром о случившемся, сообщил, что Сергеев ближайшим пароходом выезжает в Союз. Через день в Токио поступил грозный окрик генерала Калугина, в то время он руководил службой KP в разведке (KP — контрразведка). Смысл этого грозного послания сводился к одной фразе: «Что это за демонстрацию вы устроили на месте встречи?» Ну раз генерал не смог правильно оценить обстановку на месте встречи, мне пришлось ему объяснить, и я ответил, что мне было бы сложнее доставать Сергеева из японской тюрьмы. После этого объяснения вопросов больше из Центра не поступало.

А обстановка вокруг Сергеева в Токио сгущалась. За его домом велось круглосуточное наблюдение. По нашей рекомендации Михаил не выезжал из дома, где находились его жена и маленький сын. Наконец наступил день прощания с Японией. Наши товарищи спокойно, без помех, доставили Сергеева и его семью на наш пароход, и все вздохнули облегченно.

Японцы также устроили «пышные» проводы нашего разведчика. Такого скопления машин наружного наблюдения и «товарищей в штатском» мы не наблюдали даже во время проводов более именитых гостей Японии. Михаил, естественно, очень нервничал в эти последние дни. Мы все старались поддержать его морально, при нем постоянно находились наши люди. Он навсегда покинул японскую землю, сделав все, что мог, для нашего ведомства. Словом, в нашей жизни бывают и печальные проводы.

Сергеев еще долго работал на пользу Отечеству, а потом ушел на пенсию. Я знаю, что он с теплотой вспоминал годы, проведенные в Японии.

А жизнь и работа резидентуры продолжались, продолжались и наши неприятности. Внезапно на наши головы, на японский остров Хоккайдо сел МИГ-25 «С». Этого нам только, как говорится, не хватало для остроты ощущений. А дело было так.

Начинался обычный рабочий день в посольстве СССР в Японии. Ничто не предвещало неприятностей, потрясений, чего-то необычного. Я пришел на работу несколько раньше, взял местные газеты и поднялся в свой кабинет.

И вдруг как гром среди ясного неба сообщение по радио: на остров Хоккайдо, в районе Хакодате, сел советский МИГ-25, суперсовременный в то время боевой истребитель. Летчик стоит возле самолета и, угрожая пистолетом, никого к машине не подпускает.

Первая мысль, пришедшая в голову, — что-то случилось с техникой. Машина вышла из повиновения, и пилот был вынужден посадить самолет на чужой территории. Иначе зачем же ему угрожать японцам оружием, не подпускать к самолету. Надо как-то срочно связаться с летчиком, оказать ему помощь и думать, как спасать секретную боевую технику. Одновременно с этим следует срочно проинформировать Москву о случившемся, предложить первичный план действий.

У читателя может возникнуть вполне естественный вопрос: почему это именно я, разведчик, был всем этим озабочен? Дело в том, что я тогда был заместителем резидента КГБ в Японии и в числе прочего в мои обязанности входило обеспечение безопасности резидентуры и всех советских граждан в Японии. Под моим руководством работал офицер безопасности, официальный сотрудник посольства, обеспечивавший связь с местной полицией. Японская администрация была надлежащим образом извещена, что он является сотрудником КГБ, отвечающим за безопасность посольства и советских граждан. Следует заметить, что подобные должности есть практически во всех посольствах любой страны.

Итак, все необходимое в таких случаях было сделано: срочно проинформировали Москву, и наши представители готовились к поездке на Хоккайдо. Дело несколько осложнялось тем, что в Японии существуют ограничения на передвижение советских людей по территории страны, и, чтобы куда-нибудь поехать, требуется испросить соответствующее разрешение у японского МИДа. Проще в этом смысле было нашим журналистам, бизнесменам.

Между тем радио продолжало периодически сообщать о случившемся. Оказалось, что взлетно-посадочная полоса в аэропорту Хакодате была короче необходимой для посадки таких самолетов. Истребитель проскочил ее всю, съехал и застрял в грунте далеко за ее пределами. Летчик по-прежнему находится возле самолета и никого к себе не подпускает.

Как позднее выяснилось, и у японцев были якобы мысли — не торопиться подходить к истребителю и вступать в контакт с летчиком. Они даже думали, что в считанные часы другие советские самолеты сядут на Хоккайдо и морская пехота возьмет под охрану злополучный МИГ. В худшем варианте Советский Союз просто уничтожит этот самолет с воздуха. Поэтому никто не хотел попадать в возможную военную операцию, лезть на рожон.

А время шло, и драма развивалась по не известному никому сценарию. МИД Японии не торопился с ответом на запросы советского посольства, Москва молчала, военные на российском берегу пребывали в растерянности, толком не понимая, что же произошло на самом деле. Естественно, никто у нас и не помышлял о проведении военных операций на иностранной территории.

А предпринять что-то было совершенно необходимо.

Попытки представителей советского посольства и прессы приблизиться к самолету, вступить в контакт с пилотом результатов не дали. Японцы наглухо блокировали аэродром и подходить близко к самолету категорически не разрешали.

Согласно очередному радиосообщению, летчик вступил в контакт с японскими представителями. Он потребовал, чтобы его передали американцам (замечу кстати, что Япония политического убежища никому не предоставляет), заявил, что намеревался посадить самолет на базу ВВС США, неподалеку от Саппоро. О существовании такой базы на острове Хоккайдо он якобы знал из сообщений советской военной разведки.

Таким образом, всякие иллюзии о непредвиденных причинах посадки нашего истребителя на территории Японии были развеяны, стало ясно, что мы имеем дело с элементарным предательством. Стало понятным и другое: летчик Беленко решился передать американцам самый современный и к тому же совершенно секретный истребитель МИГ-25 «С» и такой ценой купить себе свободу на Западе. Как выяснилось позднее, у него не ладились отношения в семье. Не мог ужиться он и с начальством. Считая себя асом (таковым и был на самом деле), он полагал, что его недооценивают, зажимают, загнали, видите ли, служить в глухую Сибирь, а ему хотелось летать в московском небе, показать всем, на что он способен. В общем, логика и доводы заурядного предателя.

Еще находясь в воздухе над территорией СССР, он все заранее просчитал, отошел от ведущего, сымитировав неполадки в машине, резко снизился и над самой водой пошел в сторону Японии. Этот маневр ему понадобился для того, чтобы исчезнуть с экранов радиолокаторов советских ПВО и не попасть в поле зрения японских и американских локаторов. Перед Хоккайдо Беленко набрал высоту, чтобы определить, где находится аэродром базы ВВС США Читосе, тот самый, что неподалеку от Саппоро. В этот момент его засекли американцы. В воздух для перехвата были подняты американские истребители, но Беленко умело ушел от них и посадил машину на первый попавшийся аэродром, им оказался Хакодате. Американцы, потеряв наш истребитель из виду, вернулись на свою базу.

Уже вечером того же дня все японские газеты сообщили об этом поистине сенсационном инциденте, поместили фотографии нашего самолета, одиноко стоящего на обочине взлетной полосы. Характерная для Японии деталь — через три дня после случившегося в магазинах детских игрушек шла бойкая торговля пластиковыми моделями советского МИГ-25 «С».

На следующий день газеты опубликовали фотографии Беленко. Он был запечатлен на заднем сиденье автомашины с каким-то мешком на голове и сложенными перед собой руками, вероятно, в наручниках. Встречают и так «дорогих» гостей.

В конце концов офицеру безопасности советского посольства Садовникову удалось найти Беленко в Японии, однако летчик отказался от беседы с ним. Позднее японцы организовали официальную встречу Беленко с нашим представителем. Проведена она была в очень странной обстановке. Узкая длинная комната была сплошь заставлена рядами обычных канцелярских столов, свободные места шириной по метру каждое оставались только с торцов помещения. У одной стены разместился Садовников в сплошном окружении дюжих полицейских. Через несколько минут в комнату с противоположного конца ввели Беленко, тоже в тесном кольце охранников. Он, по словам Садовникова, был то ли в состоянии тяжелого опьянения, то ли под сильным воздействием наркотических средств. Не мог внятно говорить, что-то бормотал себе под нос. Расстояние между ним и нашим представителем было не менее 20 метров. Японцы, видимо, опасались, что Садовников попытается силой вернуть предателя домой. Иначе зачем был нужен весь этот спектакль?

Передав приветы от жены и детей, Садовников просил объяснить, что с ним произошло. Но Беленко односложно повторял, что он не хочет говорить и встречаться с советским представителем. На резонные слова о том, что встреча уже состоялась, что они уже стоят друг напротив друга, летчик бубнил: «Я не хочу встречаться». После этого полицейские, подхватив Беленко под руки, вывели его из помещения, и на этом встреча закончилась.

Уже на третьи сутки Беленко не было в Японии. Японское телевидение многократно показывало «счастливое и радостное» воссоединение с Америкой. Он бодро и улыбчиво спускался по трапу самолета в Лос-Анджелесе. Его бравый вид отнюдь не напоминал то жалкое зрелище, что представлял собой летчик в Токио. Позднее удалось выяснить причину такого внезапного преображения. Американцы успели за это короткое время подобрать для Беленко двойника, он и исполнил хеппи-энд нашумевшей истории.

Для американцев и японцев, не говоря уже о советских чиновниках, раскручивались жаркие и бурные события. Была срочно создана японо-американская совместная комиссия, которой предстояло изучить причину посадки МИГа в Японии. Бойкие японские журналисты, а нужно отдать им должное, они умудрялись преодолевать всевозможные трудности и преграды полнейшей секретности этого дела, высказывали предположение, что Беленко выполнял какое-то сверхсекретное задание советского правительства. Затем зазвучала более правдоподобная версия — это обыкновенный перебежчик, искатель «роскошной» заморской жизни.

Тем временем комиссия занялась проблемами, далекими от Беленко. Американцы хотели сразу же заполучить самолет себе, благо пилот уже был в Штатах. Но этого не хотели японцы. Они великолепно понимали, что, раз самолет сел на их территории, им в конечном итоге придется разбираться с собственником дорогой машины. А если американцы так же быстро упрячут самолет, как и пилота, подальше, то не миновать осложнений. Поэтому японские официальные власти, чтобы расставить все точки над «i», с первых же дней инцидента заверяли советскую сторону в том, что они отдадут самолет.

Чтобы сохранить в тайне ход работ по разборке самолета, японо-американская комиссия приняла решение переправить самолет с гражданского аэродрома Хакодате на японскую военно-воздушную базу Хаякуре, вопреки попыткам американцев доставить его на базу американских ВВС в Читосе.

И комиссия приступила к изучению МИГа. Первая оценка была самой высокой: это современный самолет, аналогов ему нет. Потом, придравшись к какой-то чепухе, подкинули местной прессе мыслишку, что самолет-то на самом деле не такой уж грозный и совсем не передовой. И все-таки, как и следовало ожидать, правда восторжествовала. После того как американские и японские специалисты окончательно разворотили самолет, вновь его собрали, запустили двигатели и оживили технику и вооружение, они вынуждены были признать, что перед ними действительно уникальное творение русских конструкторов. Не случайно американцы оставили на его приборах

написанные от руки слова: «Русские, вы на правильном пути». Вот тогда японская пресса поведала миру, что МИГ-25 «С» сделан настоящими мастерами своего дела, что это лучшая в мире боевая машина.

Японские и американские спецы еще долго потрошили самолет, и только через два месяца он был готов к отправке в СССР.

Советские специалисты прибыли в Токио из Москвы уже через несколько дней после посадки самолета в Хакодате. В составе делегации были военные, инженеры из конструкторского бюро Микояна, сотрудники МИДа. Была создана совместная советско-японская комиссия для выработки процедуры возвращения машины. Японцы подтвердили свое намерение возвратить самолет, однако настаивали на том, что он должен быть вывезен с их территории наземным и морским транспортом, а не по воздуху.

Как мне представляется, работа комиссии часто пробуксовывала и неоправданно затягивалась из-за недостаточно решительных и умелых действий советского посольства.

Наконец работа советско-японской комиссии была завершена, и Япония заявила, что возвращает самолет. Доставка МИГа в Союз была поручена совместной советско-японской морской компании «Юниориент». Эту операцию четко организовал и быстро провел заместитель генерального директора фирмы Георгий Михайлович Чхеидзе, старый морской волк, капитан дальнего плавания с многолетним стажем. Стивидорная компания «Адзума», входящая в «Юниориент», автотранспортом вывезла части самолета в порт Хитачи, а затем советскими судами останки некогда могучего истребителя были доставлены во Владивосток.

Так закончилась драма с МИГом, потрясшая и Японию и СССР.

А позднее произошел вообще мерзкий, не укладывающийся в сознании нормального человека случай. Красивая японская девушка, испытывая чувства уважения и любви к великому соседу Японии — Советскому Союзу, решила посетить нашу страну с целью изучения русского языка. Полная самых радужных планов и намерений, она купила билет на наш теплоход и отправилась в Советский Союз. На корабле она встретила русского человека — члена команды теплохода и сразу же, не откладывая свои планы на потом, попыталась говорить с ним на русском языке. Этот изверг, другого слова я не могу подобрать, человеком его не назовешь, завлек ее в свою каюту и попытался изнасиловать. Она, видимо, сопротивлялась, и он

убил ее, а труп выбросил через иллюминатор в море. Японское море прибило ее тело к родным берегам. Девушку опознали, выяснили, когда она на советском теплоходе отправилась в Россию. Началось следствие, нашли убийцу. Но оказалось, что подонок был не совсем психически нормальным. А как же ему доверили плавать на кораблях и ходить за границу, в Японию? Эти естественные вопросы возникли и у японцев. Умных и понятных ответов не было. Все это, конечно, не способствовало добрым отношениям с соседней страной.

Как-то к нам в группу из Центра прибыл новый, молодой разведчик-японист. Наши товарищи окружили его вниманием, помогали освоиться на новом месте, изучать город, вводили в курс, как заводить связи. Время шло, но заметной активности этот разведчик не проявлял, хотя хорошо владел японским языком. Нас было мало, каждый штык был на счету и должен был действовать. Я пригласил парня на беседу, объяснил ему, что пора включаться в активную работу, тем более что у него есть все данные для этого: он хорошо подготовлен, образован, только нужна воля. Он вроде бы все понимал, но сдвигов у него в работе так и не было.

Это был типичный представитель «японской касты», решивший, что в первую командировку нужно только присматриваться к стране, совершенствовать знание языка. А вот потом, через несколько лет, вероятно, он сможет работать активно. Этот работник к тому же оказался большим «теоретиком» агентурно-разведывательной деятельности. В кругу своих коллег он философствовал, поучал других: надо работать с агентом так, чтобы тот и не догадывался, что имеет дело с разведчиком, с сотрудником КГБ. Это, видимо, были ростки «нового мышления» в разведке. Я провел с этим разведчиком более серьезную проработку. Он заверил меня, что возьмется за дело более настойчиво, уже наметил несколько человек для активного изучения.

Позднее, когда меня уже не было в Японии и туда прибыл руководящий сотрудник Центра с целью выяснить, что же творится в резидентуре, этот наш «теоретик» развил бурную деятельность в обхаживании гостя и был назначен исполняющим обязанности руководителя группы. Жизнь непредсказуема, даже для разведчиков: неожиданностей много.

Так, однажды меня вызвал к себе посол Полянский. Он сообщил, что в Токио находится Жак Ширак, в те времена тот был мэром Парижа. Француз просил встретиться с нашим послом во французском посольстве. Полянский предложил мне сопровождать его на эту встречу. Я понял, что он не знает, о чем хочет говорить с ним Жак Ширак, и на всякий случай, чтобы сохранить конфиденциальность этой беседы, приглашает с собой вместо переводчика меня — сотрудника КГБ. Я принял предложение посла.

Мы прибыли в посольство Франции в Японии. Нас тепло встретили, угостили, беседа носила светский характер. Ширак, помня, что Полянский был самым молодым членом Политбюро ЦК КПСС, видимо, рассчитывал на сохранившиеся его связи в правительственных кругах Советского Союза. Он попросил оказать помощь в решении вопроса о пролете французских самолетов над советской территорией при перелете из Парижа в Токио. Эта просьба удивила Полянского, но он, не подав вида, пообещал Шираку выяснить этот вопрос.

Резонно спросить, а как живут жены, дети разведчиков в зарубежной «командировке»? Вот одна история.

Наши дипломаты и другие советские граждане на лето приглашали своих детей в Японию. Таким образом они пытались как бы влиять на своих чад, участвовать в их воспитании, ну и, естественно, дать им возможность хорошо отдохнуть и набраться сил перед следующим учебным годом. И мы один раз вытянули нашего сына на каникулы в Токио. Помню, он не соглашался, даже пытался уклониться от поездки, но, побывав в Японии, остался очень доволен. Мы устроили его на один месяц в японскую школу каратэ, повозили по стране, угостили различными японскими кушаниями. И нам было приятно пообщаться с сыном.

С какой удивительной и красивой традицией мы познакомили сына в Японии — провожать теплоходы в дальний рейс. В целом он был доволен. Уезжали дети, как правило, в одно время — к первому сентября им нужно было быть дома. И вот в день отплытия парохода все уезжающие и провожающие собираются в одном месте — на пирсе, возле борта судна. За несколько минут до отхода теплохода все бросают друг другу ролики тонкой цветной ленты, и между теплоходом и берегом образуются сотни и сотни цветных трепещущих лент. Пароход отдает швартовы и медленно удаляется от стенки, ленточки натягиваются, а затем рвутся. Весь белый лайнер, отходящий от берега, опутан паутинками бьющихся на ветру цветных линий. На время порываются связи родных со своими близкими, остающимися на берегу.

Пора было думать о поступлении сына в вуз. Жена заранее начала готовить меня к мысли, что неплохо бы нам закончить командировку в Японию, чтобы при поступлении сына в институт быть в Москве. Я понимал ее переживания, убеждал ее, что и меня тревожит дальнейшая судьба сына-выпускника, но не я же решаю вопрос о продолжении или окончании нашей командировки в эту страну. Себе же твердо сказал, что по истечении трех лет пребывания в Японии буду просить руководство службы отозвать меня на Родину.

Бурный поток острых и неожиданных событий, происходящих в Японии, конечно, влиял на деятельность всей резидентуры. Нам приходилось реагировать на эти события, отвлекая силы от решения главных задач, поставленных Центром. Но мы понимали, что, кроме нас, никто не выполнит поручений руководства, и делали свое дело с полной отдачей сил. Шла обычная тяжелая повседневная работа: разведчики встречались с агентурой, вели разработки иностранцев, приобретали новые источники информации, продолжали информационно-аналитическую деятельность. Коллектив жил и трудился в напряженном ритме.

Так пролетели три года. В середине 1977 года Центр согласился с окончанием моей командировки в Японию, и мы вернулись в Москву. Я рассчитывал встретиться с теми, кто направил меня в эту страну, рассказать им о всех тех трудностях, которые выпали на долю резидентуры. Всякое бывает как в жизни отдельного человека, так и в жизни целого коллектива. Но многих из этих людей уже не было в Центре. Ушел из разведки Василий Иосифович Старцев, ушел и Дмитрий Александрович Ерохин.

Остался один Юрий Иванович Попов. Он принял меня, выслушал и одобрил мою работу в Японии. Закончив письменный отчет о проделанной работе, я ушел в отпуск.

Внезапно меня отозвали из отпуска, руководство предложило вновь выехать в Японию. Я отказался. Попов, предлагая мне возобновить командировку, утверждал, что в отделе пока нет места для руководящего работника, поэтому мне целесообразнее вернуться в Токио. Мои слова о том, что я не претендую на руководящую должность, не изменили его решения, но и я остался при своем мнении. В конце долгой и тяжелой беседы Попов философски заметил: каждый разведчик умирает в одиночку, борись за свою дальнейшую карьеру сам. И мы расстались.