Воспоминания об отце

Воспоминания об отце

В одной из глав книги есть рассказ о советском военном разведчике и военном дипломате Ляхтерове Николае Григорьевиче. Публикуемые ниже воспоминания написаны его дочерью — женою разведчика Вадима Сопрякова — Лидией Николаевной. Вслед за ними публикуются фрагменты ее интервью газете «Комсомольская правда». Думается, что и воспоминания и довольно откровенная беседа с корреспондентом «толстушки» будут интересны читателю, поскольку они весьма колоритно передают дух эпох работы обоих разведчиков и, безусловно, расширят представления читателя о жизни и быте как самих разведчиков, так и их семей.

Эти воспоминания об отце начинаются со времени его учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Помню большую светлую комнату в общежитии, где с нами жила и моя бабушка Помню стол, вечно заваленный книгами. Каждый раз, когда я просыпалась ночью, передо мной было лицо отца в зеленоватом отблеске настольной лампы. Занимался он тогда до трех-четырех ночи. Мама тоже работала по семь часов, а вечером убегала на хор. Она всегда была полна энергии. В праздники слушатели собирались вместе. Пели, танцевали. Никогда я не слышала ссор или повышенного голоса отца Это уважение в семье друг к другу и к детям сохранилось и впоследствии.

По окончании академии мы переезжаем в только что построенный для работников Генерального штаба дом. В те годы этот семиэтажный дом № 13 на Плющихе считался элитным. Здесь жили офицеры, генералы и маршалы. Среди них: полковник Степанов, генерал Попов, полковник Лукманов, генерал Маслов, маршал Рыбалко и другие.

Здесь же в моей детской душе поселилось ожидание чего-то плохого. Может быть, это был просто страх. Шел 1937 год. Иногда мы слышали разговоры взрослых о «черном вороне». Если отец задерживался, мама не спала Вечерами дети собирались в широких коридорах, покрытых отличным паркетом, который сохранился до сих пор, и перешептывались, передавая новости.

Вчера забрали мать нашей подружки. Она работала за границей. Мы бегали к ней в квартиру, смотрели на красивые заграничные куклы. В каждой кукле нам мерещились шпионские сведения, заделанные в фарфоровых ручках и туловище игрушки. «Шпионы, шпионаж» — насколько это страшное, ползучее слово, как змея. Это понимаешь только сейчас. «Никто не мог вступиться за обвиняемого тогда, — говорит отец. — Каждый день мы ждали своего собственного ареста».

Год спустя, когда отец стал работником Генштаба, участились его отлучки из дома. Сначала на неделю, потом на месяц. «Папа в командировке», — говорила мама. Отец всегда возвращался веселый, с небольшим чемоданчиком, но всегда с подарками. Часто он привозил «оттуда» пластинки. Это были и Лещенко, тогда почти запрещенный, и Карузо, Пампанинни и другие знаменитые итальянские оперные певцы. Эти пластинки сохранились в семье до сих пор. А Лещенко кто-то «унес», когда мы были в эвакуации. К приезду отца собирались гости. Меня с братом не допускали на эти встречи друзей-коллег, но иногда и я присутствовала при разговорах. Помню, отец рассказал о своей поездке в Италию, после чего раздался взрыв хохота. Только шестьдесят лет спустя он объяснил многое более подробно. Речь шла о встрече с агентом в Риме. Отец, как было условлено, должен был встретиться на площади перед собором Святого Петра Агента не было видно. Наконец-то он увидел его голову (агент был около двух метров роста), торчащую из знаменитого по тем временам итальянского туалета Лишь по выходе из туалета, поменяв несколько заранее обдуманных точек, они встретились в парке и обговорили все детали операции.

Таких поездок было много — по всем странам Европы.

Однажды нам сказали, чтобы мы готовились к отъезду в Венгрию. Отец уже был там, исполняя обязанности военного атташе при посольстве СССР. Послом Советского Союза тогда был Шаронов. При первой встрече с послом и его женой за обедом началось мое дипломатическое воспитание. Папа говорил потом, что он не знал, куда провалиться от стыда за мое с братом поведение. Стол, как говорится, ломился от всяких заморских яств, а мы с братом набросились на кислую капусту и чуть не подрались.

Заграничная жизнь резко отличалась от нашей родной. Мы это понимали. Нас поселили в дом, сделанный мужем известной тогда актрисы Франчески Галь. В феврале 1941 года она присутствовав на большом приеме, устроенном нашим посольством по случаю Дня Красной Армии. Затем, не захотев жить в стране с фашистским режимом диктатора Хорти, уехала в Америку. Дом напоминал древний замок. По крайней мере, нижние комнаты были стилизованы под старинный замок. Огромный камин, сложенный из камня, узорный пол, также выложенный камнем, на стенах оружие и рога А в белоснежной спальне под балдахином я чувствовала себя принцессой. Дверь из спальни выходила на балкон такого размера, что мы с братом катались на нем на роликах.

Но и здесь действительность брала вверх и над нами. Перед домом всегда стояли два венгерских полицейских. В первые дни, когда наступали сумерки, а родителей не было, мы с братом гасили в комнате свет, затем ползли к краю балкона и следили за полицейскими. Потом нам это надоело. Часто днем мы с мамой выходили гулять в парк. И здесь взглядом «профессионала» наблюдали за собой слежку. На рынок, в магазин — везде нас с мамой кто-то сопровождал. Но и к этому мы привыкли. Папа умел как-то мельком все это разъяснить нам, не ранив наши детские души.

В доме была приходящая прислуга Кажется, немка по происхождению. Я вспоминаю ее милое, доброе лицо. Она часто делала нам вкусный венгерский торт с шоколадом. Вскоре она стала как своя, очень полюбила мою маму. Даже пригласила ее на конфирмацию своей племянницы, подарив фотографию с надписью. Она искренне плакала когда мы покидали Венгрию. Как рассказал отец потом, он, да и мама знали, что она была агентом венгерской разведки.

Часто по воскресеньям мы с родителями выезжали в горы. Там проходили подготовку любители-скалолазы. Необычная горная природа глубокие таинственные пещеры нас завораживали. Оказывается, в эти же минуты отдыха проходили встречи отца с агентом. Там же мы узнали и Будапешт, старый и новый город, красивый и незабываемый.

Родителям приходилось часто быть на приемах и устраивать их самим. Мама всегда скромно одетая в Москве, просто преобразилась. Ее вещи были настолько элегантными и добротными, что я долго потом донашивала их и удивляла понимающих в моде наших дам.

Среди частых гостей в нашем доме был человек, который производил на меня особое впечатление своей шотландской юбочкой. Это был английский военный атташе. Он оказался потомком знаменитого Барклая-де-Толли, верного соратника Кутузова в Великой Отечественной войне 1812 года Фото его с дарственной надписью хранится в альбоме отца

Несмотря на то что отец еще был молод, в то время ему исполнилось только 35 лет, он пользовался большим уважением среди своих коллег, как русских, так и иностранцев.

Когда он уезжал из страны, ему устроили большой прием. На стене в нашем доме как память о тех днях висит огромное серебряное блюдо, на котором около полусотни подписей агташатов и других дипломатов, служивших в то время в Венгрии.

В 1940 году в Будапеште состоялась выставка достижений народного хозяйства Советского Союза Вся наша колония помогала в организации и в последующей ее работе. Участвовала в ней и моя мама Были летние каникулы, и все дети вместе с родителями проводили их на выставке. Никто не ожидал такого большого успеха Каждый день масса людей проходила через строй полицейских, чтобы посмотреть, как живут русские. В конце дня на столах с литературой не оставалось ни одной книги, ни одного буклета Два огромных снопа из колосков пшеницы тоже разбирались начисто. Каждое утро приходилось восстанавливать их заново, раскладывать литературу. Женщины в связи с этим жаловались мужьям, но они ничего не предпринимали. Тогда дети и придумали метод борьбы с растаскиванием книг. Те, кто был помладше, укрывались под столом, на котором были разложены книги, и отмечали мелом на ботинках тех, кто брал книги, другие, постарше, стояли на выходе и отбирали эти книги. Взрослым пришлось извиняться перед посетителями, которые возмущались, что мальчишки пытаются отобрать у них книги. Отец не ругал нас. Собрав детей, он объявил им, что они молодцы, проявляют бдительность. Но в данном случае лучше подарить книгу. Люди мало знают о СССР, а прочитав ее, будут знать больше и лучше к нам относиться.

Война приближалась с каждым днем.

Вот в посольство привезли венгерского коммуниста Ракоши, министра первой Венгерской Советской республики 1919 года Он был приговорен к шестнадцати годам тюремного заключения. Его венгерские власти решили на кого-то обменять. Будет произведен его обмен. Ответственность за переправку его в СССР возлагалась на отца. Операцию эту он провел успешно.

Наступил момент и нам уезжать из страны. Отец подбадривал маму и нас. Он еще оставался в Венгрии. Обстановка накалялась, и мы это чувствовали. Уезжали мы с одним чемоданом. Браг плакал, что оставляет свой любимый и первый в жизни велосипед. Отец обещал привезти его потом. Никто из нас не подозревал, что скоро все изменится и мы могли бы и не увидеть отца. Когда началась война, весь дипкорпус был интернирован, а потом обменен.

Мы уже воочию увидели фашистов. На перроне Берлинского вокзала, куда нас доставили, стояли дюжие молодцы со свастикой на рукаве, широко расставив ноги и держа в руках автоматы. Посольство, где мы остановились, готовилось к отъезду. Помню подвальное помещение, где жгли документы и сотни хороших книг, разбросанных на полу. Так для всех нас начиналась война.

В Москве — время отпусков, жаркое лето. Нас отправили отдохнуть в Евпаторию. Несколько дней мы провели в карантинном боксе. А когда настало время присоединиться к отдыхающим ребятам, где-то совсем близко на море загрохотало. Бомбили нашу эскадру кораблей. Бабушка горько заплакала, приговаривая: «Это война..» Отправляли нас последним вагоном. В памяти и сейчас — вой сирен и перекрещивающиеся лучи прожекторов, а в их свете фашистские самолеты.

В Москве маму назначили начальником охраны порядка Жители следили за затемнением, проверяли крыши, сбрасывали зажигалки с крыш домов. Все наши знакомые удивлялись, откуда только братась смелость у такой скромной женщины, как моя мама! Однажды в доме напротив ярко вспыхнул свет. Я дежурила вместе с мамой. Мы бросились в этот дом. Дверь была нараспашку. Кругом свет. Занавески отдернуты. Но никто не откликнулся. Отец потом ругал маму, что она рискнула пойти туда одна. Уже тогда в Москве начались диверсии. Однажды, где-то под вечер во время налета, мы находились во дворе. Коля Феденко, который был чуть старше меня, помогал маме. Что-то ему показалось, и он позвал ее. Она бросилась к нему, и в это время фугаска врезатась в то место, где она только что стояла С семьей генерата Феденко родители дружили долго. Коля приходил к нам во время войны, когда его направляли на учения. Помню, мама его кормила болтанкой из муки, так как ничего другого тогда не было. Потом он стат военным медиком и дослужился до полковника. Меня он благословил на учебу в МГУ — изучать психологию людей. К сожалению, ни отца, ни сына Феденко нет сейчас на нашей земле. Остались красивые гранитные памятники на Введенском кладбище и наша светлая о них память.

Осенью 1941 года маму все-таки уговорили, не дожидаясь приезда отца увезти нас с последним составом на Урал, в эвакуацию, как говорили тогда Не обошлось без приключений. Поезд наш бомбили, но пострадавших не было. С нами уехали и последние семьи из нашего дома на Плющихе — жена полковника Степанова с тремя детьми (сам он эвакуировал институт военных переводчиков из Ставрополя) и жена полковника Лукманова который готовился в командировку. Вагоны, в которых мы ехали, — перестроенные теплушки для скота Нас поместили на нижних полках, бездетных на верхних. Кто-то сверху попросил маму взять на станции горячей воды и стал передавать бидон. В это время поезд резко затормозили бидон выскользнул из рук. Удар, хорошо, что по касательной, пришелся маме по голове. Мы с братом заплакали, увидев много крови. Тут же на станции маму перевязали, после чего она зсе-таки взяла злополучный бидон и свой чайник и пошла к очереди за водой. От вагона отделился мужчина и побежал к очереди со словами: «Пожалуйста пропустите раненую». Он еще долго объяснял публике, что нас в Москве бомбили. В результате слух обошел весь состав, и всю длинную дорогу в Долматово ее пропускали, как героиню, что, конечно, смущало ее.

Теперь, когда прошло более полувека, вспоминается с удовольствием то, что этим человеком был замечательный артист всех времен Аркадий Райкин. Он потом опекал нас всю дорогу.

Долматово — красивейшее древнее село. Раньше оно стояло на берегу глубокого озера где была форель и другие ценные породы рыб. Я видела старинную литографию. На берегу озера стоял огромный монастырь. А вокруг дивный ландшафт: дубовые рощи, переходящие в леса где мы собирали грибы. Здесь же мама работала на лесоповале. Женщины и рубили, и носили бревна

Нас приютила семья секретаря райкома выделив нам комнату. Мы с братом спали на полатях, а мама с бабушкой на скамьях. Нам дали карточки. Помню, что мы смогли «отоварить» их только конфетками, похожими по величине на пилюли, и сетками для волос. Когда брат заболел желтухой, мама с секретарем райкома на бричке поехала в дальнее село продать теплые вещи и купить продукты. По дороге они натолкнулись на бежавших из тюрьмы заключенных, но сумели уйти. А перед селом их стала преследовать волчья стая. Пришлось остановиться. Секретарь боялся за казенных лошадей. Сначала жгли ветки, а потом в ход пошли и вещи, которые мама хотела продать.

Летом мы с братом работали в поле за булку и стакан киселя в день. Осенью ходили за ягодами и грибами и собирали промерзшую картошку на колхозных полях, которую некому было собрать раньше.

Зимой мама и я вязали носки и варежки. В школе вышивали платки и рисовали, сочиняли стихи. Потом выходили на железнодорожные пути и забрасывали посылочки через открытые двери теплушек, в которых солдаты отправлялись на фронт. У нас не было ни радио, ни телевизоров, из которых нынче можно раз сто услышать о разнообразии прокладок с крылышками и без, о стимороле, который надо жевать целый день. Вечером приходил наш хозяин и рассказывал последние новости с фронта.

Вечерами мама много рассказывала об отце. Они познакомились в Ленинграде, на выпускном балу в военном училище. У мамы был красивый голос. В этот вечер ее объявили как выпускницу консерватории. В действительности она была ученицей профессора консерватории, который руководил самодеятельностью. Он даже предлагал ей помощь в поступлении в консерваторию.

Папа впоследствии рассказывал, как мама в этот вечер пела, танцевала, читала стихи. Зал был заражен ее темпераментом. А когда она попросила публику подпевать припев к цыганской песне «На степи молдаванские всю ночь глядит луна…», который заключался в словах «тра-ля-ля-ля», слушатели повскакали с мест. И красавец Николай, на которого засматривались многие девушки, был покорен.

Делегация выпускников пригласила артистов отпраздновать с ними окончание училища, пожертвовав им свои бутерброды и чай. Так зародилась любовь на всю жизнь. Скромная, без поцелуев на глазах у всех, но крепкая и с большим уважением друг к другу. Вообще отец отличался своим уважением к людям. Он, всегда внимательно выслушав человека, отвечал на его вопросы, никогда не навязывая своего мнения. Для него было все равно — простой крестьянин или посол с двадцатилетним стажем. Помню, был у отца отпуск на целых две недели. Проводил он его с нами под Москвой. Хозяин дачи, где родители снимали две комнаты, пригласил их на какой-то праздник. Малопьющий отец по просьбе хозяина попробовал бражку. После этого отец проговорил с хозяином до вечера. Все две недели к хозяину приходили соседи, чтобы поговорить с отцом «за жизнь», и приглашали родителей к себе.

В начале 1942 года в Долмагово пришло известие, что мы должны быть в Москве. Опять утомительная дорога, но уже радостная.

Москва нас встретила затемненной. В небе дирижабли с сетками. За Москвой-рекой в районе Можайского шоссе зарево пожаров. Оказалось, что отец уже в Турции и ждет нас там.

Дорога наша в Турцию — в объезд через Красноводск, Ленинакан, Карс — была долгой. Мы с братом сразу же пошли в школу. Тогда там была десятилетка Учителя все опытные, знающие и всесторонне образованные люди.

Жили мы в городе в большой светлой квартире. Родители опасались за нас и просили не отходить далеко от дома В те времена турки брали в жены 12-13-летних девочек. Часто их просто «умыкали». За четыре года мы с братом научились общаться с турками. Начало обучения — анекдот, который тогда знали все.

Отец рассказывает свою версию происхождения этого анекдота При посещении генерального штаба Турции ему показали стол Ататюрка на котором стояли портреты Ворошилова и Буденного. Сопровождающий сказал, что Буденный хорошо знал турецкий язык. Отец спросил у посла Виноградова, в действительности ли это так? Посол рассказал, что в 1933 году, в год десятилетия Турецкой республики, туда была направлена делегация, возглавляемая Ворошиловым. В ней был и Буденный. Перед отъездом он вызвал переводчика и попросил подготовить ему 70–80 слов, самых распространенных в таких общениях. Когда делегация поехала на юг Измирской области, он якобы телеграфировал: «Приехал в Муданию. (Есть такой город в Турции.) Стою у дурака (остановка), пью из бардака (стакана). Буденный».

В колонии была очень дружелюбная обстановка Папа умел привлечь людей к работе, но иногда мог и высказать недовольство. Как-то мы небольшим коллективом выехали за город. Молодой сотрудник, проходя по мосту, вдруг прыгнул на широкие перила отделяющие мост от высокой плотины. Потом прошелся по ним и, улыбаясь, спрыгнул. Все вскрикнули от неожиданности, а папа в очень резком тоне сделал ему замечание, сказав, что здесь ни время, ни место показывать свою «храбрость». Грубости или народного жаргона я от него никогда не слышала

Обстановка в Анкаре была напряженной. Вот-вот и Турция станет фашистской страной. К тому же очень часто возмущалась и природа Постоянные землетрясения вынуждали сотрудников и их семьи выезжать за город, даже среди ночи.

Иногда мы отправлялись на машинах в Стамбул. Очевидно, так было задумано по работе отца Проезжали мимо необъятных песчаных карьеров, пещер с сотнями ласточкиных гнезд, а внизу виднелись огромные густонаселенные поселки. А через месяц, проезжая назад, уже не находили ни гнезд, ни селений. Обвалами после землетрясений все было погребено под песком.

Вспоминаю такой эпизод. Как-то отец собрался в «командировку» на американском джипе. Он попросил маму купить спортивный костюм. Когда он померил его, то стал походить на американского солдата

Высокий, красивый, в костюме цвета сафари, он был совершенно нерусским человеком. Такая маскировка была ему кстати.

Каждая такая поездка стоила маме больших нервов. Через три дня к дому подъехал джип. Мы не узнали ни отца, ни его спутника. Волосы были песчаного цвета, ресницы такие же, а костюм полез по швам в самых неожиданных местах. Отец часто с юмором вспоминает эти моменты.

Иногда он выезжал с послом на охоту, но, как видно, у него была там, в болотах, своя «охота». Много писали о покушении на фон Папена О такой «охоте» я читала потом в детективе под названием «Операция «Цицерон». Но ведь могли охотиться не только на фон Папена?

Когда в Турции арестовали Павлова и Корнилова, папа организовал женщин агташата помочь им, чем можно. Я помню, как мама собирала ковры, чтобы застелить сырую камеру, где наши товарищи сидели после ареста.

Несмотря на то что отец часто работал ночами, он старался и нам уделить внимание. Он покупал много книг на русском языке. Потом их скопилось два огромных ящика. И когда мы с мамой, опять без отца, уезжая домой, в Москву, проходили таможню, таможенники удивлялись такому богатству. Тем более за все пришлось платить большие деньги. Папа после этого в Москве расплачивался два года

В посольстве была прекрасная, еще со времен царя, библиотека Мне повезло, что меня иногда туда допускали. Вернее, когда родители уходили на приемы, они оставляли меня с женщиной-библиотекарем. Однажды я так зачиталась, что не заметила прихода родителей. У отца было несколько удивленное лицо, когда он увидел название книги: «Декамерон» Боккаччо. Но он не акцентировал на этом внимание, и теперь, как родительница и психолог, я понимаю, что он поступил правильно. Проблемы этого произведения тогда меня не очень еще волновали.

Мы, дети, иногда задавали своему отцу педагогические загадки. Однажды брат, разозлившись на мои колкости в его адрсс, запустил в меня перочинным ножом. Нож попал в руку. Отец был разъярен. Он повез меня к врачу, а маме велел посадить брата в темную комнату. По приезде он положил его на кровать и первый раз в жизни отлупцевал ремнем. Потом он рассказывал послу: «Я его порю, а у него ни слезинки!» Через неделю, не выдержав, папа спросил у брата, почему он не плакал. Оказывается, браг подложил в брюки тетрадки. Эта сообразительность помогала ему, когда он работал с конструктором Сергеем Королевым и придумывал всякие интересные штуки. Только Сергей Павлович всегда удивлялся, откуда у него такое имя — Марат? Секрета тут не было. Во-первых, в доме на Плющихе, 13, было модно называть детей именами известных людей: Фридрих (Энгельс), Максимильян (Робеспьер), Вильгельм (наверное, Пик) и т. д. Во-вторых, Маратом отец его назвал в честь линкора «Марат», на котором он проходил практику во время рождения сына

Иногда я слушала беседы отца о воспитании. Посол Сергей Александрович и его жена Евгения Александровна воспитывали свою дочь почти что в спартанском духе, как мы тогда считали. Она была всегда строго одета, скромно причесана, много занималась. Наши родители много говорили о значении знания иностранного языка Отец соглашался с послом, что будущее за английским языком. Правда, он считал тогда, что для меня сейчас еще нет возможности его изучать. Так я окончила французскую школу, а дочь посла изучала два языка. Она с отличием кончила физический факультет МГУ, вышла замуж, родила дочь, но рано умерла из-за единственного удара на волейбольной площадке. А французский мне пригодился позже в общении во французском посольстве. Многие мои замысловатые фразы просто приятно удивляли французских друзей. Учение пошло на пользу. Сам папа изучал французский язык, и почти до самой кончины у него на столе лежал словарь французского языка.

Он много читал, несмотря на плохое зрение, и мог осветить многие современные вопросы. Его никогда не интересовали ни машины, ни дачи. В те далекие времена это мало кого интересовало. Я сравниваю время, когда сама находилась в командировке с мужем в 60 — 70-е годы. В посольстве только и говорили о машинах, шубах, дачах…

Приехав в чужую страну первый раз, муж не имел транспорта Тогда мы сами купили подержанную машину. Однажды для женщин посольства объявили профсоюзное собрание. Я опоздала на него, так как муж не смог меня вовремя подвезти. Извинившись за опоздание, я села и услышала наставнический голос дамы-профорга. Она говорила, что в посольстве есть родители, которые не пускают своих детей в садик, так как копят деньги на машины. Оказывается, мой четырехлетний сын тоже очень хотел машину и соврал. А дама не захотела даже поговорить с родителями, дабы не потерять придуманную ею «сенсацию». И не могла я объяснить даме, что муж не всегда может привезти сына в посольство вовремя. Для меня важнее было накормить семью, быть всегда одетой соответственно обстановке, устроить прием для тех, с кем муж общался. Прежде всего работа Это, конечно, пришло от родителей.

Приемы родителей всегда проходили с большим успехом. Иногда были и казусы, которые не проходили мимо детских глаз. Так однажды у нас в доме проходил очень важный прием. Гости были в хорошем настроении. Икра, водка… После обеда все увлеклись беседой. Отец заметил пропажу одного военного атташе. Он вышел на веранду и исчез. Другие тоже выходили и долго не появлялись. Отец послал своего заместителя выяснить, в чем дело. Оказывается, один гость, сильно выпив, уснул в туалете. Ему стучали, звали, но все напрасно. Мама прибежала к нам, сказав, чтобы мы шли в детскую, так как гости будут пользоваться нашим туалетом. Когда взломали дверь, обнаружили гостя мирно спящим. Вообще кто говорит, что русские много пьют? По моим пятнадцатилетним наблюдениям, иностранцы на приемах пьют больше, особенно на дармовщинку. А русские просто не всегда умеют пить.

Отец всегда умел держать себя в руках. Однажды к нему напросился один иностранец. Нас сразу же закрыли в детской. Очевидно, разговор был для отца ценным, нужно было много узнать из этой беседы.

Когда гость ушел, я и мама вошли в комнату. На столе стояло несколько бутылок. Гостя фактически донесли до машины. А отец сидел на стуле… Затем, улыбаясь, посадил меня к себе на колени и стал читать из «Евгения Онегина»: «Театр уж полон; ложи блещут…»

В детстве мы с папой часто ходили в Большой театр. Тогда начиналась блистательная карьера Плисецкой. Танцевали Уланова, Семенова и др. Было много прекрасных певцов. Эта любовь к театру передалась и мне. Еще в молодости в Ленинграде отец часто посещал театры. Много лет спустя в Ленинграде у фонтана его окликнул высокий человек. Окружающие сразу же узнали в нем артиста Черкасова. Оказывается, артист проходил военную службу в части отца и хорошо его запомнил.

Отец всегда учил нас быть честными и не ябедничать. В посольстве был небольшой сад с черешней и яблонями. Школьников запускали туда поесть и собрать ягоды, но нам говорили, что мы должны «помочь собрать». В четырнадцать лет это воспринималось фактически. Я съела буквально несколько ягод и до конца сборки рьяно собирала их в корзину. Хотя многие ребята воспользовались вкусными плодами. Потом многие устали, и моя подружка, подбежав к дереву, на котором я сидела, повисла на огромной ветке. Девочка была старше меня и намного выше. Ветка с треском оторвалась. Подруга убежала, а меня долго допрашивали, кто сломал дерево. Я стояла на своем и не хотела выдавать девочку. «Это я», — твердила я и директору, и маме. Отец потом мне сказал, что он тоже не поверил, но что я все-таки хорошо сделала, что не выдала подругу. После этого нас долго не допускали в сад.

Уже близился конец войны. Немцев интернировали и разместили как раз рядом с садом. Как-то гуляя там, мы наблюдали, как сын фон Папена перелез через ограду и раздетый догола побежал по улице. Говорили, что он сошел с ума.

Работа в Турции дала отцу много хороших друзей. До конца жизни он дружил с Волосюк, Виноградовым, Ивановым, Лукмановым и другими. Крепкая дружба связывала его с военным атташе в Польше Леонидом Николаевичем Калиниченко. После их смерти отец поддерживал дружеские отношения с их семьями.

Ни одна компания у нас не обходилась без отца Каждый спрашивал: «А папа будет?» В жизни иногда не замечаешь, как берешь как бы походя некоторые черты родителей. Мне кажется, что не только обстановка работы за границей, но и влияние отца привило мне выдержку, которая впоследствии помогла мне в общении с иностранцами.

Вот наконец наступил самый счастливый день моей жизни и жизни моей семьи! Объявили о Победе над гитлеровской Германией. Ночью нас разбудил водитель и отвез в посольство. Вся колония собралась в посольстве. Отец пропадал там уже много дней. Радость переполняла всех.

В 1946 году мы уже были в Москве. Жизнь продолжалась.