Бирма

Бирма

В Бирму я поехал вместе с семьей — женой и четырехлетним сыном. У нас было радостное, приподнятое настроение, хотя впереди ждала неизвестность — как-то сложится жизнь за тысячи километров от дома, в неведомой тропической стране. Но верилось: все будет благополучно.

После многочасовой тряски по небесным ухабам, — ведь летели над высочайшими горами мира, с промежуточными посадками в Карачи, Дели и Калькутте, — наконец-то прибыли в Рангун. Усталыми вывалились из самолета и сразу же оказались в обстановке, близкой к обычной парной русской деревенской бани. Такое ощущение возникает здесь у каждого, кто путешествует с севера на юг, особенно если на севере уже зима, а в тропиках вечное лето.

Нас встретили работники посольства, привезли домой, снабдили на первое время напитками и продуктами. И новая жизнь началась.

Моя подготовка в Центре к этой поездке длилась около девяти месяцев, и вот теперь я на месте, впервые вышел в поле разведывательной деятельности, наступило время на практике применить те теоретические знания, которые были получены мною во время учебы.

С первых же дней пребывания за границей я понял, что скрыть принадлежность к разведке от советских граждан, работая в посольстве, невозможно. Твои «чистые» коллеги («чистые» — не имеющие отношения к КГБ и ГРУ) знают или скоро узнают о тебе все. Ты учился или работал с ними, а затем на некоторое время исчезал — этого уже достаточно для правильного вывода. Ты появился откуда-то со стороны. Невозможно также тайно пробраться в помещение резидентуры, а бывать там надо часто, почти каждый день. Вся переписка разведки совершенно секретна. Знакомиться с ней, готовить информацию, оперативные отчеты в общих служебных помещениях запрещено. Есть еще много признаков, по которым пытливый взгляд определяет, кто есть кто. До тех пор, пока разведки мира используют посольские прикрытия, полностью избежать этого невозможно.

С чего начинать? Видимо, такой вопрос возникает перед каждым молодым разведчиком, впервые оказавшимся в разведываемой им стране. Надо заводить знакомых как среди местных граждан, так и среди иностранцев. Это необходимо вне зависимости от поставленных перед разведчиком задач. Чем шире круг знакомых (в разведке эта категория лиц называется нейтральные и полезные связи), тем успешнее разведчику вести поиск нужных возможных будущих источников информации. Несколько легче скрывать от местной контрразведки и разведок противника направленность твоих устремлений и интересов.

Где приобретать знакомых? В этом вопросе также не должно быть у разведчика больших сложностей. Будучи по характеру человеком общительным, коммуникабельным, он должен искать их везде, используя любую возможность вступить с иностранцем в контакт. Это и приемы в посольствах, и посещение общественных мест, даже посещение магазинов и местных рынков. Вот когда разведчик ищет контакт с конкретным человеком, здесь сложнее, так как надо знать, где бывает твой объект заинтересованности, где проводит свободное время, даже в каком магазине он покупает продукты.

Бирма в то время особым выбором мест, где можно было бы познакомиться с интересным человеком, особенно не выделялась. Обычная азиатская страна. Рангун представлял собой небольшой, по сравнению с иными столицами, город. Было в нем несколько кинотеатров, но иностранцы туда не ходили, так как фильмы шли только на бирманском языке, обстановка там была спартанская — деревянные скамейки, как в нашем захудалом деревенском клубе. Был один плавательный бассейн, он обслуживал только европейцев, яхт-клуб тоже был только для избранных — членские взносы большие, и надо уметь ходить под парусом. Работало несколько китайских ресторанов, это уже что-то, а главное, там готовились очень вкусные экзотические блюда. Но если в этих ресторанах появлялся европеец в компании местного гражданина, они сразу же привлекали к себе всеобщее внимание, а это шло вразрез с инструкциями. В рестораны в Рангуне и приходилось ходить большими шумными компаниями. Но в такой обстановке было очень трудно вести свое дело. Был в городе и один зоопарк, он сам по себе являлся, как и во многих азиатских странах, достопримечательностью.

Вот там, безусловно, легче было заводить знакомства с посетителями и встречаться с информаторами. А в общем-то для работы, как видно, было мало полезных мест, но надо было вертеться. Я выбрал самые подходящие, на мой взгляд, места — приемы в посольствах, яхт-клуб, бассейн, посещение вечеринок и частных приемов у друзей. И оказался прав. Все, что впоследствии мне приходилось делать, я делал там, и достаточно успешно.

Бирма тогда еще оставалась оазисом прекрасной дикой природы. Круглый год бурно цвела и благоухала тропическая растительность, не было крупных промышленных предприятий, отравляющих все вокруг — и воздух, и землю, и воду. Чистые и опрятные, не лишенные чувства собственного достоинства, бирманцы неспешно трудились над решением извечной проблемы — выжить, накормить своих детей и стариков. Природа была милостива к ним — она щедро дарила рис (страна входила в число ведущих его поставщиков на мировой рынок), гивеи в изобилии давали сок, и натуральный каучук скапливался на складах торговцев, чтобы уплыть затем на Запад.

Словом, премьер-министр У Ну, который в ту пору был у власти, худо-бедно справлялся с проблемами своей страны, народ не голодал. Бирма кормила рисом Азию и

других голодных и страждущих, спокойно в стране развивалась промышленность, торговля.

Но над горизонтом уже замаячил «Невинный социализм». Этот термин, придуманный нашими острословами, по сути дела, обозначал некую разновидность социализма азиатского образца. Эта модель, изобретенная советскими мыслителями из агитпропа и борцами за счастье народов всего мира, и была навязана ими генералу Не Вину — отсюда и «Невинный социализм». К чему этот эксперимент привел, я насмотрелся в Бирме вдоволь.

Генерал Не Вин пришел к власти посредством военного переворота. Национализация коснулась всего и вся, даже мелкого лавочника с его переносным лотком. В стране обострилась политическая и этническая борьба. Противостояние охватило не только военных и гражданских, но раззадорило и коммунистов. Борьба «Белого» и «Красного» флагов продолжается уже несколько десятилетий. И как результат неумелого, грубого вмешательства со стороны Бирма, ныне Мьянма, разорена. Дочь национального героя Аунг Сана все еще борется с военными, защищая демократические ценности. Борьба, борьба до конца и без конца. Мне искренне жаль эту прекрасную страну, ее хороших людей.

В этом благодатном месте Земли только два сезона — сухой с октября — ноября по апрель и дождливый — с мая по сентябрь. В сухой период ярко светит солнце, все бурно цветет. В период дождей, или, как его еще называют, муссонов, идут дикие тропические ливни, стена воды низвергается с небес на землю, заливая все вокруг — дороги, дома, поля, леса. Случаются и сильные грозы.

В центре Рангуна есть несколько озер, окаймленных парками с густой растительностью и виллами богатых людей. Самое крупное озеро, Инья-Лэйк, простирается извилистым зеркалом на несколько километров, его ширина — от нескольких сот метров до двух километров, глубина — до пяти метров. Озеро славится необузданными по силе и переменчивыми по направлению ветрами. На его живописном берегу разместился международный яхт-клуб «Рангун сэйлинг клаб».

Будучи морским офицером и имея навыки управления шлюпкой под парусом, я решил, что смогу освоить местные яхты и добьюсь неплохих результатов в соревнованиях под парусом. К счастью, мои предположения оправдались, и довольно скоро я стал одним из лидеров в парусных гонках, что, в свою очередь, принесло мне уважение и авторитет среди членов клуба, а нужно сказать, что ими были зажиточные местные граждане, колонисты-англичане, ирландцы, выходцы из других стран, постоянно живущие в Бирме, а также дипломаты и бизнесмены. Яхт-клуб — одно из лучших мест в Рангуне для отдыха и занятия спортом.

Однажды прекрасным солнечным днем, путешествуя по озеру, я обратил внимание на несколько странное поведение двух человек, находившихся на борту яхты довольно далеко от берега. Человек, управлявший парусом, явно нервничал и допускал ошибки, лодка кренилась то на один, то на другой борт или становилась против ветра, теряя ход.

Я подошел к яхте и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. В это время ветер успокоился, его направление стабилизировалось, и обстановка на озере улучшилась. Управлявший яхтой человек, а им оказался советник французского посольства Роже Фабре, ответил, что у них все в порядке и они сами доберутся до берега.

Я пожелал им приятного плавания и отошел от их яхты. К моему удивлению, Фабре вместо того, чтобы двигаться в сторону клуба, повел яхту дальше, в центр озера. Через какие-то пятнадцать — двадцать минут ветер заиграл с новой силой, налетел крепкий шквал, и яхта француза перевернулась, вернее, она легла на парус, а ее корпус погрузился в воду. На поверхности воды яхту удерживали только две пластиковые канистры, расположенные в носу и на корме лодки. Незадачливые яхтсмены барахтались в воде, цепляясь за корпус яхты, волны периодически накрывали их с головой.

Быстро подойдя к терпящей бедствие яхте, я встал носом против ветра, что позволило мне дрейфовать вместе с ней, и предложил Фабре помощь. Оба купальщика выглядели испуганными и растерянными, они никак не ожидали от природы подобных дерзостей и явно не знали, что делать. Напарник француза спросил, не смогу ли я доставить его на берег. Подтянув его в свою яхту, я порекомендовал Фабре не нервничать, крепче держаться за корпус лодки, заверив, что яхта не утонет, а я сейчас же вернусь в клуб и пришлю к нему спасателей. Дело в том, что, по правилам клуба, яхтсмен, потерпевший любую аварию, должен был оставаться на месте вместе с яхтой до прибытия клубных спасателей. Поэтому, зная, что Фабре умеет плавать и только ужасно боится водяных змей, я спокойно оставил его на воде в компании поверженной им же яхты.

Возвратившись в клуб без происшествий, хотя ветер стал уже более сильным, я направил к Фабре спасателей, а спасенному предложил сухое клубное полотенце и пригласил его в бар. После нескольких порций виски компаньон Фабре успокоился, расслабился, оказавшись очень интересным собеседником. Он сказал, что всегда уважал русских (как выяснилось, Фабре успел сообщить ему, что я сотрудник советского посольства), ценил в них доброжелательность, искренность, готовность всегда помочь человеку в беде.

Я представился, извинившись за то, что все произошедшее не позволило мне сделать это сразу. Мой собеседник был намного старше меня. Несмотря на то что на нем были только шорты и спортивная рубашка, выглядел солидно, всем своим видом и манерами внушая уважение.

Собеседник, улыбнувшись, заметил, что вряд ли бы в той обстановке запомнил мое имя, его главной заботой тогда было ухватиться за что-нибудь плавающее, а единственным желанием — скорее очутиться на твердой земле.

Мой неожиданный знакомый назвал себя — Рене Миле, новый посол Франции в Бирме. Он еще не вручил верительные грамоты президенту страны и поэтому был пока как бы неофициальное лицо. Миле рассказал, что перед второй мировой войной был послом Франции в Польше. В связи с оккупацией немцами Варшавы он нелегально перешел на советскую территорию и был арестован русскими. Провел какое-то время в советской тюрьме, а затем, когда недоразумение было улажено, выехал в Англию и позднее присоединился к де Голлю.

Миле, как он сказал, был близким другом и сторонником де Голля, пользовавшимся его поддержкой. Прибыв послом в Бирму, он намерен был установить тесный контакт с советским посольством. Я, по его словам, оказался, к счастью, первым русским, с которым он познакомился на бирманской земле, да еще при таких необычных обстоятельствах. Миле всячески старался уверить меня в том, что он уважительно относится к великой России, к нашему народу и не помнит зла за инцидент на польско-советской границе.

Наша беседа продолжалась достаточно долго, а спасатели все еще не вытащили беднягу Фабре и его яхту из озера. Миле попросил, если это не затруднит меня, довезти его до французского посольства, что я и сделал с большим удовольствием. Прощаясь, он еще раз поблагодарил за помощь и выразил надежду, что наше знакомство получит дальнейшее развитие. Я, со своей стороны, подчеркнул, что благодаря этому случаю на озере мне удалось встретиться с очень интересным человеком, имеющим такую сложную судьбу и богатый жизненный опыт.

Надеюсь, не нужно убеждать читателя, что, спеша на помощь послу, я в тот момент ни на секунду не задумывался о своих профессиональных интересах. Вместе с тем я бы погрешил против истины, если бы сказал, что не соотнес это знакомство с моими профессиональными обязанностями. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло.

Рассказывая о происшествии на озере, я хотел подчеркнуть, что разведчик не имеет права упускать любой случай и должен использовать сложившиеся обстоятельства в своих интересах, в интересах своей службы. Знакомство с послом Франции позволило мне легко и ненавязчиво расширить круг знакомств в дипкорпусе, среди высокопоставленных служащих бирманского правительства, посодействовать укреплению франко-советских связей на уровне посольств. Миле регулярно приглашал меня с женой на все официальные и небольшие, но важные по значению приемы в посольстве и своей резиденции, в поездки по стране. Ничуть не похваляясь, могу сказать, что к получению таких возможностей стремится каждый разведчик.

Уже через две недели после прибытия в страну я получил на связь агента из местных граждан. Он занимал невысокое положение в своем учреждении, но передавал нам информацию, которая освещала контакты американцев с местным правительством. Деятельность американцев в любой стране представляла для нас интерес, США — это ГП (главный противник), противостояние США и СССР — это забота разведки. Так я приобщился к основной нашей теме — работа против ГП.

Получив агента на связь, я сразу же погрузился и в новые заботы. Нужно было подбирать места, где можно встречаться с этим агентом, нужно готовить для него задания, проводить первичную обработку и анализ полученной от него информации, стараясь косвенно перепроверить ее через другие источники, и уж затем готовить сообщения о работе с агентом в Центр.

Тут у меня на первых порах были сложности, поскольку я еще не успел как следует познакомиться с Рангуном, где предстояло работать, изучать подходящие для встреч места, опасные, с точки зрения обеспечения конспирации связи, районы города. Все пришлось постигать в ходе работы. Помогали товарищи по профессии, уже работающие в стране.

Спустя какое-то время, освоившись, я получил на связь второго агента. Хлопот и забот, естественно, прибавилось, тем более что человек занимал солидное служебное положение, информация, поступающая от источника, всегда интересовала Центр.

Но вместе с дополнительными хлопотами у меня появилась уверенность, что из меня получается разведчик, я могу, и довольно грамотно, руководить работой источников информации. В общем-то моя практическая разведывательная деятельность пошла успешно. Я установил хорошие личные отношения с агентами, проявляя о них заботу. Они были совершенно разными по характеру и взглядам на жизнь людьми, разными по возрасту. Но я нашел подходы к ним. И результаты не замедлили сказаться, увеличился поток и качество поступающей информации. Это отметил и Центр.

Жизнь советской колонии в Бирме проходила активно и интересно. Здесь собрались в основном еще молодые люди, жилищные условия у всех были почти одинаковы, мы жили по одной-две семьи в отдельной арендуемой вилле, часть людей проживала на территории посольства. Все увлекались спортом. В свободные часы играли в волейбол, теннис, посещали бассейн. Для удобства командированных специалистов работала столовая. Многие семейные, проживавшие в городе, на обед приезжали в посольство. Это избавляло хозяек от готовки пищи в дневные жаркие часы. Кондиционеры воздуха были только в спальных комнатах.

Свою оторванность от страны, родных и близких мы старались компенсировать совместными семейными вечерами в складчину, на них мы танцевали, пели любимые наши песни. Дети, а они были у большинства семейных, присутствовали на таких вечерах, правда, вместо танцев они предпочитали вечерний прохладный бассейн. В центре таких вечеров почти всегда были Вадим Иванович и Танечка Даниловы (Данилов был представителем ССОД в Бирме), Саша и Валя Развины (Саша являлся вторым секретарем посольства), Володя и Таня Титовы (Владимир преподавал в местном технологическом университете), Дмитрий и Зоя Хреновы (Дима был специалистом на строящейся ГРЭС на севере Бирмы). Все с большим удовольствием слушали песни Вали Развиной и подпевали ей. Иногда такие вечера проводились у кого-то на вилле. Частыми гостями на них были наши друзья из братских социалистических стран — Венгрии, Польши, Чехословакии, ГДР, Югославии и др. А ведь друзья-то действительно были. Где они все сейчас? Вспоминают ли наши добрые встречи?..

Словом, жили мы дружно, весело, не было склок и скандалов, зависти и обид. Позже я не раз вспоминал этот хороший коллектив. Не знаю, получилось ли так потому, что для нас это был первый заграничный коллектив, первая командировка, или просто счастливо сложилось, что в одном месте собрались хорошие люди.

Организатором всей нашей жизни был посол Андрей Мефодиевич Ледовский. Ранее он работал в Китае, потом в ЦК КПСС. Он любил решать какие-нибудь хозяйственные вопросы на обширной территории посольства (вилла посольства — большой двухэтажный дом и земля принадлежали, кстати, бывшему главе правительства Бирмы У Ну). Так вот, однажды Ледовский, озабоченный вопросом благоустройства, распорядился обнести газоны небольшими деревянными ажурными заборчиками, высотой тридцать — сорок сантиметров. Через день-два, совершая свой ритуальный утренний обход в сопровождении завхоза и садовника, он увидел результат своего предыдущего указания и удивленно спросил завхоза: «Кому пришла в голову нелепая мысль поставить здесь такие заборчики и сотворить кладбище?» На удивленный ответ хозяйственника, что это он, посол, велел позавчера так сделать, Андрей Мефодиевич невозмутимо заявил: «Убрать».

Проводя работу с агентурой, находящейся у меня на связи, я продолжал активный поиск новых источников информации как среди иностранцев, так и бирманцев. Уже на протяжении нескольких месяцев я вел изучение одного крупного правительственного деятеля Бирмы. Свои действия не форсировал, продвигаясь шаг за шагом. Встречи проходили как в доме объекта, яхт-клубе, а он был его членом, так и на различных приемах.

После установления хороших личных отношений я стал приучать Дана (так именовался бирманец в переписке с Центром) к тому, что интересуюсь вопросами его профессиональной деятельности. Вопросы и момент их постановки я тщательно продумывал, чтобы не вызвать отрицательной реакции с его стороны. Дан охотно включался в такие беседы. Затем я попросил моего друга изложить свое мнение по интересующей проблеме письменно. Он воспринял эту просьбу спокойно и стал готовить письменные сообщения. В конце концов я подвел Дана к мысли, что проще передавать мне документы. Он сам однажды заявил, что для него легче и удобнее показывать мне некоторые документы, чем делать из них выписки. Это было то, что надо, и работа заметно оживилась.

Любая разведка использует несколько основ привлечения объекта своего внимания к сотрудничеству. Наиболее распространенными являются идеологическо-патриотическая; материальная и основанная на компромате, на допущенных объектом нарушениях этического или морального характера.

Методы работы также различаются — это и постепенное втягивание в сотрудничество; вербовочное предложение в лоб, когда объекту делается прямое предложение работать с той или иной разведкой неожиданно, естественно, после кропотливого изучения человека. Есть и другие методы.

Каждый разведчик волен выбирать, ориентируясь на характер сложившихся отношений с объектом своего внимания, как ему действовать в той или иной ситуации. Важно до минимума свести шанс отказа человека от работы с разведчиком. Но, естественно, и такие случаи бывают, здесь, как и в любом деле, бывает брак или недоработки.

Мне удалось успешно завершить привлечение к работе со своей службой этого высокопоставленного чиновника правительства Бирмы, и оно продолжалось долгие годы, до ухода нашего помощника на пенсию.

Занимаясь американцами, я постоянно искал возможности познакомиться с их представителями, использовал любой шанс. Мне удалось проникнуть в закрытые клубы, где веселились и отдыхали технические сотрудники западных посольств. Конечно, появление такого представителя в таких местах не вызывало восторга у служб безопасности этих посольств. Но как я отмечал ранее, уровень знания английского языка позволял мне скрывать свое славянское происхождение и тем самым избегать в течение какого-то времени расшифровки перед окружением, что среди них появился русский. Ну, а когда дело доходило до признания, что я советский дипломат, эта новость вызывала на какое-то время шок среди моих новых знакомых. Затем спиртное и веселая музыка делали свое дело, шок проходил, и люди забывали, что среди них есть чужой. Но все же я отмечал, что нет-нет да скользнет в мою сторону настороженный взгляд. И мне часто приходилось отступать с завоеванных позиций.

Вращаясь среди американцев, я часто выходил на коллег по профессии, на сотрудников ЦРУ США. Это, пожалуй, было естественно, так как и им хотелось посмотреть своими глазами на противника, пощупать его в словесной баталии и просто почувствовать, чем он дышит и чем интересуется. Ну и, конечно, лучше принять возможное скрытое нападение на себя, чем допустить такое наступление на неподготовленного психологически, «чистого» своего дипломата. Так рассуждали и мы, идя на контакты с известными нам разведчиками США, стран Европы и Англии.

Сотрудники ЦРУ США в подавляющем большинстве были подготовленными, образованными и общительными людьми. Встречи с ними были приятны, но не более, так как пользы от таких встреч ждать не приходилось. Правда, всегда где-то шевелилась надежда, а вдруг…

Среди моих первых контактов из этой категории знакомых хотел бы отметить Сержа Таубэ. Человек с русскими корнями, умный, агрессивный собеседник, он в свое время якобы стал резидентом ЦРУ в Москве. Вторым был Бернард Дэамброзио, мы его звали Майк. Мы уже общались семьями, понимая взаимную бесперспективность какой-либо профессиональной удачи, но, встречаясь, тем не менее находили даже какое-то удовлетворение в наших человеческих контактах. Позднее Майк был резидентом ЦРУ в Индонезии. И третьим был Ральф Катрош. Через несколько лет я встретил его в Малайзии, он был там резидентом ЦРУ.

Были, естественно, и другие знакомые и даже друзья среди американцев в Бирме. По вполне понятным причинам я не буду подробно говорить о них, чтобы не навлечь на их головы, не дай Бог, каких-либо хлопот и неприятностей, хотя мы сейчас ходим в партнерах. Как говорится, Билл является близким другом нашего Бориса. Но дружба дружбой, а, как гласит старая русская пословица, табачок врозь. Американцы открытые, приятные в общении ребята, у наших народов есть много общих черт характера, и не надо больше открытой вражды, хватит Вьетнамов и Афганистанов. Уж больно кровавые были эти бани.

Между ведущими разведками в то время существовало, по моему убеждению, некое неписаное и даже не обсуждаемое вслух джентльменское соглашение — не делать друг другу пакостей, не наносить физического ущерба разведчику противника, не говоря уж об устранении слишком активного противника с лика грешной Земли.

Иногда разведчику намекали его коллеги с другой стороны, что они видят его повышенный интерес к конкретному лицу. Чаще всего они просто убирали из страны этого несчастного, ничего не подозревающего человека, а разведчику сообщали, что такой-то их гражданин внезапно «захотел» уехать домой. Такие случаи были и в моей практике. Я делал невинный вид и спрашивал собеседника: «А что это за гражданин, что это вдруг он поехал домой, я такого гражданина вроде бы и не знаю». Мы в этот момент понимали отлично друг друга. Ведь они могли оказаться в подобной ситуации.

Конечно, ЦРУ США могло испортить мне настроение еще в Бирме и позднее, но, опасаясь ответных подобных мер с нашей стороны, не шло на такие шаги. Хотя надо признать, что в восьмидесятые годы они стали действовать нагло и беспардонно. Не отставали от них англичане и европейцы. А мы уже скромно опускали глаза и объясняли сами себе, что уж мы-то не скатимся к пошлым, негуманным приемам и действиям. И получали за это и по второй щеке, хотя наша адекватная и решительная реакция быстро бы поставила противника на место. Но руководство службы проявляло вялость и скованность. А на самом верху господствовало уже «новое мышление».

В наше маленькое посольство в Бирме довольно часто наведывались высокие гости из Москвы. Был Анастас Иванович Микоян — первый зампред Совмина, министр внешней торговли СССР. Мне запомнилась устроенная им серьезная выволочка нашей службе безопасности, когда в его резиденцию во дворце Не Вина проник местный армянин, богатейший человек в Бирме и близкий друг главы государства генерала Не Вина. Микоян обвинил наших сотрудников КГБ в потере бдительности. А что они могли сделать, если бирманский армянин, по-моему, единственный армянин на всю Бирму, был вхож везде и, приехав к генералу, посчитал возможным заглянуть и к соотечественнику — армянину из Советского Союза. Он же не знал, что высокий советский гость не желает общаться с посторонними, а таковым он себя во дворце Не Вина не считал.

Бывал у нас и Фирюбин. Будучи замминистра иностранных дел, он курировал Бирму, следил за тем, как развивается социализм в этой стране.

Наибольший интерес в резидентуре, а затем и в посольстве вызвал приезд к нам Ивана Ивановича Агаянца. Генерал, разведчик, начальник управления КГБ, вызвал восхищение и уважение не только у посвященных, но и у всех сотрудников посольства своим мягким, обходительным характером, вежливостью и прежде всего обширными знаниями в области политики, экономики и в общественных областях. Он выступил перед нашими гражданами, работавшими в Бирме на разных объектах, рассказал о текущей политике, обстановке в мире и дома. В резидентуре он сидел в прокуренной комнате с утра и до позднего вечера, побеседовал с каждым сотрудником разведки. Зная, что у Агаянца удалено одно легкое, разведчики прекратили курить в его присутствии, но духота в помещении сохранялась. Ивану Ивановичу, мы это видели, было нелегко, но он старался быть на высоте. Встречи с такими людьми остаются в памяти на долгие годы.

Наступил очередной Новый год в тропиках. Если дома о приближении этого самого доброго праздника говорит сама природа — снег на улице, морозы, то в Бирме явным признаком зимы было постоянно чисто-голубое, глубокое небо над головой. Вся колония страны Советов дружно готовилась весело встретить это событие. Постоянными нашими гостями были братья из соцстран. У нас появлялась большая елка из Москвы, ее наряжали и дети и взрослые. Столы и елка устанавливались под большим навесом прямо на центральной лужайке посольства. Иллюминацией служили не только разноцветные лампочки и прожектора, но и огромные яркие звезды и, если повезет, луна.

Веселое, шумное застолье продолжалось, как обычно, до самого утра, ведь нужно было услышать и бой курантов с Красной площади, а звонили они у нас из-за разных часовых поясов в 4 часа утра.

Помню, в один из таких праздников весело погулявший за праздничным столом бедолага не набрался сил, чтобы пойти домой, а прикорнул прямо за столом. В этом ничего плохого не было, но он не учел местные обстоятельства. Утром голодное воронье набросилось на остатки пиршества, их не смущал спящий человек, но почему-то привлекла блестящая его лысина. Несколько ворон умудрились стукнуть своими клювами по темечку отдыхающего. Тот не смог вынести такой фамильярности, быстро проснулся и удалился с поля пиршества пернатых. Следы их атаки еще долго маячили на голове пострадавшего, вызывая шутки окружающих.

Я уже хорошо освоился в Бирме, обзавелся широким кругом всевозможных связей и контактов, хорошо, даже досконально знал город и пригороды, освоил агентурную работу и познал радость успеха в вербовочной работе. В общем, как мне казалось, становился настоящим полевым разведчиком.

Я активно использовал яхт-клуб. Добившись успехов в парусных регатах, хорошо познав озеро Инья-Лэйк и розу ветров над ним, я обнаглел и стал бить постоянных фаворитов гонок — англичан и местных бирманцев. Это повысило мой авторитет в клубе среди его постоянных членов, я считался своим человеком. То, что я русский, все давно забыли, я был равный среди равных. Тут, видимо, уместно вспомнить один эпизод, который произошел со мной. Как-то ко мне подсел старый и очень уважаемый в клубе ирландец. Он всегда был среди лидеров гонок, но, видимо, сказывался возраст, и англичане его теснили, иногда вырывая у него победы. Он давно жил в Бирме, был владельцем нескольких каучуковых плантаций и вел успешный бизнес, являясь богатым человеком. Ирландец заговорщическим, тихим голосом начал беседу. Оказывается, он давно наблюдает за мной, видит мое доброжелательное отношение к окружающим. Я насторожился, ожидая подвоха или обвинения, что являюсь сотрудником КГБ (для иностранцев все ведущие активный образ жизни советские граждане являются сотрудниками этого всемогущего ведомства, бывшего действительным пугалом для многих, и нужно было прикладывать большие усилия, чтобы разубедить своих знакомых, что ты не из КГБ, нет у тебя в кармане пистолета, как и нет злых помыслов, кроме искреннего желания быть в хороших отношениях). Но ирландец шел к другому. После нескольких порций виски (угощал он) и теплых ненавязчивых комплиментов он достал из кармана толстую красивую тетрадь-книгу и торжественно объявил, что хочет подарить мне свое достояние — подробное описание всех ветров на озере по сезонам. Он вел эти записи в течение многих лет, хорошо все изучил и теперь желает видеть во мне своего преемника, лидера в гонках на озере. Он стар, а я молод и могу, должен бить англичан в их самом любимом виде спорта — парусных регатах, — заявил старик. Я немного опешил, но, видя, что слова ирландца исходят от чистого сердца, а его желание посрамить англичан в Рангуне настолько велико, что старческие глаза, обычно мутноватые, в эти минуты блестели, с благоговением принял дар и поклялся выполнить завещание. И я выполнил его.

Мы стали близкими друзьями. Я часто бывал в его богатом доме, где собирались званые гости, и круг нужных для меня людей значительно пополнялся. Приобретенные здесь знакомства помогали мне и позже, уже в других странах Азии, так как деловые люди есть везде, а человеческие отношения и доверие ценятся повсюду одинаково — очень высоко.

В Бирме мой сын пошел в первый класс. Это было большим событием в нашей семье. Жена прилагала огромные усилия, чтобы уберечь нас от распространенных везде в Азии вирусных болезней. Она постоянно все мыла с мылом: и фрукты, и овощи, и руки сына — и все окатывала кипятком. Мы с сыном в это время старались не попасть ей под руку. Ее старания дали положительный эффект — никто из семьи не заболел желудочными инфекциями и через четыре года мы здоровыми вернулись домой.

Огромную помощь оказывала Лида (моя жена) и в обхаживании моих званых гостей. Ее кулинарные способности, умение мягко вести беседу и вовремя уйти из комнаты, когда начинался мужской разговор, творили чудеса, знакомые охотно шли на развитие отношений, с удовольствием сидели допоздна под крышей нашего дома.

А на моего друга — французского посла — она произвела неизгладимое впечатление. Он был всегда очень любезен и галантен с ней. Если он куда-нибудь меня приглашал, то неизменно подчеркивал, что хотел бы видеть и Лиду. И мы бывали почти на всех приемах во французском посольстве, вместе ездили в рискованное путешествие на небольшом пароходике вверх по реке Ирра-вади. Во время одного похода нас обстреляли повстанцы, но обошлось без жертв. Посол позже шутил, что нас обстреливали коммунисты партии «Красного флага», но так как на борту были советский коммунист и Лидия, они в нас не попали, а просто попугали. И пугали они не русских, а только французов и американцев, также находившихся на борту парохода.

Лидия, проявляя свой характер, решила не отставать от меня и в яхт-клубе. Она упорно осваивала премудрости вождения яхты, периодически отправляясь в одиночное плавание. Но однажды произошел конфуз. Лида решила одна походить под парусом. Ветер был умеренный, и она спокойно вышла в «море». В это время готовилась гонка. И когда был дан старт гонщикам, ее яхту внезапно сильным порывом ветра вынесло на пространство перед стартовавшими яхтами. Жена, будучи человеком упрямым и не робкого десятка, несмотря на крики гонщиков: «Отпускай шкоты, ложись в дрейф», тянула шкоты на себя и неслась поперек курса гонки. Затем, при очередном порыве ветра, почувствовав, что яхта перевернется, нырнула в воду. Когда это совершилось, она подтянулась на руках и села на корпус яхты, ожидая спасателей.

Я, как участник гонки, взял удачный старт и, набрав скорость, полетел вперед. Заметив, что от берега отошли спасатели, крикнул жене, чтобы она хорошо держалась за корпус яхты, я обошел ее и пошел дальше. Несмотря на «озеркиль» яхты моей жены, эту гонку я выиграл. Меня поздравили другие гонщики, отметив, что я из-за неприятного обстоятельства не сошел с дистанции. А это было чрезвычайно важным, так как я завершал целую серию гонок и сдаваться мне было нельзя.

Жена благополучно выбралась из озера с помощью спасателей, на меня не обиделась за то, что оставил ее в сложной ситуации, считая, что спортивная честь семьи превыше всего. Но после этого случая не решалась отправляться в одиночное плавание. Честь семьи котировалась теперь в клубе еще выше, и мы какое-то время были героями дня.

Лидия, будучи психологом по образованию — она закончила психологическое отделение философского факультета МГУ им. Ломоносова, — помогала мне в изучении обстановки вокруг нашей семьи. Она обратила внимание на организацию работы американских дипломатов на своих приемах в посольстве. Все дипломаты, «чистые» и сотрудники ЦРУ, их жены не оставляют без внимания советских представителей. При появлении нашего человека на приеме к нему тут же подходит американец или американка, развлекает беседой и ненавязчиво выясняет его установочные данные (где родился, где учился, где живет и работает) и цель приезда в страну. Чувствуя, что собеседник устал от расспросов данного лица, его заменяет другой, и так весь вечер.

Как-то, находясь на небольшом частном приеме, жена обратила внимание, что один американец уж очень настойчиво выясняет у нее подробности моей жизни до Бирмы. Беседа велась на английском языке, и Лида решила, уловив момент, когда собеседник отвлекся на секунду, предупредить меня о навязчивости американца. Она хотела шепнуть мне на родном русском языке эту новость, но что-то ее остановило. И, как оказалось, не зря. Через несколько минут в новой сложившейся беседе, когда к ним подошел еще один человек, американец вдруг заговорил на чистом русском языке. И Лида поняла, в какую ситуацию она могла попасть, если бы американец услышал ее предупреждение мужу о его навязчивости. Нужно всегда учитывать возможность знания кем-то из иностранцев вокруг вас вашего родного языка.

Бирманские спецслужбы не проявляли большой активности в работе против советских граждан и разведчиков. Они ограничивались в то время обычными своими приемами, обставляя посольство и подозреваемых в ведении разведки лиц агентурой из местных граждан. Эти агенты старались фиксировать, кто приходит в посольство или посещает того или иного советского гражданина. Американское ЦРУ и английская СИС внедряли технику подслушивания в наши помещения, глазами бирманцев стремились контролировать наши контакты с местными и иностранными гражданами. Любой разведчик, не обязательно российский, должен всегда учитывать это обстоятельство в своей работе за границей.

Однажды посол Франции пригласил меня после яхт-клуба к себе в резиденцию. После всевозможных протокольных и чисто дружеских изысков, после нескольких порций холодного, со льдом, виски он приступил к беседе. Выяснилось, что генерал де Голль недавно побывал с визитом в Москве. Генерал остался очень доволен оказанным ему теплым приемом у нас дома, развитием и углублением франко-советских отношений. В этой связи наш друг Миле также хотел бы провести серию встреч в Бирме, правда, не на таком высоком уровне.

Я передал пожелания посла Франции нашему послу Ледовскому, и вскоре несколько совместных мероприятий состоялись. Один вечер советско-французской дружбы был организован в резиденции Ледовского. На нем почти в полном составе присутствовали сотрудники французского и нашего посольств. Вечер прошел удачно, весело, были выступления наших посольских певцов и певиц, а посол Франции показал, как он пел русские песни в нашей тюрьме и за обедом, уже в Париже, в присутствии генерала де Голля.

Ответный вечер, проведенный в резиденции французского посла, прошел скромнее, тише, без русской удали, но с французским шармом.

Так что мы на практике способствовали развитию советско-французского делового и дружеского сотрудничества.

Однажды в Бирму прибыли необычные и очень желанные гости — наши космонавты. Среди них была первая женщина, побывавшая в космосе, — Валентина Терешкова. Для сотрудников посольства это были радостные, приятные и хлопотные дни. Нужно было сделать так, чтобы гостям у нас понравилось.

На приеме в честь космонавтов в советском посольстве собрался весь цвет рангунского общества — правительственные чиновники, члены дипломатического корпуса и, естественно, журналистская братия.

Прием проходил успешно, космонавты были в центре внимания, купались в лучах своей славы, чему способствовал теплый, напоенный ароматом цветов и французской парфюмерии воздух Бирмы. Правда, нас — хозяев приема — немного беспокоило легкое недомогание одной из звезд приема — Валентины Терешковой. Она периодически уходила с зеленой лужайки перед зданием посольства во внутренние покои, и, когда кто-нибудь из главных гостей проявлял любопытство, интересуясь у посла или других космонавтов: «А где же героиня бала Валентина?» — Терешкову вновь выводили к публике. Она вымученно улыбалась, пыталась поддерживать светскую беседу, но было видно, что делает все это она через силу и ей совсем не до веселья.

Уже под конец приема ко мне подошел французский журналист, мы были с ним друзьями — активными соперниками на парусных регатах в яхт-клубе, и, отозвав в сторону от толпы гостей, заговорщически тихим голосом спросил, могу ли я быть с ним очень откровенным, хочу ли я помочь ему сделать большую мировую сенсацию? Я от удивления вытаращил на него глаза, не совсем понимая смысл его слов, но зная, что французы любят юмор, сострил: «Ты хочешь сейчас всенародно объявить о своей помолвке с первой в мире женщиной-космонавтом?» Жак, так звали журналиста, не смутившись ответил, что это не совсем так, но я довольно близок к цели. «Я весь вечер наблюдаю за Терешковой и пришел к твердому убеждению, что наша Валентина беременна и что через месяцев семь мир будет свидетелем рождения первого «космического ребенка», — заявил француз. Я вновь продолжил в шутливом тоне, заявив собеседнику, что хорошо знаю его как отличного журналиста, не совсем хорошего яхтсмена, так как он иногда проигрывает мне парусные гонки, но не догадывался, что он акушер, к тому же еще и предсказатель, тонко чувствующий женское состояние. Жак перебил меня, он был взволнован, напряжен, как охотничья собака, напавшая на четкий след дичи, и явно не хотел вступать со мной в шутливый диалог. Он еще раз повторил свое предложение оказать ему помощь в подготовке сенсационного сообщения, даже попытался соблазнить меня финансовым вознаграждением за содействие.

Честно говоря, быть посредником в журналистской шумихе, в мои планы на этом приеме не входило. Его я должен был использовать для расширения круга знакомых среди дипломатов, крупных государственных служащих. Мне нужно было встретиться и закрепить свои отношения с несколькими людьми, которые очень интересовали меня и, естественно, мою службу. В общем, забот было много, так как такие большие сборы интересных людей случаются не часто в Бирме. И тут, как на грех, на мою голову свалился этот француз с какой-то бредовой идеей. В посольстве среди своих людей не было и намека на мысль, что Терешкова в интересном положении.

Видя серьезность Жака, с которой он раскручивал свою идею, я понял, что француз не шутит и, не желая обижать его, зная его дотошность, пообещал осторожно все разузнать. Я высказал пришедшую мне внезапно мысль, что не исключаю, что недомогание Терешковой вызвано пребыванием ее в жарком климате Индонезии и Бирмы (космонавты прибыли к нам из Джакарты, где провели несколько дней), духотой сегодняшнего дня и т. д.

Жак не унимался, его глаза горели, руки подрагивали, он был в состоянии нервного возбуждения, ему явно не хотелось упускать возможную сенсацию. В этот момент я хорошо понимал его как журналиста. В то же время я осознавал, что если француз прав и мир действительно скоро узнает, что Терешкова беременна, то Советскому Союзу будет трудно объяснить, от кого, когда и как забеременела незамужняя женщина, побывавшая в космосе.

Меня заботила одна мысль — как удержать журналиста возле себя, не дать ему быстро и самостоятельно провести расследование и не поставить Валентину Терешкову в неловкое положение перед всем миром.

Разведчик должен всегда, в любой ситуации, оставаться разведчиком или, как в этом случае, хотя бы мужчиной, советским мужчиной, и защитить честь нашей женщины. Не дай Бог, этот француз раструбит на весь мир новость, что Терешкова беременна, а потом она не подтвердится. Французу-то ничего, а нашей милой «космической» женщине придется оправдываться.

Я заметил Жаку, что, видимо, на этой сенсации можно заработать, прославиться. Изобразив готовность сейчас же заняться расследованием этого вопроса, я предложил французу подождать меня на краю площадки, где толпились гости, а сам пошел в здание посольства, где якобы находился врач команды космонавтов.

В посольстве я встретил советника Щукина и вкратце рассказал ему о догадках французского журналиста. Наш дипломат был поражен этой новостью, он сообщил мне, что космонавты на следующий день улетают на родину и надо сделать все так, чтобы это предположение Жака не попало на страницы газет. Он посоветовал мне проинформировать о сенсационном открытии француза нашего посла — Андрея Мефодиевича Дедовского.

Вернувшись к журналисту и изобразив на лице разочарование, я сообщил ему, что врач космонавтов категорически отвергает «наше» предположение о положении Терешковой. Умышленно сказав «наше», я давал Жаку понять, что полностью присоединился к его сенсационной идее. Врач сообщил, продолжил я, что и другие космонавты чувствуют себя неважно, но, будучи мужчинами, стараются скрывать это от окружающих.

Я явно разочаровал француза и поколебал его уверенность в правоте своей догадки. Продолжая игру, я заверил Жака, что завтра с утра я приложу максимум усилий для прояснения обстановки, использую для этого жен наших дипломатов, которые находятся с Терешковой в хороших отношениях. Француз ухватился за эту идею.

Вечером после приема я встретился с послом и сообщил ему о предположении француза и предпринятых мною действиях. Ледовский, удивившись ходу мыслей журналиста, подчеркнул, что ему ничего не известно о положении В. Терешковой, и одобрил мои действия.

На следующий день космонавты благополучно отбыли домой. Все выглядели бодрыми и здоровыми, включая Валентину, немного уставшими от впечатлений увиденной экзотики тропических стран.

Через несколько дней я встретился с французом в яхт-клубе, с чувством разочарования поведал ему, что все мои расследования ничего не дали, видимо, врач команды космонавтов был прав. Это подтвердила и врач нашего посольства — общее недомогание естественно для людей, прилетающих в тропики на несколько дней из северных стран. Так что наша сенсация лопнула, подытожил я. Жак был явно разочарован, видимо, он рассчитывал, что я дам ему хоть какую-нибудь зацепку, чтобы раскрутить это явно выигрышное дело. Он продолжал убеждать меня, что прав в своих догадках, что через несколько месяцев все узнают об этой новости, но сообщит об этом не он, а кто-то другой. Я успокаивал его, подчеркивая, что не хочу разочаровываться в несо-стоявшейся сенсации дважды — сегодня и через несколько месяцев.

И действительно, через несколько месяцев появилась информация о том, что Терешкова беременна, а затем, позднее, весь мир узнал имя первого ребенка космонавтов. А я приобрел в лице Жака настоящего врага на всю оставшуюся жизнь.

Действительно, Жак оказался прозорливее многих присутствовавших на том приеме в далекой жаркой Бирме. Он своим французским чутьем, усиленным профессиональными качествами, уловил, что в организме В. Терешковой зарождается новая молодая жизнь. Даже наши врачи еще не знали, а возможно, знали, но под страхом жестких кар не говорили об этой новости, так как Терешкова была еще незамужней. Естественно, по нашим этическим нормам такое положение первой женщины-космонавтки являлось не чем иным, как земным грехом. Не говоря уже о космическом.