Бунт № 2

Бунт № 2

"3 октября 1974 года Рахимов предъявил действующему исполоргану регистрацию, выданную им, Рахимовым, от 20 сентября 1974 года товарищам: Шапоренко, Тихонову, Цапаевой, Вишневской, Тупиковой и Михайловой. Уполномоченный заявил, что эти товарищи избраны "двадцаткой "ферганского храма в исполорган и ревкомиссию. Мы прилагаем документы:

1. Список "двадцатки": В "двадцатке "1967 г. на сегодня числится 15 человек.

2. В этом документе расписались 10 из 15 человек в том, что в собрании "двадцатки"и выборах "Шапоренки и других" они участия не принимали"[147].

Интересно, что уполномоченный отказался ознакомить исполорган с протоколом этого "выборного собрания" и не смог указать дату и место его проведения[148].

Двор Облисполкома. Слева от ворот невзрачный кабинет Рахимова. В стороне худая женщина с резкими чертами лица беседует с маленькой, подвижной еврейкой. Это Марфа Цапаева и Зинаида Туликова. Подходит полная с болезненным лицом Лена Михайлова.

— Ну как?

— Дело налаживается.

Подходят Костина и Киселева:

— Ну что?

— Улучшается.

Эти женщины приходят сюда ежедневно. Вот уже несколько месяцев. Девять утра. Через двор медленно, раскачивающейся походкой идет Рахимов. Отпирает дверь. За ним уверенно вливаются в кабинет ожидавшие его женщины. Откуда ни возьмись, следом в кабинет входит еще одна, но гораздо более многочисленная группа, в кабинете сразу становится душно.

Они входят настороженно, но решительно. Рахимов смотрит на них недружелюбно. Надо видеть эту расползшуюся в бедрах, приземистую фигуру!

Опершись обеими руками о центр стола, весь подавшись вперед, Рахимов смотрит, широко разинув рот, поблескивая стеклами, словно пучеглазая лягушка высунула передние лапы на сухой камушек и замерла в раздумье: а стоит ли вылезать из воды?

— Я вас не приглашал.

— А этих приглашали?

— Они член "двадцатка".

— Как и мы.

— Горисполком не будет с вами договор заключить.

— А с ними будет?

— Они подавал мне заявлений.

— Мы тоже Вам подавали. Шестьдесят заявлений. Вы разве забыли?

— Ви мне все сердце… Ви мне надоель… Я через вас больница лежаль.

Тетя Катя приподнялась и начала махать на него газетой.

— Ви что делаете?

— Успокойтесь, товарищ уполномоченный. Давайте тихонько поговорим, послушаем, да и поймем.

Рахимов положил валидол под язык. Но тут в разговор ворвалась Настя.

— Это мира дело. Мы миром изберем. Народ…

Рахимов что?то возражал. А за ее спиной закипала междуусобица:

— Стыдно тебе, Киселева, с ними по городу ходить. Мы тебя порядочной считали.

— Да я уйду из ихней "двадцатки". Разве я хочу? Они каждое утро за мной приходят: "иди, ты — "двадцатка".

— Я тебя, Дуся, верующей считала, — убеждает Костина, — а ты о. Алексею такое слово сказала: "волк в овечьей шкуре".

— Аты не видела, как он здесь, в кабинете, вот спроси Рахимова, при нем было. О. Алексей снял башмак с ноги, мне под нос сует, пальцем по каблуку стучит, говорит: вот ты кто! Это священнику можно? Я тебя тоже хорошей считала.

— А я хорошая. Вот Наташу спроси. Она меня знает.

— Я думала — ты хорошая, — оборачивается Наташа, — а ты — первая сплетница!

— Чтоб у тебя язык отсох!

— Да замолчи! Врешь все! Врешь! Что с глупой бабой разговаривать! — Последние слова Шапоренко произнес, хлопнув дверью. Мария Петровна победоносно оглядела всех. Рахимов пришипился. Сидел красный, растерянный.