Бунт
Бунт
«Мое решение твердо: я лучше испытаю самые тяжкие лишения, чем с позором поверну обратно в Испанию. Я верю, что мои товарищи и, во всяком случае, те, в коих еще не умер благородный дух испанцев, согласны со мной».
Из речи, которую Магеллан произнес в бухте Сан-Хулиан за день до мятежа.
Наконец, 30 марта 1520 года Магеллан обнаружил под 49°30? южной широты удобную бухту и решил провести здесь зиму. Он был поражен сходством этого места с бухтой Сао-Жулиау-да-Барра на правом берегу реки Тежу в Португалии. Поэтому бухту эту назвали «Сан-Хулиан» (испанское произношение португальского слова «Сао-Жулиау»).
Начиная зимовку, Магеллан распорядился о новом сокращении рациона. Это была правильная мера, — командир не знал, есть ли на этой земле дичь, а впереди была продолжительная и суровая зимовка. Но моряки стали открыто выражать свое недовольство.
По словам секретаря Карлоса I, Максимилиана Трансильванского[55], Магеллан «уже тогда решил, что умрет или доведет до конца задуманное предприятие».
Командир не задумался бы ни перед чем, чтобы заставить моряков пойти вперед. Но он хотел в последний раз поговорить с ними, попытаться увлечь их на новые подвиги.
Утром 31 марта; после того, как корабли встали на якоря в бухте Сан-Хулиан, Магеллан велел всем участникам экспедиции собраться на песчаном берегу.
Выйдя вперед, он спросил:
— Чем вы недовольны, друзья? Говорите смело!
В ответ моряки загудели. Все говорили сразу, перебивая и заглушая друг друга:
— Почему сократили паек?.. Голодом хотите уморить!.. Никакого пролива нет, и нечего его искать! Я старый пес и все посвисты энаю!.. Два раза нам говорили, что мы у входа в пролив!.. Все это оказалось пустыми бреднями!.. Мне меченой кости не подкинешь… Сами кушаете и вареное и жареное… Ясно, что страна эта тянется до полюса… Мы уже на своей шкуре почувствовали суровость зимы… Голод еще ждет нас впереди… Кончится тем, что погибнут и корабли и люди, а они важнее всей гвоздики и пряностей Молуккских островов… Король не посылал нас добиваться невозможного, он послал нас в жаркие страны, где золото и пряности, а если корабли пойдут дальше, то вся эскадра погибнет у этих суровых берегов, и мы все умрем без покаяния… Сулят награды, а о наградах нечего и думать… Награды дают тем, кто совершит открытие, а что открыли мы, кроме песка, камней и воды! Да что говорить о наградах, надо убираться отсюда подобру-поздорову, пока нас не застала зима… Нечего нам кошку за зайца продавать… Растают наши награды, как соль в воде… Нечего ждать, сидя здесь, пока на дне моря груши вырастут…
Магеллан молча ждал, пока прекратятся эти крики, затем заговорил тихим, но внятным голосом [56]:
— Друзья! Я хочу говорить с вами, не преувеличивая хорошего и не преуменьшая дурного. Я не могу вернуться и не вернусь! Мы будем плыть до тех пор, пока не кончится эта земля или пока мы не доберемся до пролива. Сейчас мы не можем двигаться вперед — против нас зима с ее холодами и бурями. Что ж делать! Переждем! Не скрою — зимовать будет трудно, но можно найти способы противостоять голоду и суровости зимы. Вокруг много дерева, в море ракушки и множество рыбы. Как будто встречается здесь и дичь. Ручьи есть — значит будет хорошая вода. Ни в хлебе, ни в вине не будет недостатка, если мы только будем есть и пить столько, сколько нужно для здоровья, и не допускать излишеств. Кто-то крикнул здесь, что я устраиваю пиры. Спросите тех ваших товарищей, которые плывут на одном со мной корабле, и они скажут вам, что я ем то же, что ест каждый матрос. Здесь говорили о наградах. Если вы заслужите награды — вы получите их. Правильно говорят: «Каждый из нас — сын своих дел». А что делали вы достойного преклонения до сих пор? Что могло бы оправдать ваше возвращение на родину?
Помните, ведь португальцы, плывя на восток, в Индию, неоднократно спускались на 12° южнее тропика Козерога. Правда, вы спустились еще на несколько градусов южнее. Но неужели это такой подвиг? Придется перенести гораздо больше трудностей, но тем выше награды, которые ждут вас. Что дешево обходится — мало ценится, говорят старики. Я советую вам потерпеть до конца зимы, там посмотрим. Летом в этих широтах плавать очень легко. Если мы попадем еще дальше на юг, все лето будет сплошным днем. Не забывайте: усердие — мать успеха.
Да будет вам известно, что мое решение твердо: я лучше испытаю самые тяжкие лишения, чем с позором поверну обратно в Испанию. Я верю, что мои товарищи и, во всяком случае, те, в коих еще не умер благородный дух испанцев, согласны со мной.
Магеллан кончил. Моряки молча разошлись по кораблям. Командир думал, что он убедил своих товарищей, но он не учитывал разлагающей деятельности Картагены, Кесады и других заговорщиков.
Вернувшись на корабли, предатели продолжали свою работу. Они нашептывали морякам: «Хорошую он нам свечу отлил! Можно подумать, что он преданный слуга короля. Но мы по шерстинке узнаем овечку! Слышали, как он говорил? Пока говорил спокойно — ничего, а как разгорячился, сразу стало ясно, что он до сих пор не научился чисто говорить по-испански! Он португалец и, чтобы умилостивить короля Маноэля и вымолить разрешение вернуться на родину, завлек наши корабли сюда — в страну холода и штормов. Если даже корабли вернутся домой, открытие Молуккских островов испанцами задержится на два-три года, а за это время там укрепятся португальцы! Нечего с ним разговаривать! Надо заставить его повернуть обратно! Не проси добром того, что можешь взять силой!»
Заговорщики не ограничивались этим. Они тщательно вербовали тех, на кого могли положиться, подсказывали им план действий, намечали сторонников Магеллана, чтобы в самом начале мятежа обезвредить их.
1 апреля был первый день пасхи. На берегу состоялась церковная служба. После службы Магеллан позвал командиров обедать, но Кесада и Мендоса под предлогом болезни отказались присутствовать на церковной службе и не явились к обеду на флагманский корабль. Серрано был занят, и, Магеллан обедал со своим племянником Альваро де Мескита.
Обед прошел в молчании. Командир поглядывал на пустые приборы на столе и думал о том, что мятеж зреет, что пора, пожалуй, принимать меры, что завтра, быть может, будет поздно. Но он не мог выступить первым: пока еще явного неповиновения не было. Если он начнет, его недруги скажут, что никакого заговора не было, что Магеллан лишь придумал все, чтобы избавиться от неугодных людей.
Магеллан решил дождаться первого удобного случая и нанести решительный удар.
Но ждать пришлось недолго. В ночь на 2 апреля разразился бунт.
В полночь, пользуясь темнотой, от «Консепсиона» отчалила лодка и тихо подошла к «Сан-Антонио». На борт поднялись Гаспар де Кесада, Хуан де Картагена, Себастиан Эль-Кано и тридцать вооруженных моряков. На вахте стояли сторонники заговорщиков. Мятежникам удалось без шума пробраться на корабль, поставить своих людей у руля и у колокола.
Хуан де Картагена и Гаспар де Кесада с обнаженными шпагами вошли в каюту капитана Альваро де Мескита, грубо разбудили его и приказали связать. Сопротивление было бесполезно. Капитана и кормчего Мафра заковали в кандалы и заперли в каюте, приставив стражу.
Шум разбудил шкипера Хуана де Лориага. Выбежав на палубу и увидав вооруженных людей с факелами, де Лориага громко спросил, в чем дело, Альваро де Кока, присоединившийся к мятежникам, крикнул ему: «Долой иноземцев, да здравствует король и Кесада!»
Но верный баск отказался примкнуть к бунтовщикам.
— Именем бога и короля дона Карлоса я приказываю вам вернуться на ваш корабль! — закричал он. — Теперь не время разгуливать по кораблям с вооруженными людьми! Освободите нашего капитана.
Его никто не слушал. Тогда, увидев выбежавшего на шум старшего боцмана Диего Эрнандеса, он закричал:
— Эрнандес! Поднимай всех наверх! К оружию! К оружию!
— Неужели мы должны потерпеть неудачу из-за этого дурака! — крикнул Кесада, бросился к баску и ударил его несколько раз кинжалом. Шкипер упал. Другие заговорщики напали на Диего Эрнандеса, сбили его с ног и связали.
Все произошло так быстро и неожиданно, что устрашенная команда не оказала сопротивления. Лишь три матроса — Антониу Фернандеш, Франсиско Родригес и Диего Диас — пытались сопротивляться. Но с ними легко справились и, заковав в кандалы, заперли в каюте.
Обыскав команду и отобрав оружие у тех, кому не доверяли, бунтовщики заперли оружие в каюте Альваро де Кока. Себастиан Эль-Кано принял меры для охраны судна: он велел привести в боевой порядок артиллерию, очистить от лишних вещей палубу и усилить караулы. Корабль был готов к бою. Чтобы задобрить матросов, бунтовщики взломали склады и стали раздавать вино и провизию из неприкосновенного запаса, хранившегося на случай крушения.
Толстый, обливающийся потом священник, отец Педро де ла Рейна, произнес проповедь перед мятежниками. Он призывал к расправе над Магелланом.
Мятежникам удалось также овладеть «Викторией», капитаном которой был заядлый враг Магеллана — Луис де Мендоса. Но на «Виктории» бунтовщики сначала натолкнулись на серьезное сопротивление. Лишь с помощью своих сторонников с «Консепсиона» и «Сан-Антонио» они осилили и перевязали верных Магеллану моряков.
Захват кораблей был осуществлен быстро и неслышно, под покровом ночи, и Магеллан ничего не подозревал.
Настало утро 2 апреля. Магеллан поднялся на палубу и осмотрел бухту. Казалось, ничего не изменилось. Всюду было тихо. Все корабли были на своих местах. Командир послал на «Сан-Антонио» лодку с приказанием выделить людей для поездки за водой. Когда лодка подошла к «Сан-Антонио», сверху раздался окрик: «Стой! Не подходи ближе! Будем стрелять!»
Моряки с «Тринидада» спросили, что случилось. Им крикнули, что корабль теперь подчинен Кесаде, а приказаний Магеллана никто слушать не будет.
— За кого же вы? — спросили с лодки.
— За короля и Кесаду, — был ответ.
Лодка вернулась на «Тринидад». Магеллан понял, что мятежники его опередили. Угроза краха всех его планов встала перед ним. Он решил действовать, не медля ни мгновенья. Он послал лодки к другим кораблям, приказав спросить, за кого экипаж этих судов. На «Консепсионе» ответили: «За короля и де Картагена»; на «Виктории»: «За короля и Мендосу». Лишь маленький «Сант-Яго», которым командовал старый друг Магеллана Хуан Серрано, остался верным командиру.
В это время к флагманскому кораблю пришла лодка с «Сан-Антонио». На борт поднялся Луис да Молино, телохранитель Кесады. Не снимая шлема, он подошел к командиру и дерзко сунул ему в руку письмо от Кесады. Предводитель мятежников писал, что он захватил судно, надеясь предотвратить этим в дальнейшем дурное обращение Магеллана с офицерами. Но, если Магеллан согласится на их требования и прежде всего даст распоряжение о возвращении в Испанию, восставшие готовы признать его власть.
— Поторопитесь с ответом, пока мы хотим вести переговоры, — вызывающе сказал Молино. — Пользуйтесь нашей снисходительностью. Потом заговорят пушки.
Лицо Магеллана потемнело. Но он промолчал. Написав несколько слов на клочке бумаги, он отдал записку бунтовщику, добавив, что ждет ответа. Он сообщал, что согласен на переговоры, и звал Кесаду приехать на «Тринидад». Молино, не поклонившись, покинул корабль. Лодка поспешила к «Сан-Антонио».
Магеллан стоял на палубе и смотрел на мятежные корабли. Подчиниться их требованиям и вернуться назад… Вернуться с позором, вернуться неудачником, вернуться пленником мятежников… Снова пыльные улицы Севильи, снова приемные высоких особ… С Португалией покончено, а в Испании кто доверит ему хотя бы один корабль после такого бесславного плавания? И его мечта, которой он отдал все, ради которой он бросил родину, претерпел тысячи унижений, невзгод и лишений, его мечта о новых просторах, о кругосветном плавании, о новых великих путях так и не осуществится!
Нет, лучше смерть, чем возвращение. Только победителем он может вступить на набережную Севильи. Надо, не останавливаясь ни перед чем, задушить мятеж…
Задача тяжелая… С ним «Тринидад» и маленький «Сант-Яго». У бунтовщиков три корабля. Однако и на «Тринидаде» многим морякам доверять нельзя.
Но не в первый раз перед ним вставала неожиданная опасность. Действовать надо было во что бы то ни стало. И Магеллан начал действовать.
Скоро пришла лодка с ответом Кесады. Бунтовщик прямо писал, что не хочет попасть в ловушку и на «Тринидад» не поедет. Переговоры он будет вести лишь на «Сан-Антонио». Пусть Магеллан сам явится туда.
Прочтя письмо, Магеллан приказал задержать лодку с «Сан-Антонио».
— Сдавайтесь или вы будете потоплены. Пушкарь держит лодку под прицелом, и фитиль горит в его руке, — раздался голос с «Тринидада».
Команда лодки сдалась и была перевязана.
Тогда командир позвал к себе судью Гонсало Томеса де Эспиноса и сказал ему:
— Сеньор Эспиноса, возьмите проверенных матросов и отправляйтесь на «Викторию». Пусть ваши люди спрячут оружие под одежду. Передайте это письмо Луису де Мендоса — в нем я требую, чтобы капитан «Виктории» немедленно явился на «Тринидад».
— А если он откажется, сеньор командир? — спросил Эспиноса.
— Тогда сделайте так, чтобы он не мог нам вредить, — спокойно и внятно промолвил Магеллан.
Эспиноса молча поклонился.
Судья в точности выполнил приказание командира. Явившись с шестью матросами на «Викторию», он передал мятежному капитану письмо командира. Мендоса прочел письмо, насмешливо поклонился судье и отказался ехать на «Тринидад». Тогда Эспиноса, быстро шагнув вперед, ударил капитана в горло кинжалом, а один из его спутников раскроил череп Мендосы мечом.
Переступив через умирающего, судья крикнул:
— Так мы поступим со всеми мятежниками. Пощады не ждите. Сдавайтесь сейчас! Потом будет поздно!
Сторонники убитого готовы были броситься на смельчака, заколовшего их капитана, но с другого борта раздался спокойный голос:
— Обернитесь, дети мои!
Вдоль борта стояли Дуарте Барбоса и пятнадцать моряков с «Тринидада». Воспользовавшись тем, что на «Виктории» все собрались у правого борта около Мендосы, чтобы послушать, как он будет говорить с посланцем Магеллана, Дуарте вместе с группой преданных моряков подошли на лодке к левому борту «Виктории», взобрались на корабль и теперь держали бунтовщиков под прицелом аркебуз и пищалей.
— Кладите оружие! — сказал Барбоса. — Вам его дали для борьбы с врагами, а вы подняли его против командира. Сопротивляться не стоит. Кто сделает шаг — будет убит.
Бунтовщики побросали оружие. Барбоса, приказав арестовать вожаков, освободил запертых сторонников Магеллана, поставил стражу у руля, капитанской каюты и склада оружия, поднял штандарт Магеллана и повел корабль к выходу из гавани. Туда же подтянулись «Тринидад» и «Сант-Яго».
Теперь соотношение сил резко изменилось в пользу Магеллана. У него было три корабля, и он держал в своих руках вход в гавань. Магеллан предложил мятежникам сдаться. Те отказались. Магеллан понял, что они попытаются ночью пробиться в открытое море. Он стал готовиться к бою.
Палуба «Тринидада» была очищена от ящиков, канатов, снастей и других горючих предметов. Магеллан приказал привести в боевую готовность все огнестрельное оружие, копья, метательные камни, мечи и проверил, все ли в порядке на палубе и в трюмах. Вахта была удвоена. Вахтенным были выданы добавочные порции еды и дан строжайший приказ следить за мятежными кораблями.
Настала ночь. На всех кораблях горели огни. Магеллан не сходил с кормовой башни. После полуночи моряки «Тринидада» увидели «Сан-Антонио». Мятежный корабль подошел к выходу из бухты. На кораблях Магеллана все было готово к битве. Пушкари с зажженными фитилями стояли у бомбард, стрелки держали на прицеле аркебузы и арбалеты[57]. У борта стояли с абордажными крючьями в руках и с кинжалами в зубах бойцы, готовые по первому сигналу спрыгнуть на палубу мятежного судна и вступить в рукопашный бой. «Сан-Антонио» быстро приближался. На корме стоял Гаспар де Кесада с копьем и щитом в руках.
— В бой на врага! — крикнул он, но никто не двинулся с места.
В это время раздался залп из больших бомбард «Тринидада», абордажные крючья вцепились в борт «Сан-Антонио», и моряки «Тринидада» попрыгали на корабль Кесады. С другого борта бросились на абордаж моряки «Виктории» во главе с Дуарте Барбоса. Но мятежники почти не оказали сопротивления.
— За кого вы? — крикнул Магеллан.
— За короля и за вашу милость! — отвечали с «Сан-Антонио».
Кесада и его ближайшие сторонники были тут же схвачены, а арестованные мятежниками Мескита, Мафра и другие верные Магеллану моряки выпущены на свободу.
Утром Серрано подошел на лодке к «Консепсиону» и потребовал немедленной и беспрекословной сдачи. Мятежники безропотно подчинились, и Хуан де Картагена был в кандалах доставлен на «Тринидад».
Мятеж был подавлен. Начался суд. По словам португальского историка XVI века Гаспара Корреа, «император дал Магеллану право ножа и веревки над всеми участниками армады».
Но Магеллан не взял на себя решения судьбы заговорщиков и поручил ведение суда главному судье эскадры — Гонсало-Гомесу де Эспиноса, который сыграл такую большую роль в подавлении мятежа.
Гонсало-Гомес де Эспиноса приговорил к смерти более сорока человек. Уже была сооружена виселица, но Магеллан помиловал почти всех. Он знал, что большинство мятежников было обмануто и слепо шло за своими командирами. К тому же без этих сорока человек было трудно вести дальше корабли.
Решено было казнить Кесаду, де Картагена и Молимо. Сначала отвезли на берег тело убитого Луиса де Мендосы. Собрались все моряки. Герольд, протрубив в трубу, прочитал составленный судьей де Эспиноса список преступлений убитого. Потом тело Мендосы четвертовали. Надо было казнить Кесаду, но не нашлось палача. Тогда Молино бросился на колени перед де Эспиноса и в искупление вины предложил себя в качестве палача. Эспиноса согласился, телохранитель бывшего капитана «Консепсиона» отрубил голову своему господину.
Магеллан не решился казнить Хуана де Картагена, ибо тот был назначен самим королем. Лишь потом, когда выяснилось, что де Картагена и священник Педро де ла Рейна пытаются вновь поднять восстание и побуждают моряков к неповиновению, было решено оставить их навсегда в бухте Сан-Хулиан.
Помилованных заковали в кандалы и поставили к помпам. Лишь когда закончили починку кораблей, бунтовщиков расковали, и они вернулись к обычным своим обязанностям.
Многие современники Магеллана всячески осуждали его за жестокость, которую он якобы проявил после усмирения мятежа. Особенно раздували слухи о кровожадности великого мореплавателя его многочисленные враги в Испании и Португалии. Один из них, Рекальде, писал, что, «если учесть страну, в которой были оставлены де Картагена и де ла Рейна, ясно, что они понесли более тяжкие наказания, чем те, которые были разрезаны на куски и четвертованы». Позднейшие историки, говоря о трагедии в Сан-Хулиане, зачастую идут по стопам пристрастных современников Магеллана.
Между тем приговор вряд ли можно признать столь жестоким, особенно если принять во внимание, что мятеж этот едва не привел к краху всю экспедицию.
В самом деле, из нескольких десятков мятежников казнен был один человек. Два человека были оставлены на пустынном берегу лишь после повторной попытки поднять мятеж. Наконец, были оставлены в живых и, судя по всему, полностью прощены некоторые зачинщики мятежа, игравшие во время бунта руководящую роль, например, Альваро де Кока, Луис де Молино и, наконец, Себастиан Эль-Кано, которому было суждено завершить кругосветное плавание и пожать все лавры, предназначавшиеся Магеллану.