ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

…Как-то в один из долгих больничных вечеров она, смущаясь, спросила дежурного врача:

— Мария Егоровна, а кто такие флагелланты?

— Кто, кто? Где ты слышала это слово? Зачем тебе оно?

— Да так просто. Прочитала как-то, еще до больницы, запомнила. А узнать нигде не успела. Думала, вы слышали…

— Да зачем тебе оно? Тебе разве об этом надо думать? Удивляюсь, честное слово.

А Фаине все думалось, что же это за слово, что оно могло обозначать, почему Михаил Васильевич произнес его мимоходом, а запало оно в душу? И вот уже — хорошо ли, плохо ли, а надо знать, что же это за слово такое? И вообще за долгие месяцы болезни Фаина вспомнила много такого, о чем забыла и в другое время ни за что не вернулась бы к этому.

Вспомнила она, например, как однажды пригласил ее доменный мастер с нового завода на какой-то вечер, где собиралось всего несколько человек. Такие вечера бывали в то тяжелое время редко, знали о них только те, кто принимал участие. Собирались обычно на окраине города, у одного из участников. Добывались вино и спирт, селедка, разная зелень, масло. Делались пельмени, беляши или пирожки. Ели прямо с горячей сковороды.

Вечеринки эти были немного грешные, ибо редко там бывали муж с женой, или, наоборот, жена с мужем. А участники во всем полагались на круговую поруку. Оправданием служили рассуждения: надо же дать себе немного отдыха от ежедневной текучки. Фаина отказалась от приглашения и помнит, как мастер с сожалением сказал ей:

— Неласковая ты, Фаина, какая-то неласковая… что-то из себя ставишь.

— Да разве можно думать об этом в такое время?

— А что время? Разве ты не знаешь, что и в войну один кровью кашляет, а другой дом строит. Не будь глупее себя… Думаешь, кому-нибудь нужна будешь после войны? Да таких вас миллионы останутся. Праведница!..

— А ты тоже не думай, что ты большой умник. Понадевали на себя кожаные пальто, обноски американских шоферов, и думаете, что вам сам черт не брат…

— Вот-вот, я и говорю. Поди, сама бы не отказалась от пальтишка или шелкового платья, а тоже мне, выламываешься. А ведь после сама скажешь, за что жизнь отдала, молодость?

— Дурак ты! Да я лучше голая ходить стану, чем чужие обноски таскать, чем продавать себя за рюмку да кусок сала.

Так у них и разладилось то самое дело. Фаина и не думала, правильно поступила или неправильно. Просто, не занимал ее этот вопрос. А сейчас вот почему-то вспомнилось.

А то еще эти талоны на вино! Фаина их сразу продавала, охотники были. А все из-за хлебных карточек. Один раз как-то потеряла их, голодала. На работу ходила с палкой, как альпинист. Наметит себе точку, идет, опираясь на палку. Отдышится и опять намечает точку. Снова идет. А на работе уже легче. В столовую сходит…

Один раз карточки свои отдала, когда доппаек стала получать. Семья у канавного большая, пятеро детей, а паек скудный. Ну и отдала…

* * *

Приближался, однако, тот самый день, в который Фаина наметила встать. И вот этот день наступил. После обеда в палате некоторое время никого не было. Самое удобное время, чтобы попробовать.

Фаина подтянулась на руках и оперлась спиной о спинку кровати. К этому времени шатер уже сняли, и ничто не мешало ей. Она завязала простыню на груди, под горлом… И как ни сдерживала себя, поторопилась, сразу вскочила на отвыкшие от ходьбы ноги. Тотчас же острейшая боль пронзила ее и бросила на пол. Во многих местах лопнула кожа. Кровь била фонтанчиками, простыня была вся в крови. Прибежавшая санитарка пришла в ужас, но быстро помогла Фаине лечь в постель, побежала за врачом. А у Фаины от радости чуть не выскакивало сердце. Ничего! Все будет хорошо. Она еще будет ходить! Почин был положен.

У Фаины было много времени, и она читала запоем книгу за книгой. Мария Сергеевна догадалась принести ей большой энциклопедический словарь издания двадцатых годов. Там она и прочитала о флагеллантах — католических религиозных фанатиках, живших в средние века, избивавших себя ремнями с железными крючьями или проволокой во время религиозных шествий во славу Иисуса. Таким образом эти фанатики наказывали себя за содеянные в миру грехи, очищали плоть от грешных помыслов, возносясь просветленным духом к Сладчайшему… Фаина возмущалась: разве ее старания поскорее вернуться к работе походили на кровавые самоистязания религиозных фанатиков? Не находила похожести и все же мучила себя вопросом, почему такой умный человек, Михаил Васильевич, сравнил ее с этими сумасшедшими флагеллантами?

Через неделю она вставала каждый день, пыталась помогать санитаркам.

Но видения прошлого по-прежнему всплывали в ее памяти.

* * *

Вскоре после памятного разговора с Иоганном Карловичем на ферме случился пожар, сгорели кормокухня и навес для сушки шкурок. С тех пор пошли неприятности. Начались расспросы и дознания. В довершение всех бед осенью прошел крупный падеж кроликов.

Заведующего арестовали и увезли. Больше его никогда не видели в Синекаменском. Фелька вначале осталась за него, но очень тяготилась своими обязанностями. И она уволилась.

Биржа труда в Тагиле дала ей направление в ту же столовую, где Фелицата работала до того, как послали на курсы инструкторов-кролиководов. Сначала на кухне мыла посуду, потом попросилась в подавальщицы. Часто встречалась с Яшей. Он заканчивал учебу и должен был ехать на большой рудник, куда-то в Казахстан. Для Фельки наступала решающая весна. Сама для себя она давно уже решила, что при первом же удобном случае перейдет на завод. Ее не только тянуло к станкам. Фелька знала, что там можно хорошо заработать, а значит, и одеться, как люди, и чувствовать себя ни от кого не зависящей.

Фелька теперь жила у Веры, своей сестры. Верин муж, Егор, был не против этого, но Фелька и сама понимала, что у них тесновато. Вера уже ходила с третьим, скоро должна была родить. Поэтому хлопот по дому у Фельки становилось все больше.

Незадолго перед последним экзаменом Яша пригласил Фельку на заводской пруд. Они зашли в кафе «Поплавок», выпили по кружке пива и долго ходили по дорожке между старыми корявыми тополями. Солнце клонилось к горизонту медленно, и длинному светлому вечеру, казалось, не будет конца. На той стороне пруда, где высилась гора с часовней на вершине, в домах нижних улиц Гальянки загорались редкие огоньки.

Яша был незнакомо серьезен и тих, но в то же время чувствовалось, что все у него внутри натянуто, как струна. Хмуря брови, он то и дело отводил в сторону падавший на глаза темный чуб, покусывал губы. У Фельки сжалось сердце. Бесспорно надвигалась разлука. Что это такое, Фелька еще не знала. Только сердце болело предчувствием.

— Знаешь что, Феля, — немного охрипшим и тихим голосом заговорил Яша, — мы с тобой скоро поедем в Казахстан. Чего тебе здесь оставаться одной? Я возьму тебя замуж, и мы уедем. Станем жить на новом месте. Так что можешь сказать своей сестре, что скоро отсюда уедешь…

Фельке вдруг отчего-то стало тоскливо. Прямо до слез обидно, что все случилось так просто и обыкновенно. Вот так вот взять и уехать? И все? И навсегда? Не по-людски это. Она знала, что родители Яши не разрешают ему жениться сейчас, да еще на какой-то безграмотной Фельке. Он рассказывал ей не все, но она догадывалась, что дома у Яши из-за нее нет мира и понимания.

Фелька прижалась щекой к горячему плечу Яши и тоже тихо сказала:

— Нет, Яшенька, милый, в Казахстан ты поедешь один. Ты ведь никого там не знаешь, и тебя там никто не знает. Все будет сызнова. Зачем тебе я? Только мешать буду.

Яша загорячился, стал доказывать, что все ее страхи — пустяки и бред, что все устроится к лучшему…

— Ты думаешь, я — неженка, маменькин сынок, да? Ты сама увидишь, какой я «маменькин сынок». Я ведь еду на работу, а с тобой мне там будет лучше, чем одному. Да и тебя там устрою на настоящую работу, а не в столовую. Там, знаешь, как рабочие руки нужны?..

Он говорил еще что-то, но Фелька плохо слушала. Ей вспомнился разговор с Яшиной матерью. Фелька запомнила ее раздраженное лицо, пошедшее желтыми пятнами, и ненатуральный ласковый голос, еле не срывающийся на истерический визг. Это была мать, бьющаяся за судьбу своего сына, от души желающая сыну лучшей доли и ради этого способная убить любую мечту и любовь.

— Феля, доченька, неужели ты сама не понимаешь, что не пара вы? Он завтра будет инженером, ему всю жизнь вращаться среди интеллигентных людей. А ты? Как ты, милая, будешь выглядеть рядом с ним? Ведь даже школу как следует ты не смогла окончить…

Разговор был с глазу на глаз. Она никогда не рассказывала о нем Яше. Чисто женским чутьем она понимала, что дело как раз не в Яше. Он ведь никогда ничего решительного не говорил дома, когда изредка приводил ее к себе.

— Подумай, миленькая. Он ведь сам себе рад не будет. Да и вообще, ему еще осмотреться надо на новом месте. Устроиться, обжиться. Он гордый, из дома ничего не возьмет. Да и у тебя все твое — на тебе. Как вы жить-то будете? Это же будет не жизнь, а мука. И ему, и тебе…

Феля спокойно, твердо сказала:

— Знаешь, Яшенька, у Веры скоро третий родится. А те двое тоже еще глупые. Куда она одна с ними? Нет, без меня ей сейчас никак нельзя. Ты поезжай себе спокойно, устраивайся там, а если тебе нужна будет твоя Фелька, напиши. Напишешь, я и приеду.

— Ну, что тебе Вера? Что они, без тебя не обойдутся, что ли? А если бы тебя не было, тогда что?

— Но я ведь есть! Не могу я одну ее оставить, трудно ей. Ты же все понимаешь… А потом учиться мне надо. Ты без пяти минут инженер, а я кто? Посудомойка, нянька, подавальщица в столовой. И все! Тебя твои же друзья засмеют, проходу тебе не будет. Да и надо мной они смеяться будут. Ты грамотный, я — недоучка, полудурочка, А вдруг я тебе всю жизнь заторможу? Тебе надо будет дальше вперед идти, а я не дам. Проклинать ведь потом станешь…

Яша то ли сник от обиды, то ли обрадовался, что Фелька все решила без него, но только больше не упрашивал ее обязательно ехать с ним в Казахстан. Молча они еще побродили по освещенным электричеством дорожкам парка, посмотрели на потемневший пруд и отражающиеся в нем огоньки. Расставаясь, Яша обнял ее, и они долго стояли так.

— Ты обязательно пиши мне, слышишь? — Яша дышал Фельке в ухо, ей было щекотно, она уклонялась, а он все шептал и дышал, и невозможно было оторваться, оттолкнуть его. — Я тебе стану писать каждую неделю, только успевай отвечать. Ты будешь мне отвечать?

…Фаина протянула руку к тумбочке, открыла задвижку, нашла ощупью бусы. Те самые бусы, похожие на ягоды рябины, которые они с Яшей так и не могли собрать все в пушистом снегу Уктусских гор, под Свердловском.