ПУТЬ В РЕВОЛЮЦИЮ. Д. М. Равич

ПУТЬ В РЕВОЛЮЦИЮ. Д. М. Равич

В дореволюционном Кишиневе существовали два реальных училища: казенное и частное, созданное В. В. Карчевским. В казенное училище евреев принимали только в виде исключения, в счет так называемой «процентной нормы». Зато в частное училище попасть было просто. Наши родители и устроили нас, меня и Иону Якира, в реальное училище Карчевского.

Маленький шустрый первоклассник, курносый и смешливый, веселый и отзывчивый, сразу же пришелся мне по нраву. Мы быстро сошлись, у нас нашлись общие мальчишечьи интересы, и почти все свое время мы проводили вместе.

Часто после занятий в школе или в свободные дни я приходил к Якирам и близко познакомился со всей его большой семьей. Отец Ионы, скромный труженик - фармацевт, умер очень рано, оставив на руках вдовы четверых детей: Сашу, Иону, Белу, Мориса. Матери, Кларе Владимировне Якир, красивой, рано поседевшей женщине, нелегко было прокормить и воспитать четырех ребят. Капиталов муж не оставил, небольшие средства, приберегавшиеся «на черный день», иссякли очень быстро, устроиться на работу было нелегко, да и оставить без присмотра дом, семью Клара Владимировна не могла. Поэтому она по совету дяди Фомы, брата покойного мужа, занялась изготовлением лактобациллина-какого-то молочнокислого продукта. В то время теория Мечникова о пользе молочнокислых продуктов для человеческого организма приобретала все большую популярность, и спрос на них увеличивался. Вот этот лактобациллин и стал источником существования осиротевшей семьи Якира.

В квартире, где весь день хозяйничала Клара Владимировна, мне запомнились блестящие термостаты, в которых выдерживался лактобациллин, и довольно скромная обстановка. Несмотря на вечную нехватку, все ребята были чисто одеты и накормлены, усердно учились и помогали матери по хозяйству.

О дяде Фоме, которого я уже упомянул, надо сказать особо. Для детей Клары Владимировны он стал вторым отцом и делал все возможное, чтобы облегчить их воспитание. Опытный детский врач, он пользовался в Кишиневе большой популярностью. Высокого, спокойного, уравновешенного доктора Якира население города любило и уважало. Особенно беднота. Большинство кишиневских врачей стремились заполучить клиентуру среди купцов и богатеев и быстро превращались в дельцов, загребающих большие гонорары. А дядя Фома - так его обычно все и называли - бескорыстно помогал русской, молдаванской и еврейской бедноте, работал в каких-то благотворительных учреждениях, трудился, не считаясь со временем.

Иона очень любил своего дядю, привязался к нему всем сердцем и мог восторженно говорить о нем часами. «Дядя Фома сказал... Дядя Фома посоветовал... Дядя Фома будет недоволен...» Авторитет дяди был непререкаем. Иона да и другие, посторонние ребята уважительно и с любовью относились к доктору. От него исходило какое-то душевное обаяние, которое ощущал всякий, кто сталкивался с ним. Стоило доктору погладить раскапризничавшегося парнишку по голове, сказать ласковое слово, добродушно улыбнуться - и тот затихал и уже готов был не только пить горькое лекарство, а и взобраться доброму дяде на колени, слушать его занимательные рассказы. Слушали и слушались его и взрослые. Позже я убедился, что общительность, сердечность и душевная теплота были семейными чертами Якиров.

Нам, учащимся частного училища Карчевского, повезло. Учебная атмосфера здесь резко отличалась от порядков, царивших в казенном училище. Не было резкого деления на богатых и бедных, не чувствовалось национальной розни и угнетающей муштры, дышалось легче и свободнее. Среди преподавателей было немало опытных, с прогрессивными для того времени взглядами. Они не налегали на зубрежку, а старались заинтересовать учащихся предметом и передать им свои знания. Влияние таких преподавателей на школьников было огромным.

Любимым преподавателем у нас считался А. П. Месяцев. Блестящий знаток истории, особенно русской, он вдохновенно рассказывал о прошлом народов, населявших Россию, и зачастую, отвлекаясь от темы, импровизировал и рисовал картины далекого будущего человечества. Именно он привил нам любовь к Родине, к народу и заставил в меру нашего разумения осмысливать все, что происходило вокруг. По совету Месяцева многие из нас прочли «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса и еще кое-что из марксистской литературы. Месяцев безусловно помог формированию наших характеров и взглядов. С особым вниманием он относился к Ионе Якиру, считая его способным и пытливым учеником с большими задатками ученого.

Любили мы и учителя географии (фамилии, к сожалению, не помню). Он не был сухарем, бездумно водившим указкой по географической карте. В его рассказах мы словно видели весь земной шар, узнавали разные страны, путешествовали по морям и океанам, забирались в самые дальние уголки нашей планеты. И этот преподаватель часто выходил за рамки урока. Не всегда прямо, чаще иносказательно, он показывал ученикам изнанку жизни народов, их беды и горести, их стремление к свободе и лучшей доле.

Бывало, закончится урок географии, ребята мчатся на перемену, а мы с Ионой бродим по коридорам, и до меня доносится взволнованный шепот моего друга:

- Здорово, правда?.. Объехать бы всю землю, повидать своими глазами, как живут люди... И чтобы не было городовых, губернаторов и царей... Чтобы всем жилось как надо...

Как надо жить и что для этого нужно делать, мы пока не знали, многого не понимали. Но это понимание пришло к нам очень скоро.

Хочу еще вспомнить добрым словом преподавателей французского и немецкого языков. Иона Якир увлекался изучением иностранных языков - они ему давались легко - и впоследствии много тренировался и довольно свободно владел немецким и французским. Это ему пригодилось и в армии.

Но больше всего Иону влекла к себе химия. Ее преподавал сам Карчевский, который ценил учащихся, любивших химию. Иона много времени проводил в лаборатории, возился со всякими пробирками и колбами, производил различные опыты, и от этого занятия его невозможно было оторвать. Убежден, что если бы не революция, целиком поглотившая все наши силы и помыслы, Иона Якир стал бы химиком и, возможно, сделал ученую «карьеру». Ведь не зря же, попав в Швейцарию, он начал усердно изучать химические науки, стремясь в короткие сроки добиться наилучших результатов. Но события повернулись по-иному, и Якир стал бойцом, командиром, военачальником.

Как я уже говорил выше, наше училище по сравнению с другими было более демократическим. Это, несомненно, налагало свой отпечаток на наше сознание. Во всяком случае, помнится, несколько старшеклассников во главе с Фельдманом создали марксистский кружок. Маскируя свои собрания товарищескими встречами и домашними вечеринками, участники кружка читали нелегальную и полулегальную марксистскую литературу, устраивали диспуты, до хрипоты спорили о сроках и судьбах революции. Это были горячие, искренние ребята, искавшие путей в революционное движение. Устав от споров и чтения брошюр, все запевали вполголоса запрещенные песни, причем кто-нибудь занимал пост наблюдателя у окна или на улице, чтобы подать условный сигнал, если появится городовой или подозрительный человек, похожий на шпика охранки.

Некоторых из нас, более молодых, Фельдман тоже втянул в кружок, и там мы впервые приобщились к начальным основам марксизма. Кружок часто собирался то в квартире Фельдмана, то в квартире Якира. Не знаю, догадывалась ли Клара Владимировна о характере наших сборищ, но своему сыну Ионе она не запрещала приглашать товарищей и участвовать в «вечеринках».

В день похорон Льва Николаевича Толстого учащиеся нашего училища по инициативе марксистского кружка организовали забастовку. Все ребята высыпали из классов в коридоры, потом на улицу и, помитинговав немного, с молчаливого согласия учителей разошлись по домам. В этой забастовке участвовал и Якир. Он был возбужден, лицо его раскраснелось, и мне показалось, что Иона будто незаметно повзрослел.

Обстановка в Кишиневе тоже способствовала тому, что мы, подростки, быстро взрослели и приобщались к революционному движению. В городе задавали тон приверженцы известных в то время реакционеров Крушевана и Пуришкевича, творили свое черное дело черносотенцы, устраивали еврейские погромы. Разнеся мелкие лавчонки, разгромив квартиры, избив и покалечив ни в чем не повинных людей, черносотенцы после этих «побед» разгуливали по городским улицам, усыпанным обломками мебели и пухом от распоротых перин, несли над головами портреты царя, церковные хоругви и орали пьяными голосами монархические гимны.

Но в городе подспудно, незаметно шло накопление иных, революционных, сил. Из истории нашей партии известно, что в Кишиневе в начале двадцатого века существовала подпольная типография социал-демократов, а в ней печаталась ленинская «Искра». В Оргееве и самом Кишиневе проживали под надзором полиции высланные из других мест социал-демократы. Они общались с населением, с беднотой, ремесленниками, рабочими, распространяли нелегальную литературу и постепенно обрастали активом из местной интеллигенции, учащихся и немногочисленной прослойки пролетариата.

Утверждать не могу, но думаю, что отец Ионы и дядя Фома тоже были связаны с профессиональными революционерами и оказывали им посильную помощь. Это, видимо, понимал и Иона Якир, потому что в своей автобиографии (я с ней познакомился недавно) он записал: «Последние полтора года пребывания в реальном училище под влиянием главным образом дяди-врача, старого социал-демократа, начал почитывать марксистскую литературу...» Здесь Иона Эммануилович прямо называет дядю Фому социал-демократом.

Незаметно бежали школьные годы. Ранней весной быстро распускалась зелень, цвели каштаны, солнце припекало все горячей; и учащиеся с нетерпением ждали каникул. Летом, когда не надо было ежедневно бежать в училище, мы чаще встречались, уходили в укромные уголки садов и парков и там свободно говорили обо всем, что волновало наши сердца.

Иона, я и наши близкие товарищи любили поэзию, зачитывались художественной литературой, занимались кто физикой, кто химией, кто историей, а главное - пытались познавать жизнь. Смутные желания и стремления звали нас в неизведанные дали. Хотелось поскорее приобрести прочные знания, чтобы потом полностью отдать их трудовому народу. Пятнадцатилетние, шестнадцатилетние юнцы, мы бредили дальними странами, где, может быть, легче дышится, чем в царской России, но еще не были готовы к действенной борьбе с самодержавием.

Наступил 1913 год. Ура! - училище закончено! Что же делать дальше, где и как приложить свои силы, свою энергию?

По разным причинам многие из нас учиться дальше в России не имели возможности; превращаться в кустарей или ремесленников не хотелось и пришлось искать возможности для продолжения образования за границей. Я уехал в Англию, потом перекочевал во Францию. А Иона Якир, по настоянию и при материальной поддержке дяди Фомы, отправился в Швейцарию, в Базель. В Базеле жил старый друг дяди Фомы, эмигрировавший из России профессор химии Фихтер. К нему-то и явился Иона Якир с рекомендательным письмом от дяди.

Фихтер быстро угадал в худощавом черноволосом юноше способного химика и охотно помог ему поступить в Базельский университет. Иона не только учился, но и работал химиком в лаборатории и таким образом добывал средства для скромного студенческого существования. Да и дядя Фома кое-когда присылал своему племяннику денежные переводы.

За границей, в частности в Швейцарии, проживало много политических эмигрантов. Были среди них и большевики, и меньшевики, и эсеры, и анархисты... Время от времени Иона Якир попадал в компанию эмигрантов, прислушивался к их спорам, выпрашивал на денек-другой заинтересовавшую его брошюру. Анархисты казались ему крикунами, меньшевики отталкивали своими туманными разглагольствованиями о путях и методах свержения самодержавия в России, и только у большевиков он находил ясные и прямые ответы на многие вопросы, которые уже тогда волновали его. Так что пребывание в Швейцарии помогло Якиру накопить знания в области химии и определить свой дальнейший жизненный путь.

Летом 1914 года мы съехались в Кишинев на летние студенческие каникулы. Вчерашние школьники выглядели уже вполне взрослыми людьми, и наши родственники с удивлением и уважением разглядывали нас: вон какими стали!.. Настоящие женихи!..

А «женихи», обрадованные каникулами, ежедневно встречались то у меня, то у Ионы, то у Лизы Шатенштейн. Мы уже многое повидали, многое поняли и теперь беседовали так, как могут беседовать люди, хорошо знающие и понимающие друг друга с полуслова. Все мы любили книги, декламировали стихи, часами слушали музыку.

А вечерами, когда накалившиеся за день тротуары и пыльные мостовые постепенно остывали и на город спускалась приятная вечерняя прохлада, мы шли гулять, бродили по улицам или усаживались где-нибудь вдалеке от городского шума и праздных зевак и снова делились всем, что наполняло наши молодые сердца. Темы наших задушевных бесед были самые разнообразные - от общественного назначения поэзии и интимной лирики до роли личности в истории, от погромных речей черносотенцев до разногласий между большевиками и меньшевиками.

Позже, не помню точно когда, рядом с нами появилась Сайка - Сарра Лазаревна Ортенберг, ставшая потом подругой и женой Ионы Якира. Веселая, жизнерадостная, остроумная девушка, она полонила сердце Якира и полюбилась всем нам.

Прошло много лет, а я до сих пор с теплым чувством вспоминаю те, ставшие такими далекими, дни нашей дружбы.

И вдруг грянула война. Выезд за границу был закрыт, пришлось продолжать учение в России. Мы с Ионой подались в Харьков. Ионе удалось устроиться в Технологический институт. Жил он на Журавлевке, в одной комнате с двумя уроженцами Кишинева, но дружил со студентами, съехавшимися со всех концов России. Для занятий, собственно, времени оставалось очень мало, так как Иона и я работали на вокзале дежурными по приему беженцев. Война безжалостно гнала на юг с насиженных мест тысячи и тысячи семей. Когда на товарную станцию прибывал очередной эшелон и из теплушек вылезали измученные, изголодавшиеся женщины и старики с детишками, нам стоило невероятных трудов успокоить, помыть и хоть кое-как накормить беженцев.

Мы находились далеко от фронта, но кровавые следы войны видели на каждом шагу. У нас было достаточно поводов, чтобы поразмыслить, понять происходящие события и оценить войну как антинародную, выгодную только капиталистам, и еще раз убедиться в гнилости царского режима. Иона делился своими впечатлениями о прожитом дне, о всем увиденном и услышанном, возмущался бессмысленной кровавой бойней, ругал и немецкого кайзера и русского царя. Иногда он неожиданно умолкал и на лице его появлялось жесткое выражение упрямства и непримиримости.

Позднее я из Харькова уехал, но знаю, что в 1915 году Иона Якир участвовал в студенческой антивоенной демонстрации и только случайно избежал ареста. Из Харькова ему пришлось побыстрее «сматываться», и он переехал в Одессу, где, как военнообязанный, около года проработал токарем по металлу на снарядном заводе. Там молодой токарь связался с подпольной большевистской организацией и выполнял ее поручения: встречал и провожал в условные места связных, разносил листовки, стоял «на часах» во время сходок.

В декабре 1916 года Иона заболел туберкулезом и возвратился в Кишинев. Здесь мы и встретились снова, уже после Февральской революции 1917 года.

В эти дни, когда все вокруг кипело и ликовало, в Кишиневе стали появляться, как грибы после теплого дождя, различные общественно-политические организации. Создан был и так называемый студенческий комитет. Вернувшиеся из Петрограда, Москвы, Харькова и Одессы студенты-бессарабцы собирались в помещении комитета на Александровской улице, 114. Это была пора страстных споров, бурных собраний и горячих речей.

Но очень скоро студенты-бессарабцы размежевались и определили свои политические позиции. Одни примкнули к кадетам, другие - к меньшевикам, третьи - к эсерам. Но самой крепкой, сплоченной и действенной стала группа, всем сердцем принявшая большевистскую платформу. Она и захватила руководство студенческим комитетом. Этому немало содействовал старый солдат Исакий Годунов, член Кишиневского Совета солдатских депутатов. Он часто наведывался к студентам, рассказывал им о страданиях солдат на фронте, приносил большевистские листовки и советовал «браться за дело».

Фактически вожаками молодых большевиков были Иона Якир и его товарищи.

Как быстро в то время взрослела и мужала молодежь! Безусые энтузиасты становились опытными организаторами масс, пропагандистами и агитаторами. А о вожаках и говорить нечего. На гребне революционной волны они поднимались высоко-высоко и, несмотря на свою молодость, выбрав свой путь, уже не сворачивали с него.

Таким был и Иона Якир. Революция захватила его, стала делом его сердца, целью и смыслом существования. Нет, существование - не то слово. Делом всей жизни!.. Что там химия, музыка, стихи... Сейчас нужно было налаживать связи с воинскими частями, привлекать на сторону большевиков трудящихся города, готовиться к вооруженной борьбе за власть Советов. Недосыпая, недоедая, охваченный непередаваемым энтузиазмом и подъемом, Якир с головой ушел в революцию. Он связался с большевистской организацией 5-го Заамурского кавалерийского полка и очень быстро стал среди солдат своим человеком.

Вообще 5-й Заамурский сыграл в жизни Ионы Эммануиловича немаловажную роль. Полк был опорой, вокруг которой формировались и сплачивались новые отряды. Покинутые своими офицерами, заамурцы не разбежались, а превратились в боеспособную воинскую, притом красную, часть. Они поддерживали большевиков, шли за ними, а впоследствии многие из них стали коммунистами. И сам Иона Якир не раз с подчеркнутой гордостью говорил, что свой первый партийный билет он получил в военной организации большевиков-заамурцев.

У Ионы появились новые друзья - Илья Гарькавый, Григорий Котовский, Фишель Левензон, Евгений Венедиктов. Все они участвовали в гражданской войне, прошли славный боевой путь - милые, душевные, золотые, бесстрашные люди, знавшие одну любовь - Революцию, одно счастье - служить своей новой - Советской - Родине.

Вместе с ними начал свой боевой путь и Иона Эммануилович Якир. Весной 1917 года его избрали в Совет солдатских депутатов, и он принял это как высшую награду. Солдаты доверили! Народ доверил! У Ионы словно выросли крылья. Депутат Якир ходил с высоко поднятой головой, в глазах его не угасал блеск возбуждения, и сам он стал похож на бывалого солдата-фронтовика, который наконец-то понял, для чего ему дана в руки винтовка.

Раньше весь военный опыт Ионы ограничивался тем, что он, шаля и дурачась, стрелял из малокалиберной винтовки по случайным мишеням. А теперь уже с настоящей боевой винтовкой в руках этот высокий худощавый парень во главе небольшого отряда в двадцать - тридцать бойцов участвовал в стычках с румынами, защищал окраины Кишинева и даже преследовал противника на реквизированных грузовиках.

Как я уже упоминал, много лет спустя мне удалось прочитать автобиографию моего друга и некоторые документы, характеризующие его быстрый рост как военного и политического работника. Не могу не привести выдержку из одной аттестации, датированной февралем 1923 года. «Энергию и инициативу проявляет. Талантливый командир. Принимает большое участие в советской и партийной жизни. Великолепный администратор. Пользуется большим авторитетом, популярностью... Выдержанный, чуткий и тактичный партиец, товарищ...»

Да, именно таким и был Иона Якир, таким помнят его все, кому приходилось с ним хоть раз встречаться.

В этой аттестации есть еще одна строчка: «Здоровье плохое». Процесс в легких продолжался, туберкулез подтачивал молодой организм, но Иона не сдавался и даже отмахивался от предложений полечиться и отдохнуть.