Глава 14 Небывалое

Глава 14

Небывалое

Человек живет и рождает новое, и от него остается навсегда то небывалое, что он рождает словом, делом, помышлением, поклоном даже, или пожатием руки, или только улыбкой посылаемой.

Человек неведомый послал улыбку кому-то, и от этой улыбки родилось небывалое.

Человек – это мастер культурной формы вещей. На низшей ступени лестницы этих мастеров стоят те, кто ничего не вносит своего, а возвращает талант свой в том виде, в каком он его получил. На высших ступенях располагаются те, кто всю душу свою вкладывает в творчество небывалого.

* * *

Человек – это источник небывалого в природе.

Атомы были, но атомная энергия в руках человека действует как небывалое. Наташа Ростова была, но под пером Толстого она живет как небывалое, потому что ею руководит душа единственного, неповторимого человека Льва Толстого.

Люди смеются тому, что повторяется, и боятся всего, с чем встречаются в первый раз. И больше всего боятся заглянуть в себя потому, что каждый из нас содержит в себе небывалое.

Настоящий художник, отдавая свои вещи в бывалое, тем самым лично движется к небывалому. Оттого так и кажется, что ничего я не сделал, но в следующей вещи создам небывалое.

Художник – это тот, кто душу свою вкладывает в творчество небывалого.

* * *

Как художник, я страшный разрушитель последних основ быта (это мой секрет, впрочем): я разрушаю пространство и говорю: «В некотором царстве», я разрушаю время и говорю: «При царе Горохе». Совершив такую ужасную операцию, я начинаю работать как обыкновенный крестьянин-середняк и учитывать хозяйственные ценности, как красный купец.

Этим обыкновенным своим поведением я обманываю людей и увожу простаков в мир без климатов, без отечества, без времени и пространства

– Освежились, очень освежились! – говорят они, прочитав мою сказку.

И платят мне гонорар.

Чем я силен? Только тем, что ценное людям слово покупаю ценой собственной жизни.

* * *

Дон-Кихот это я: («Я Дон-Кихот!»). Гамлет тоже я: («Я Гамлет!»). И «Двойник» Достоевского о мне писан, и Раскольников. Так «я» борется с другим «я», находя в нем себе подобие, с болью откалывается и Дон-Кихот, и Гамлет, и Двойник, и Базаров… Будто змеиная чешуя слезает с настоящего «я», в котором скрыта воля на неповторимое действие.

Там, где человек, – это я. Там, где каждый из нас выступает за себя, там, как след ноги на песке, остается собственность.

Хорошо это или плохо? Это неплохо и нужно, если нога собственника ступает по незанятой земле. Но как только по этой земле другие прошли, надо глядеть, чтобы не поставить ногу свою на чужой след.

Вот почему нас всех манит к себе девственная природа, земля, по которой не ступала еще нога человека.

Вот почему иной раз даже и вовсе землю бросаем, – нам тесно, мы становимся на путь искусства и там ищем путей, по которым никто никогда не ходил.

У Аксакова в «Семейной хронике» чудесно описана Башкирия в

то время, когда в ней землю покупали тысячами десятин по рублю десятину Прелесть воли на просторе Аксаков чудесно изобразил обилием охотничьих птиц и зверей, искусно пользуясь предупреждением читателя наступающими новыми временами, несущими гибель всем прелестям «страны непуганых птиц и зверей».

Но… этот трагизм весь основан только на упоре в границы Башкирии.

Стоило бы Аксакову бросить свою башкирскую землю, взять палочку и безземельному отправиться на север – сколько бы он там увидел всего! Конечно, и на севере для человека с одной только палочкой есть свои границы жизни, но тут кончается, а где-нибудь ведь непременно же опять начинается!

И если даже все на земле нашей кончается, то на какой-нибудь планете жизнь только что раскипается, и это в полной нашей воле будет устремляться туда и занимать новые места, как занимал их когда-то Багров-дед в Башкирии по рублю за десятину

* * *

В производстве нельзя без заместителей, но затем и создано и существует искусство, что человек тут сам.

В искусстве нет заместителей: тем искусство и отличается от всего.

В народе говорят, что не только пересадить нельзя боровик, но и шевельнуть, прикоснуться, и даже и посмотреть его рост: как посмотрел, так он и перестанет расти. А артист, как боровик, живет только естественно, прилюбилось место – и сел, и пересадить его невозможно.

Все живые отношения должны быть непременно и личными, даже дипломаты и те встречаются, чтобы посмотреть друг на друга. Только бюрократы личных отношений избегают и заменяют их бумажными: в этом и есть вред бюрократии.

Вот, что сам видел, а не в книге прочел, в этом есть открытие дела… А то почему же и дипломаты ездят друг к другу для личных свиданий?

То место, где я стою, – единственное, тут я все занимаю, и другому стать невозможно. Я последнюю рубашку, последний кусок хлеба готов отдать ближнему, но места своего уступить никому не могу, и если возьмут его силой, то на месте этом для себя ничего не найдут, и не поймут, из-за чего я на нем бился, за что стоял.

Конечно, наше время есть и начало чего-то, и конец. Хочется войти в начало, но и конца не хочется переживать- пусть оно кончается без меня, я же войду в начало.

Мало того! Мне кажется, я рождаюсь, не имея возможности об этом сказать кому-нибудь, и оттого мне хочется на старости, как ребенку, плакать и жаловаться.

Вычитал, что в легкой атлетике один победитель (чемпион) приходится на миллион людей. Сколько же людей приходится на одного спортсмена в искусстве? Скорее всего в искусстве невозможен рекорд: субъективно каждый художник подлинный чувствует себя единственным на весь мир. Пушкин был единственный, и Толстой, и Гоголь. Таких чемпионов в искусстве называют классиками.

Огромное большинство ошибочных суждений о писателях (педагоги больше всех ошибаются) зависит от того, что о поэзии судят с точки зрения ее потребителя, а не созидателя.

Двигаться за недоступным – вот сущность поэта.