Глава I

Глава I

Без всякого восторга на душе шёл я по главной улице Оренбурга дорогой к локомотивному депо, считая, что моё пребывание там поставит крест на моих устремлениях, Но скажу всё-таки, что с таким будущим полностью смирился. Я решил добиться в этом противном мне деле наибольших успехов.

Но случилось так, что возможность проявить себя на этом самом поприще мне не представилась. Как только я прошёл половину пути до места назначения, мой взор привлекли несколько ярких разноцветных плакатов, расклеенных на стене. Оказавшись достаточно близко, чтобы разобрать написанное, я с великой радостью обнаружил, что это были афиши цирка Андржиевского, который вот-вот должен был дать представление в этом городе. «Это очень хорошо, — сказал я себе. — У меня полно свободного времени, так что пойду-ка я в цирк посмотреть на те чудеса, которые там показывают». Ибо, должен сказать, труппа Андржиевского была очень знаменита. Я посчитал себя настоящим счастливчиком, что оказался здесь в Оренбурге, когда намечаются долгожданные гастроли.

Итак, повесив на плечо котомку со своими пожитками, я быстро отправился на поиски того места, где, согласно объявлению, располагался цирк. Вез всяких хлопот я вскоре нашёл цирк Андржиевского. Он был и впрямь великолепен: намного крупнее и внушительнее всего, что я видел до этого момента. Имена выступающих были указаны в афишах. Их выкрикивали зазывалы. А еще изнутри слышался рёв многочисленных зверей. Поэтому я совсем ненадолго задержался у входа, купил билет и вошёл.

Быстро, слишком быстро, как показалось мне, закончилось представление, и зрители поднялись, чтобы освободить место для следующего потока жаждущих зрелища. Но я замешкался, настолько заворожённый увиденным, что мне захотелось посмотреть это вновь. Инспектор манежа, заметивший мое нежелание уходить, подошёл, чтобы узнать о моих намерениях: он подумал, что я пытаюсь уклониться от платы за второе представление. Делать этого, однако, я не собирался, в чём и заверил его, вручив плату за вход контролёру. Все уладилось к всеобщему удовлетворению и мне позволили оставаться там без дальнейших помех.

В положенное время следующее представление тоже закончилось, и оказалось, что я всё ещё не хочу уходить, и это снова вызвало вопрос инспектора манежа. На этот раз, однако, его отношение ко мне было дружелюбным, и он стал расспрашивать меня, кто я и почему снова хочу смотреть представление и снова платить за это... Ему было любопытно. Отвечая на вопросы, я рассказал ему, как меня привлекала цирковая жизнь. Как я всегда чувствовал, что мне хочется быть к ней причастным. И. найдя в нём, наконец, благодарного слушателя, раскрыл ему все свои мечты. Нисколько, однако, в тот момент не думал, что из этого выйдет что-то ещё, кроме сочувствия и. возможно, нескольких ободряющих слов.

Но, к моему великому удивлению, инспектор манежа воскликнул: «Ты хотел бы присоединиться к нам? Если так, я сейчас же отведу тебя к хозяину цирка и узнаю, нет ли для тебя места». Я ещё раз подтвердил своё желание. Ничего более славного, казалось, не может быть, чем эта чудесная жизнь, возможность попасть в которую мне представилась так неожиданно и странно. Меня, охваченного волнением, отвели к хозяину цирка, который, выслушав рассказ инспектора манежа, осмотрел меня со всех сторон. После чего повторил вопрос, хочу ли я у них работать. Не было нужды сомневаться в моём ответе.

«Очень хорошо, — продолжил владелец цирка — тот самый знаменитый Андржиевский. — Ты можешь поступить к нам разнорабочим. Что надо будет делать, в том и будешь помогать. Жизнь окажется для тебя тяжелой, не сомневайся. Может случиться, что тебе придётся голодать. Работать станешь по многу часов, будь уверен. Хорошенько подумай, прежде чем свяжешь свою судьбу с цирком, сынок, ибо ты уже не сможешь уйти, если согласишься».

После этих слов в моей памяти промелькнули советы, которые задолго до того давал на этот счёт мой отец. Он произнёс почти те же слова, но я тогда ему не поверил. Однако здесь я услышал подобные пугающие речи от самого руководителя цирка. Это и впрямь было странно! Разве цирковая жизнь — обманка, пригодная лишь для бродяг? Но мне не дали долго колебаться. «Что скажешь, сынок? — спросил хозяин цирка. — Ты всё ещё горишь желанием поступить в цирк Андржиевского?» На что я ответил без всяких сомнений: «Хочу всей душой».

Итак, я вошёл в цирковую жизнь — в ту самую воображаемую жизнь из моих многолетних снов — таким вот неожиданным образом. Но как же быть с локомотивным депо? Что скажет отец? Не волнуйтесь, об этих делах я начну рассказ в своё время.

В Оренбурге цирк простоял довольно долго, так как это был большой город, и сборы здесь выходили хорошие. Однако задолго до окончания гастролей я обнаружил, что, как вы говорите здесь в Англии, моя жизнь не оказалась постелью из роз. Я работал тяжело, очень тяжело, часами, как меня и предупреждали.

Но всё-таки это была волнующая жизнь, которая не давала мне разочароваться. Она так отличалась от всего, к чему я привык. Так много перемен и приятных предчувствий, что на трудности я не обращал особого внимания. В любом случае, я выбрал свою судьбу, счастливую или злую. Теперь было бы бесполезно помыслить об отступлении, и должен сказать, об этом я ни на минуту не задумывался.

В этом пирке, вы должны знать, выступала труппа борцов, среди них — здоровый сильный человек, который давал великолепное шоу. Это был настоящий великан, который весил около 18 стоунов[4], а среди множества его силовых трюков был такой, где он перекручивал голыми руками подковы до тех пор, пока они не ломались. Ему всегда удавалось сломать их. Но погодите! Нет, однажды у него не вышло, я помню. Должен об этом рассказать, так как, мне кажется, вам это будет очень интересно. Знаю, вы меня извините, если я забегу вперед и расскажу, как было дело, пока не забыл.

Этот случай, про который я сейчас вспомнил, произошёл через какое-то время после отъезда из Оренбурга. Проехав много миль, мы раскинули шатёр в одном городе, затем в другом, выступив в промежутке в самом большом селе из нескольких мелких деревень, где-то делая хорошие сборы, а где-то почти никаких. В такие дни жизнь была тяжела, а настроение хозяина цирка вовсе не добрым. Нам приходилось изобретать всевозможные сенсации, когда дела ухудшались, и мы пытались собрать больше денег. Кое-что об этом я расскажу в дальнейшем.

В упомянутом путешествии мы добрались до маленького городка, где решили остановиться на некоторое время, так как это было довольно процветающее местечко, и дела у цирка шли хорошо. Итак, чтобы заманить как можно больше зрителей, хозяин цирка разослал объявления, гласящие, что любой, кто продержится десять минут против его борцов, получит приличную сумму, а если же сможет победить, то получит ещё больше. Но мало кто откликнулся на это предложение, из-за этого хозяину пришлось искать какую-то другую приманку, которая бы привела в цирк много посетителей.

Возможно, вы не особенно удивитесь, что он обратился именно к силачу. Даже в такой стране как Россия, где много могучих атлетов, профессиональные силачи всегда представляют интерес, особенно если они делают вещи, которые не под силу другим в этом жанре. И «Великий Кураткин» как его звали, быт одним из таких силачей, его «фишка» заключалась, как я говорил ранее, в разламывании подков. Он, конечно же, мог поднимать тяжести и делать много других вещей, которые выполняли только очень сильные люди, и эти номера он тоже включал в свои выступления. Но его «коронный номер», как мы это профессионально называем, — подковы.

Итак, чтобы оживить дела, хозяин цирка велел развесить по всему городу большие афиши, гласящие, что он вручит кошелек с золотом любому; кто принесёт в цирк подкову, которую Кураткин не сможет сломать. Ещё он велел разослать на мили вокруг множество объявлений. Реклама была сделана большая. Это привлекло много людей: кто-то нёс подковы, которые, как они считали, невозможно сломать, другим было просто любопытно увидеть, что будет. Но никто не унёс кошелек с золотыми — Кураткин всё сломал.

Так продолжалось неделю, пока однажды вечером некий крестьянин, приехавший издалека, не заявился в цирк с подковой, хвастливо утверждая, что Кураткин никогда её не сломает. Он просто сказал это во всеуслышанье задолго до того, как инспектор манежа от имени артиста объявил о таком вызове. Крестьянин был полупьяным и явно нарывался на скандал. Подковой он беспрестанно размахивал над головой во время выступления других артистов, и это метало, вызывая переполох. Наконец появился Кураткин, чтобы показать свой номер. И как только он вышел, этот пьяный крестьянин вместе с другими охотниками до золотого приза, спешно покинувшими свои места, устремились к арене.

В общей сложности выходило около тридцати человек, каждый держал подкову, чтобы цирковой силач её сломал. Но он не мог это сделать за один вечер. Инспектор манежа объяснил, что артисту это не под силу. Как было объявлено, артист согласился сломать на одном представлении шесть подков. Следовательно, претендентам пришлось бросить жребий, чтобы определить, кто войдет в эту шестерку. Когда это проделали, оказалось, что того крестьянина среди шестерых не было. Посему он разъярился и стал кричать, — Кураткин-де боится, что ему не хватит сил на подкову, которую он вёз столько миль, чтобы участвовать в состязании. Как вы понимаете, это было неправдой! Ибо кто может предсказать, какие номера выпадут при жеребьёвке?

Однако этот мужик шумел так сильно, что хозяин цирка посоветовался с Кураткиным, после чего было объявлено, что артист отступит от своего обычного правила ломать за раз только шесть подков и сломает семь, причем последней станет подкова этого крестьянина. На что этот неотёсанный селянин снова стал возражать, говоря, что его подкову нужно опробовать первой.

Уверенный, что Кураткин не сможет её сломать, он хотел поскорей добраться с деньгами до дома. Чтобы не беспокоить больше остальных, Кураткин согласился сломать подкову крестьянина первой. Эта уступка Кураткина оказалась полезной для хозяина цирка, как вы вскоре поймёте.

Ибо когда силач взял подкову из рук этого вздорного человека, он не ожидал, что сломать её окажется очень трудным делом. С чего ему было волноваться? Сотни раз он ломал их раньше, не находя их достаточно крепкими, чтобы они не поддались нажиму его могучих рук. Не было нужды беспокоиться и об этой. Согнуть раз или два, и глядите — две половинки! Так, несомненно, думал «Могучий Кураткин».

Но не тут-то было! Он сделал попытку, а подкова не хотела ломаться. Он не смог даже чуть-чуть погнуть её, и это, по правде говоря, было очень странно. Что за жуткое заклинание оказалось наложено на его силу, если эта железка спокойно лежала на его ладони? Суждено ли ему, могу чему человеку, состоящему из силы и мускулов, проиграть из-за случайной находки простого крестьянина? Так оно на самом деле и казалось.

Ибо целую минуту, может, две Кураткин боролся с этой подковой, безуспешно. Подкова совершенно не хотела сгибаться, к великому удивлению всех цирковых и. естественно, к радости её владельца. Те шестеро, чьи подковы ждали попыток Кураткина их сломать, тоже начали выглядеть очень довольными. Несомненно, им уже грезился кошелек с золотом, который каждый из них тоже получит. Но хозяина цирка их радости не разделял. Ему совсем не улыбалось расстаться с кучей золотых, и он пытался ободрить Кураткина, чтобы тот спас и приз, и престиж цирка.

Но всё напрасно! Кураткин, казалось, в этот день встретился со своим победителем. Разъярённый, он отшвырнул подкову, сказав, что не будет больше пытаться с ней справиться, потому что она заколдована. Тут Андржиевский тоже стал злиться и бушевать, попрекая его за поражение. Это подвигло Кураткина сказать, что он попробует ещё раз, но только после подков других претендентов. С этим был не согласен тот крестьянин, требуя кошелёк с золотом, обещанный в объявлениях. Но слова Кураткина поддержали остальные претенденты, а также зрители цирка. Так что на протесты крестьянина не обратили внимания. Был такой кавардак, что не могу его описать, вы не представляете!

Как только Кураткин приступил к своим подвигам Геракла, делая попытки сломать шесть остальных подков, шум утих как по волшебству. «Сможет ли он?» — вопрошал себя каждый. Вот не смог же он сломать первую. Почему ему не суждено проиграть и со всеми оставшимися? Из-за всех этих ожиданий волнение зрителей нарастало. Но Кураткин быстро показал, что не просто так его называли «могучим». Первая подкова очень скоро разломилась надвое, то же случилось со второй и с третьей. Четвертая, однако, заставила его потрудиться, и так же было с пятой, но, в конце концов, он разломал их. Обливаясь потом, с раздувшимися венами и выпиравшими рельефными, как у статуи героя, мускулами, он яростно взялся за шестую, — наконец и с этой случилось то же, что и с остальными. Кураткин закончил свою обычную норму, и его обычная уверенность вернулась к нему. Он громко крикнул, чтобы ему снова дали подкову крестьянина. В этом месте моего рассказа в дело вступает Александр Засс.

Как и остальные работники цирка, я очень удивился, когда Кураткин не смог разломить на части подкову крестьянина. Я волновался больше всех остальных, так как именно моей обязанностью было ассистировать ему во время выступлений и обходить зрителей, показывая им предметы, которые он использовал для номеров, чтобы убедить публику — всё без подделок. А ещё одной обязанностью было подносить ему подковы, чтобы атлет их ломал, если никто не выходил со своей, чтобы он опробовал на ней свои силы. Ибо, должен сказать, зрители не всегда откликались на предложение инспектора манежа. Поэтому Кураткин имел небольшой запас своих подков, готовых к употреблению на такой случай.

Странно, что именно в кучку запасного реквизита Кураткин в запале и закинул ту самую, которая так упорно не желала поддаваться его усилиям. И вот она попала в мои руки, когда инспектор манежа позвал меня и велел подобрать и положить её пока на столик, чтобы потом ей занялся Кураткин.

Сказано — сделано, по крайней мере, с виду казалось, что я сделал то, что приказали. Но на самом деле я принёс не подкову крестьянина, а другую. О да! У меня были подозрения насчёт той подковы, обязан сказать это. И подкова, выбранная мной среди прочих, только напоминала её. Она блестела, как новая. А я так быстро выполнил приказание инспектора манежа, что ни единая душа не заметила подмены.

Действуя по командам Кураткина, я подошёл к столу, поднял подкову и отдал ему в руки. Не откладывая, он ещё раз собрался с силами, чтобы одолеть этот упрямый куток металла и, к удивлению каждого из присутствующих, кроме, конечно, меня, на этот раз она быстро раскололась надвое. Смятение крестьянина я и не берусь описать. Хоть прошло столько лет, я до сих пор помню выражение его лица. И после того, как великое удивление от быстрого и неожиданного триумфа Кураткина прошло, разразился гром аплодисментов. Ибо в России, также, как и в Англии, почти каждому нравится видеть победу лучшего из лучших, но тот крестьянин, уже сильно протрезвевший, всё не успокаивался! Он потребовал, чтобы две половинки его подковы — или того, что все присутствующие, за исключением меня считали его подковой — были ему выданы. Он хотел рассмотреть их вблизи, так что я дал ему эти два кусочка. Он с удивлением оглядел каждую половинку- и затем, наконец убедившись, с отвращением отбросил их, торопливо направляясь к выходу из цирка, и всю дорогу его провожали насмешливые крики зрителей, которые громко радовались крушению его надежд. Больше, должен вам сказать, этот беспокойный посетитель не показывался.

Те две половинки сломанной подковы я немедленно прибрал и, связав их длинной проволокой, вручил Кураткину, намекнув о своём желании, кое-что рассказать о них с глазу на глаз, как только он позволит. Мне, знаете ли, правился этот силач. Когда я только поступил в цирк, не все были ко мне особенно добры, так обычно бывает в общинах с чужаками — это я обнаружил в своих странствиях по свету. Но Кураткин не был из тех, кто не считался со мной, отдавая свои приказы. Он обращался ко мне совсем в другой манере, всегда по-доброму и ободряюще. В ответ на мои слова он удивлённо посмотрел на меня и пригласил хоть сейчас пойти на его квартиру, где он пока собирался немного отдохнуть перед следующим представлением. И мы пошли в эту часть цирка. Но прежде я достал подкову крестьянина из кучи, в которой она оставалась. На вопрос Кураткина, зачем это делаю, я ответил, что скоро он узнает. Не здесь, где есть уши, которые могут услышать лишнее, а в более подходящем месте, где мог поделиться с ним своими подозрениями.

Добравшись до укромного места — его каморки, я выложил Кураткину всё, что было у меня на уме, сообщив и о том, что я сделал. Он по-прежнему удивлённо смотрел на меня, взяв в руки крестьянскую подкову, а пока я говорил, постукивал по пей куском сломанной подковы, которую он ранее принимал за настоящую. Она давала чистый звон — слишком чистый для обычной подковы, что служило подтверждением моих подозрений.

За этим нас застал хозяин цирка, который пришёл, чтобы поздравить Кураткина: ведь он сберёг кошелёк с деньгами, — ну и, соответственно, наградить артиста. Хозяин был воистину доволен, как вы можете легко себе представить. А Кураткин тут же рассказал ему о моём поступке, отдав разглядеть несломанную подкову.

Тот проверил подкову на звук таким же способом, как Кураткин. «Неудивительно, что ты не мог её сломать, — сказал он после такой проверки. — Это специально закалённая подкова, умело подготовленная для того, чтобы удалось легко выиграть приз. Нам с тобой на самом деле обоим повезло, что Засс оказался таким смышлёным. Ты будешь вознаграждён, сынок, Андржиевским здесь и сейчас за твоё радение делам цирка». И он вручил нам с Кураткиным по два новеньких золотых. Но силач отказался получать свою долю. «Это неправильно, — заявил он. — Только малыш Засс заслуживает награды. Посему пусть моя доля достанется ему». И я получил все четыре золотых, став, таким образом, на мой юный взгляд, очень богатым.

Время шло, и мы уехали с места, где все это случилось, перемещаясь по кругу, и снова перед нами был Оренбург. Все эти дни жизнь была однообразной. Иногда выручка была хорошей, и мы наслаждались, покупая всё, что хотелось. В другие дни дела шли не так хорошо. Последнее, должен сказать, случалось чаще.

Я теперь ближе, чем раньше, сошёлся с Кураткиным, ибо за заслугу перед цирком Андржиевского мне вышло повышение. Раньше я просто помогал ему, одетый в красивую униформу ассистента. Но теперь мне было позволено участвовать в шоу, выходя полуобнажённым, как все силачи, и исполнять небольшие номера — как свои собственные, так и вместе с ним. Мои мечты стали сбываться. Я усиленно тренировался каждый день, а великий Кураткин раскрыл мне множество секретов, все это помогало развиваться дальше. «Однажды, малыш Засс, — сказал он, — ты будешь очень знаменитым силачом, если только не бросишь это дело. Я никогда не видел такого маленького, но сильного юношу». Мой вес в то время, должен сказать, был около 10 стоунов. Возможно, здесь в Англии, это не так уж мало. Но в России — да! А по сравнению с 18 стоунами Кураткина это действительно очень, очень мало.

В положенный срок мы прибыли в Оренбург, где у нас целый день ушёл на подготовку. Хозяин предвкушал приличные сборы: большие толпы народа собирались вокруг цирковой площадки. Мы стали здесь популярными.

Меня же томило беспокойство. Те шесть месяцев с отъезда из дома, которые я должен был провести в оренбургском локомотивном депо, почти прошли, а отец пребывал в неведении, что я стал артистом бродячего цирка. Ибо, теперь я должен вам признаться, что я так и не появился в том заведении, чтобы, как это было оговорено, приступить к своим обязанностям. Отцу же я солгал, что благополучно добрался и начал работать со всей душой и напишу снова попозже. То, что я сказал о работе, было истинной правдой, хотя это не была работа в локомотивном депо. Но отец-то не должен был знать этого для его же спокойствия.

Однако выход для меня должен был появиться, какой — вы сейчас узнаете.