I. ДРУЖБА НАРОДОВ

I. ДРУЖБА НАРОДОВ

Год 1920-й. Кремль. Солнечное летнее утро.

Небольшая комната около зала Совнаркома — сегодня комиссионная. Здесь назначено совещание по определению границ Казахстана, выделившегося в 1919 году как автономная государственная единица. Новое государство хочет уточнить свои рубежи. Вопрос сложный и деликатный. Об этом свидетельствует приготовленная на стене карта. На ней выделяются среди степных кочевий оседлые хозяйственные угодья. То русские казаки и переселенцы заселили и освоили бывшие казахские земли.

Сегодня совещание должно решить запутанный историей вопрос: в чьи государственные границы должны быть включены эти земли? Останутся ли они в границах Сибири — по национальности современного русского населения — или отойдут к Казахстану.

Ожидаются жестокие споры. Сибирский ревком — против передачи новой республике прииртышской и переселенческой территории. А представитель центра в Сибирском ревкоме, наоборот, — за отчуждение от Сибири этих земель.

Вчера в подготовительной комиссии эти разногласия уже столкнулись, но остались неразрешенными и перенесены на сегодня. Сегодня будет вынесено окончательное решение.

Но комната еще пуста. Большая стрелка часов почти за полкруга до срока. А в комнате пока лишь один человек — председатель предстоящего совещания — Ленин. Это его обычай — не затруднять ожиданием других.

Нам странно видеть: авторитетнейший руководитель самого обширного в мире государства — в положении рядового сотрудника собственной канцелярии, в роли собирателя первичной комиссии!

Первых пришедших на заседание он встречает словами:

— Пожалуйста, товарищ! Входите, присаживайтесь! Приглашает приветливо, просто, как хозяин гостей в своей квартире.

Сам он не садится, а неспешно шагает — от стола к карте и к двери. Плотно сбитая фигура, поношенный пиджак. Пытливый, внимательный, проникающий взгляд и дружеский, приветливый разговор придают канцелярской обстановке отпечаток неофициальности, домашности.

— Из Сибири? Как добрались? Хорошо ли вас устроили? Присаживайтесь, сейчас подойдут.

Речь Ленина стремительна. Но слова произносятся четко, ясно. Так же и жест, и движение: не резки, но точны и быстры, без всяких признаков суетливости. Собранность и целеустремленность в каждом движении.

И эта легкая в говоре картавость, скрадывающая резкие звуки слов… Она смягчает резкость ленинской речи:

— Вы против нашего проекта. Почему вы хотите обидеть этот хороший народ?

Это "вы" звучит у Ленина не как индивидуальное обращение ко мне — Сибиряку[221], а явно подразумевает и тех, кем я послан и кого представляю. И Сибиряк понимает. Это сразу отрывает его от собственной принципиальной позиции. Он становится объективным ее наблюдателем, а она приобретает самостоятельный, не личный, а общественный интерес и новый смысл, чем казалось до этого. Она оказывается и для него самого более доступной обозрению, притом с какой-то необычной, новой стороны, подсказанной Лениным.

Сибиряк — приземистый бородач из бывших сибирских ссыльных — удивлен и обрадован. Он знал, что совещание пойдет под председательством Ленина. Но совсем не ожидал встретить его здесь раньше всех участников. Откуда Ленину известна его точка зрения? Он так по-товарищески просто о ней говорит…

Сибиряк получил на месте строгий наказ: блюсти целостность сибирской территории. А поэтому сейчас же изготовился к бою:

— Не обидеть… а хотим предупредить возможность острой национальной вражды между казахами и сибирскими казаками.

— Поэтому предлагаете утвердить между ними шовинистические рогатки? — оживляется Ленин. — Но ведь это как раз и есть источник острейшей национальной вражды! Вы не находите?

Ленин останавливается и круто оборачивается к Сибиряку. Твердый, пронизывающий и одновременно иронический взгляд смягчается дружественной благодушной усмешкой. Этот живой, не портретный взгляд Ленина, такой новый и близкий, смущает Сибиряка. Он не сразу находит ответ. Вопрос снова встает перед ним по-новому, с иной стороны, — не от Омска, а от Москвы, без полемики, не формально, а по-живому. Но Сибиряк упорствует на своей наказной позиции.

— Историческая земельная распря, — ищет он свою формулировку, — заставляет предполагать…

— Какой вздор! Переверните вопрос — обнаружится сибирское великодержавие. Это же куда опаснее!

Ленин смотрит на Сибиряка с веселым прищуром, как будто хочет сказать: "Как же так, братец мой, ты этого не заметил?"

Тон и усмешка те же — благодушно приветливые. Но слова серьезны и точны. Эта точность требует такой же точности и в ответе. Она ломает готовую защитную схему Сибиряка, заставляет его иначе подойти к делу.

Ленин как будто читает невысказанные мысли Сибиряка, как будто видит его внутреннее смятение. Он говорит ему по-дружески мягко:

— Не с сибирской вышки посмотреть надо… И даже не с Ивана Великого. А может быть с Гималаев? — чуть усмехнулся Ленин. — Разумеется, не в английские окуляры!

Эти английские окуляры, намекающие на двухвековое английское владычество в Индии, открывают Сибиряку еще одну новую брешь в его уже привычном взгляде на вопрос. Он не сразу находит нужный ответ.

Комната начинает наполняться. Один за другим приходят участники совещания. Зная обыкновение председателя, они тоже поспевают до срока, более серьезные и подтянутые, чем обычно. Деловито занимают места и обмениваются негромкими фразами.

Состав совещания почти тот же, вчерашний, — представители наркоматов и мест. Новый на совещании лишь председатель. И другая — меньше и проще — комната.

Ленин одинаково внимательно встречает каждого. Каждому успевает бросить дружеское приветствие, послать усмешку, знакомый внимательный взгляд. С некоторыми, как и с Сибиряком, перекидывается двумя-тремя короткими фразами по сегодняшнему вопросу, как будто хочет проверить себя или их.

Его реплики чаще всего неожиданны, необычны; простые слова звучат не по обиходному: оригинальное сочетание их, интонации речи раскрывают их иной, глубже обычного смысл.

Вот он быстро отметил глазами только что входящего: молодой человек с черной густой шевелюрой, в круглых очках. Он входит уверенно, смотрит прямо перед собой, не замечая других. Сибиряк уже знает его: это главный его супротивник Кантаров — сторонник самой "левой" позиции.

Один какой-то момент Ленин как будто любуется им, схоронив под усами улыбку. Потом сразу, что называется в лоб, атакует вопросом:

— Как вы сегодня насчет Иртыша?

Кантаров не казах. Но он известен своим проектом о принудительном выселении из Казахстана всех русских поселенцев. И он не задерживается с ответом:

— Иртыш? Разумеется, освободить и передать исстари казахские земли казахам.

— А переселенцы? А русские казаки?

— На Алтай — там много всяких земель!

— …исстари принадлежавших тоже другим народностям? — перехватывает Ленин. Он не скрывает своей иронии — уже сарказм звучит в словах и насмешкой брызжут глаза.

За столом с интересом прислушиваются. Кантаров остается неуязвим:

— Историческая справедливость, — настаивает он, — должна быть восстановлена!

— Справедливость — это из головы, — замечает Ленин. — А реально — это новое насилие над массами, вам не кажется?

Такие встречи председателя никого, по-видимому, не обижают, не ставят в неловкое положение. Наоборот, люди сразу вводятся в курс дела как его активные выполнители, имеющие право на собственное суждение. Дело обертывается к ним как раз той стороной, которой до этого они, может быть, и не замечали или не придавали значения. Они становятся доступнее, ближе друг к другу, как будто пришли не на официальное заседание, а на дружескую беседу.

Вероятно, не редко и не только в исключительных случаях Ленин берет на себя непосредственное руководство в комиссиях. И комиссии с его участием, вероятно, многолюднее и полнее обычных. Однако в них, и это уже наверное, меньше сутолоки, больше порядка и дела. Как будто уплотняется при нем и самое дело, и даже время, в которое оно укладывается.

В дверь заглядывает и осторожно, боком проходит казах. Не так молод, смуглолиц, широкоскул, следы оспы на лице, небольшие внимательные глаза. В европейском скромном костюме и, видно, давно отошел от кочевых навыков. За ним так же осторожно, но уверенно входит другой — в национальном халате и лисьем малахае. Ленин оживленно приветствует их:

— А вот и они, именинники наши! Здравствуйте! Скажите нам, пожалуйста, для начала: что хуже — казаки над вами или вы над казаками?

Галим Тажибаев чуть трогает малахай, оглядывает собрание и недоуменно разводит руками. Но, взглянув на Ленина, расцветает широкой улыбкой:

— Не знай… Оба плохая! Я так думаю: зачем над, зачем под? Вместе надо!

Ленин, довольный, смеется. Он ищет взглядом Сибиряка. Переводит глаза на Кантарова. Глаза блещут внутренним веселым смехом.

— И учиться надо, правда? Учиться управлять… и уживаться с друзьями?

Посмотрел на часы уже как председатель…

— Кажется, все пришли? Приступим, товарищи? Задвигали стульями. Защелкали привычно портфели. Затихли негромкие разговоры. Никто не заметил, как переглянулись Канта-ров с Сибиряком. Вчера они добросовестно сражались друг с другом. И теперь взглядами как будто спрашивали один другого: ну, как сегодня?..

— За кем доклад? — открывает заседание председатель. — Товарищ Серго…[222] Пожалуйста! Коротенько, самую суть.

Председательские часы перемещаются из жилетного кармана на стол: старые навыки нелегальных собраний, когда каждая минута на строгом учете.

Почти все, кроме приезжих, знают ленинское "коротенько". Оно отнюдь не означает спешки и торопливости обсуждения, но ведет заседание к быстрейшему окончанию. Заключается в нем призыв к сосредоточенности внимания, к точности мысли. Подразумевается совет: не расплываться в словесных украшениях!

Сибиряк подсел к своему единомышленнику — иртышскому, казаку Гамидову. Они приехали сюда вместе и с одним и тем же наказом — защищать неотрывность Иртыша от Сибири. Немногословный Гамидов, более привычный к сибирским степным просторам, чем к заседаниям, чувствовал себя связанным. Боевое настроение первых московских дней у него неуклонно понижалось. Со вчерашнего дня Сибиряк заметил в нем неуверенность и колебания даже в вопросе об "иртышской" территории. Сейчас Гамидов особенно внимательно присматривался к Ленину.

Докладчик не растягивал. История вопроса, он знал, достаточно всем известна. Охраняя дворянское землевладение, царское правительство отнимало и позволяло отнимать земли у слабых народностей. На эти земли переселялись из России многие тысячи крестьян. Казахи, как и другие малые народы, под гнетом насилия вынуждены были тесниться и терпеть. Протесты их нередко переходили в восстания и свирепо подавлялись.

Лишь за четыре года до этого было подавлено последнее казахское восстание, сотни повстанцев были казнены и осуждены на каторгу…[223]

— Казахская ненависть к царизму, — говорит докладчик, — направлялась царскими сатрапами на русских поселенцев — крестьян и казаков. Национальная вражда становилась завесой для угнетателей и громоотводом народного гнева.

Поднимается докладчик — представитель Наркомнаца.

— Наша задача, — говорит он, — воспитать солидарность и взаимную дружбу разноплеменных народных масс. Государственная самостоятельность доселе угнетенных народностей — вернейшая предпосылка дружбы народов…

Подойдя к карте, он коротко набрасывает практическую программу организации территории новой Казахской советской республики: бывшие казахские земли, занятые русскими казаками и переселенцами, оставить за ними. Но нужно включить их в республиканские границы Казахстана. И включить в казахстанские рубежи также ближайшие государственные земельные фонды с находящимся здесь русским и иным населением, административными и культурно-хозяйственными учреждениями: городами, промышленными предприятиями, опытными станциями, племрассадниками, совхозами…

— Внешние республиканские рубежи, — поясняет докладчик, — уничтожат внутренние национальные перегородки, а с ними и племенную настороженность и вражду. Разноплеменное население на деле окажется в одном и том же правовом положении одного и того же государственного образования. И новые свободные политические взаимоотношения быстро перестроят бытие и сознание людей.

Кончил. Председатель посмотрел в его сторону:

— Все? Кто желает добавить? Пожалуйста. Коротенько.

Выступающие подчиняются председательскому призыву. Говорят без предисловия, без нарочитой расцветки, без излишней жестикуляции — коротко, просто, не повторяясь. Каждый говорит лишь то, чего до него не сказали другие.

Председатель, склонившись к столу, изредка поднимает глаза. Что-то пишет на лежащей под рукой бумаге. Однако внимательно ведет собрание. Именно ведет, направляет его. Слышит и оценивает каждое слово. И немедленно, в меру и с тактом, реагирует…

— Разрешите мне! — Кантаров проводит рукой по густой шевелюре — признак решимости и сдерживаемого волнения.

Председатель на момент поднимает к нему глаза:

— Пожалуйста, ваше слово. Собрание настораживается.

— Я все-таки должен обратить внимание, — замедленно и торжественно начинает оратор, — на то необоснованное примиренчество к исторической несправедливости, которое мы слышали в докладе…

— Что вы предлагаете? — вскользь замечает председатель, не поднимая головы и чуть нажимая на местоимение.

— Это я своевременно сформулирую.

— Продолжайте, пожалуйста. — И председатель перебрасывает клочок бумажки Сибиряку:

"Что вы знаете о влиянии (культ. — хоз.) переселенцев на казахов… скажите?"

Пока Сибиряк разбирает и обдумывает записку, Кантаров успевает закруглить свой вывод. Хотя Сибиряку этот вывод уже известен — выселение из Казахстана пришлых поселенцев на сибирские земли, — но он выслушал его точную формулировку. А теперь обязан возражать, но, к его досаде, оказывается лишенным отправной точки.

— Кто еще?.. Желательно бы услышать о взаимодействии хозяйственных форм — кто у кого теперь учится?

Взгляд председателя опять обращен на бумагу и карандаш. Но Сибиряк чувствует, что вызов относится именно к нему.

Он уже понял, как понимают и все участники заседания, что словам здесь тесно. Вянут и становятся лишними еще не высказанные им заготовленные раньше соображения. Мысли, казавшиеся дома неопровержимыми, поблекли и обвисли, как на сломанной ветви потемневшие листья… Но думать об этом сейчас уже поздно: Ленин ждет ответа на свою записку…

— В районах с русскими поселенцами, — отвечает на нее Сибиряк, — кочевое хозяйство быстрее становится оседлым и земледельческим. Чем раньше обосновался крестьянский поселок, тем гуще вокруг него оседают казахи-пахари. И тем заметнее рост культурных запросов в казахской юрте.

— А рост казахского батрачества в крестьянской избе? — быстро и насмешливо вклинивает председатель.

— Поднимаются в равной мере, — не задерживает с ответом Сибиряк, — и батрачество, и другие формы кулацкой и торговой эксплуатации казахов.

— Любопытное признание, — одобрительно усмехается Ленин. — И еще один вопрос к вам лично, — обращается он к Сибиряку, — присоединение этих районов к русской территории (скажем, к Сибири) не окажется ли поощрением и усилением этой эксплуатации?

— Несомненно, окажется, — говорит Сибиряк. — Это будет ее политическим подкреплением! ("А почему ты не видел этого раньше?" — одновременно в мыслях упрекает себя Сибиряк.)

— Что и требовалось доказать!.. — Председатель с чуть заметной добродушной усмешкой смотрит на Сибиряка.

Только теперь Сибиряк понял, как он, незаметно для себя, сдал председателю свои сибирские наказные позиции. Теперь даже не удивился и сам, настолько отсталым и ненужным показался ему сейчас его вчерашний бой за "иртышские" земли. Защита их в пользу Сибири представлялась теперь совсем неоправданной.

Но эти горькие размышления никого здесь сейчас не занимают. Независимо от них собрание идет своим порядком. Председатель не задерживает обсуждения. Слово получает Галим Тажибаев — защитник интересов рождающегося Казахстана.

— Тот товарищ, — кивает он на Сибиряка, — правильно говорит: казахи много страдают от русских купцов… И свои баи тоже не лучше. Баи крепче вяжут бедных казахов. Народ много беднеет. Скот гибнет без корма, хлеба мало получать можно. Надо самим сеять, зимой скот кормить. И учиться надо, у русских крестьян пример брать… — Он обводит глазами собрание, как будто желает проверить, что его поняли так, как он этого хочет.

— Что говорил докладчик — очень правильно: нам не можно без Иртыша!.. И мы не согласны отпускать на Сибирь трудящихся казаков и русских крестьян…

Он останавливается, как бы подыскивая слова. На лице отражается напряжение. Так бывает, когда оратор вдруг теряет ближайшую мысль и от волнения не может ее уловить.

Председатель мягко и осторожно подает ему конец оборванной нити.

— Иртыш вам нужен, чтобы учиться хозяйству?

— Да, да, — обрадованно принимает он реплику, — зимой много скота голодом пропадает. Казаки готовят сено — у них учиться надо!

— И учителей, хоть и плохи они, — ободряет председатель, — выселять не желаете?

— Зачем выселять? — оживляется Галим.. — Не надо выселять. Надо, чтоб жили — от них может большая польза казахам!

— Ну вот, это совсем неплохо, — говорит Ленин.

И Галим снова находит уверенность и нужные слова. Он видит и чувствует внимание Ленина и собрания. А Ленин, дружески улыбаясь, кивает ему и жестом дает понять, что главное Галимом уже сказано и нет пока нужды на этом задерживаться.

Эта безмолвная-перекличка председателя с Галимом Тажибае-вым для Сибиряка и Кантарова звучала упреком. Может быть, она действительно предназначалась больше для них, чем для неопытного казахского оратора.

Сибиряк наклоняется к Гамидову.

— Ну как, — осведомляется он у него, — продолжаем борьбу или свертываемся?

— Уж и не знаю… — колеблется Гамидов, — ведь у них действительно ни городов, ни фабрик, ни школ. Разбросаны по стойбищам. Ужаты со всех сторон… Нужно им помочь!

— Короче: наше предложение об "иртышской" территории не ставим?

— Да, я так думаю.

Молчаливо договорились нарушить сибирский наказ. И как будто свалилась обуза с плеч у того и другого. Каждому казалось, что с первого момента сегодняшней встречи Ленин уже знал всю неоправданность и надуманность сибирской позиции. Он ни на момент не сомневался, конечно, в идейной честности сибирских делегатов. Он доверял им. Доверял их готовности не остановиться перед правильными выводами.

И можно ли им теперь это доверие обмануть ради соблюдения формального подчинения наказу?!

Обсуждение подошло к концу. Решение для всех было ясно.

Председатель, соблюдая порядок до последнего момента, руководит собранием.

— Все ясно, товарищи? — обращается он ко всем. — Будем голосовать?..

Сторонников отрезки "иртышских" земель от Казахстана не нашлось.