ГЛАВА XX
ГЛАВА XX
У бабушки имелись, видимо, самые серьезные основания для того, чтобы не посылать «письменного подтверждения» Бакинцеву, ибо просто так, по лености или за недосугом, она никому никогда не отказывала в помощи. Насколько мое известно, бабушка не ответила на это и на последующие письма Бакинцева, но переправила их все Б. Н. Маркелову, словно бы не чувствуя за собой права единолично владеть документальными свидетельствами, так или иначе связанными с историческими событиями, очевидцем которых она была. В доме остались только отдельные копии писем и черновики посланий Б. Н. Маркелову.
«7.8.55 г.
(Черновик)
Посылаю вам, тов. Маркелов, второе письмо Бакинцева. Оно путаное, странное. У меня складывается впечатление, что он и есть Зенин. В первом письме он называет меня тов. Фаро, Карла — Карлушей. Я никогда не называла так Карла. Карлушей звали его только мать и сестры. К тому же все было иначе, чем рассказывает Бакинцев.
В своих воспоминаниях я нашла место, где говорится о том, что осенью 1907 г. в Баку на „Электрическую силу“ (Баилов) под именем Марии Николаевны дамой-патронессой из Петербурга приехала тов. Драбкина (бывшая жена Гусева) для сбора денег на рабочую печать. Вместе с Семеном Жгенти мы зашли к ней и попросили дать небольшую сумму из собранных средств для вновь организуемой типографии БК. Было решено сообщить о типографии товарищам лишь после того, как она будет готова. В то время я работала секретарем Биби-Эйбатского районного комитета и затеяла это предприятие на свой страх и риск. В условиях наступающей реакции ощущалась огромная потребность в типографии. Карл недавно приехал в Баку из Франции (Монпелье), где закончил курс естественных наук, и теперь был намерен поступить в Петербурге на историко-филологический факультет. Кроме нас с Карлом и Семена Жгенти, работавшего на Биби-Эйбате у Хатисова, о типографии никто не знал.
Семен Жгенти обещал найти помещение, а мы с Карлом решили пойти к его дяде, человеку либеральных воззрений, председателю Первого типографского товарищества, чтобы он помог достать станок, шрифт и порекомендовал бы хорошего, надежного наборщика. Дядя поначалу не соглашался, называл нашу затею авантюрой, но потом согласился с тем непременным условием, что никто, кроме нас, не будет вхож в типографию. Тогда же он указал на наборщика Зенина как на хорошего работника, любящего деньгу. Дядя сказал, что Зенин сможет выкрасть из типографии все, что нужно, только пусть делает это, когда в кабинете, через который можно выйти из типографии, не будет никого, кроме него, дяди.
Так мы познакомились с Зениным, оказавшимся большевиком, и от имени БК договорились о том, чтобы он снабдил типографию всем необходимым и начал работу в ней. В случае провала типографии дядя Карла обещал снова принять Зенина на работу. Видимо, тогда же Зенин взял себе подручного Бакинцева, но, скорее всего, он был один, а теперь это скрывает.
Семен Жгенти нашел довольно скверное помещение, которое в письме Бакинцева названо подвалом. Это была просторная, сырая, скверная яма, вырытая под полом бондарной мастерской, хозяин которой называл себя Карапетом Карапетовичем, хотя я не уверена, что это было его настоящее имя. Впрочем, все мы тогда жили под вымышленными именами…»
(Копия)
«Уважаемая тов. Фаро.
Поскольку Вы не ответили на последнее мое письмо, я решил еще раз написать Вам, чтобы дополнить сведения о себе, которые Вы могли получить также от Вашего брата Богдана Кнунянца. Мы вместе с ним проходили по делу Совета рабочих депутатов.
Кроме Вашего брата, помню Эразма Комара, Алексея Филиппова, Сверчкова, Федора Сильвестрова, двух или трех женщин и студента Арама Тер-Мкртчанца, который при повторном разборе дела уже не числился в списке обвиняемых, потому что в июле был казнен по приговору военно-полевого суда в Кронштадте.
Помню также рабочего Путиловского завода, члена Исполнительного комитета Осипа Логинова, который оказался впоследствии врагом Советской власти Серебровским и, возможно, уже тогда был связан с царской охранкой. Меня в свое время вызывали для дачи показаний по его делу, и я подтвердил, что знаю Логинова как Гришку-гапоновца.
С Вашим братом я встречался позже в Баку в 1910 году. К нему меня привел рабочий-литейщик Мисак Саркисян. Хотя Ваш брат жил в Баку под другой фамилией, я сразу узнал его.
Теперь таких, как мы с Вами, свидетелей пламенных лет революции, почти не осталось. Если бы я имел писательский дар, то обязательно насисал бы о том времена для нашей молодежи.
Надеюсь, Вы сможете ответить мне.
С искренним уважением
Бакинцев
10/1–56 г.».
«8.2.56 г.
(Черновик)
Не могу передать, Багдасар Николаевич, как взволновало и возмутило меня последнее письмо Бакинцева. У меня теперь не остается сомнений, что Бакинцев это и есть Зенин или другой связанный с ним провокатор. Прежде всего в этом убеждает меня упоминаемое в письме ишя Мисака Саркисяна, по чьему доносу осенью 1910 года был арестован мой брат Богдан. Об этом рассказал Серго Мартикян, которому я абсолютно доверяю. Во-вторых — то, что Бакинцев пишет о Серебровском (он же Осип Логинов).
Как-то Вы просили меня прислать воспоминания об А. П. Серебровском, а я до сих пор не собралась этого делать. Посылаю их Вам теперь в том виде, в каком они были когда-то написаны, то есть в виде беглых заметок.
Александр Павлович Серебровский родился в 1884 году семье старого революционера. Поступив на работу в главные железнодорожные мастерские Самаро-Златоустовкой железной дороги, на постройке которой работал его отец, сосланный под надзор полиции, Александр Павлович впервые сблизился с молодыми рабочими, посещавшими социал-демократический кружок, и вошел в организацию так называемого Уральского комитета.
Весной 1902 года Серебровский сдал экстерном за восемь классов и осенью поступил в Петербургский технологический институт, где в это время учился также Богдан Кнунянц.
Зимой он был арестован по доносу провокатора Рассказова и переведен в самарскую тюрьму, где уже сидела целая „уфимская компания“. Через несколько месяцев его выпустили на поруки до решения дела, сказав отцу: „Яблоко от яблони недалеко падает“.
Впоследствии Серебровский работал в Уфимском комитете партии большевиков, был сослан в Вятскую губернию, стал нелегалом, через Северный комитет партии был отправлен в Иваново-Вознесенск, снова был арестован, по дороге в Шуйскую тюрьму бежал с поезда, приехал в Ярославль на данную ему явку, затем переброшен в Москву, в Одессу. Вот как он сам описывал этот период своей жизни:
„В Одессе тов. Барон (Эссен) дал мне паспорт на имя Алексея Ухова, и некоторое время я благополучно работал в Николаеве, а затем — в Одесском комитете большевиков. В августе 1904 года был арестован на собрании у Кирпичного завода и месяца полтора пролежал в тюремной больнице, ибо был при аресте избит. Однако паспорт оказался хорошим (это была копия), к тому же в это время в Одессу приехал какой-то член царской фамилии (кажется, наследник). По этому случаю всех подследственных, кого можно было выпустить, выпустили, Я вышел на волю и был послан парторганизацией в Петербург.
В Петербурге меня направили сначала работать на Васильевский остров в качестве парторганизатора, но через месяц там оказался провокатор с гвоздильного завода (фамилию забыл), и многие были арестованы. Петербургский комитет посоветовал мне поступить работать на завод за Нарвской заставой. Я поступил на Путиловский завод в кузнечную мастерскую, где работал слесарем на штампах. Подложный паспорт я получил в Петербургском комитете. Если не ошибаюсь, дала мне его Елена Стасова.
В декабре мне было поручено работать в рядах гапоновской организации. Участвовал в забастовке Путиловского завода и в выступлении 9 января 1905 года. В начале февраля был отправлен в Баку. Работал слесарем сначала в Черном городе, потом в Балаханах. Состоял членом Бакинского комитета большевиков и организатором Балахано-Сабунчинского партрайона.
После августовской резни армян и татар и провала Бакинского комитета меня снова перебросили в Петербург. В сентябре поступил на Путиловский завод слесарем в старо-механическую мастерскую, в бригаду Шидловского. Был начальником большевистской боевой дружины за Нарвской заставой, членом Петербургского Совета рабочих депутатов от рабочих Путиловского завода.
Жил я по очень хорошему паспорту, полученному при выезде из Баку. Был арестован 3 декабря 1905 года в Вольно-экономическом обществе. Летом 1906 года судился под фамилией О. Логинова. Почти перед самым вручением нам обвинительного акта меня вызвали из тюрьмы в жандармское управление и почему-то ввели через парадный подъезд в большую комнату, где находился полковник Николаев. Сказав, что меня привели сюда по ошибке, он указал на другую дверь. Я быстро направился к ней, опередив сопровождавшую охрану, и столкнулся лицом к лицу с типографским рабочим Зениным, который, казалось, был смущен встречей. Он тотчас куда-то исчез. Мне бросилось в глаза, что Зенин отпустил усы, и удивило, что он шел по коридору без охраны. Потом выяснилось, что Зенин был провокатором и находился, видимо, в жандармском управлении для опознания. В другой комнате сидели генерал Иванов и товарищ прокурора Меллер. Те тоже сказали, что произошла ошибка, и извинились. Я было поверил, но потом узнал, что и с другими товарищами произошла такая же „ошибка“.
Суд отложили до осени, а меня освободили под залог в 2 тысячи рублей до суда. Деньги внес Н. Д. Соколов, мой защитник.
Выйдя из тюрьмы в начале осени 1906 года и снова переменив паспорт, я стал работать в Петербургской партийной военной организации, перевозить оружие через финляндскую границу. Потом у нашей организации зародилась мысль проникнуть в солдатскую среду. Явившись на призыв в октябре 1906 года, я добился назначения в Кронштадтскую крепость, но скоро меня перевели во Владивосток. Мне удалось наладить связь с партийной организацией и довольно хорошо работать, но после восстания на „Грозящем“ 17 октября 1907 года я был арестован в минной роте.
В конце 1908 года я уехал учиться в Брюссель, и в 1911 году окончил курс с дипломом инженера-механика. Вернулся в Россию, работал в Сормове, в Москве на заводе Бромлея, был арестован и выслан из пределов центральных губерний. Благодаря знакомству с инженерами, работавшими по холодильному делу, получил работу, связанную с установкой холодильных машин завода „Франц Крулль“.
В июле 1914 года меня забрали рядовым в армию. Однако завод „Франц Крулль“ выхлопотал, чтобы мне дали возможность работать по специальности. В сентябре 1915 года фирма „Крулль“ добилась того, что меня отпустили работать на завод в Ревель. Как только произошел переворот, я вернулся в Петербург и стал работать на заводе Людвига Нобеля. 1 января 1918 года был назначен членом правления Путиловского завода, а в августе 1918 года — заместителем Л. Б. Красина в Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии.
С марта по ноябрь 1918 года — комиссар-начальник военного снабжения Украинского фронта, затем — заместитель наркома путей сообщения. В мае 1920 года меня назначили председателем „Азнефти“ в Баку“.
После Петербурга и Баку я встретилась с тов. Серебровским в Москве на XV партийной конференции, когда уже работала в статистическом отделе ЦК партии. Вскоре он стал моим мужем.
В течение ряда лет тов. Серебровский был заместителем председателя ВСНХ, членом ЦИК СССР, непосредственно отвечал за золотую и нефтяную промышленность. Его выдающиеся организаторские способности сочетались с увлеченностью, которая ни перед чем не останавливалась. Энергия его была неисчерпаема, память необъятна, интеллектуальные способности из ряда вон выходящие.
Так случилось, что жизнь наша не сложилась, и мы расстались друзьями.
Последний раз я встретилась с Серебровским в 1936 году в Новосибирске в кабинете первого секретаря Западно-Сибирского крайкома партии тов. Эйхе. Больше я его не встречала. В 1937 году его больного увезли из Кремлевской больницы, и он уже туда не вернулся.
Конечно, не для того все это пишу я Вам, чтобы оградить его от чудовищной клеветы Бакинцева-Зенина. Жизнь Александра Павловича не нуждается в адвокатах.
Если что будет нужно, обращайтесь, пожалуйста, без церемоний.
Фаро Кнунянц».