ЛЕТЯТ ПОД ОТКОС ЭШЕЛОНЫ
ЛЕТЯТ ПОД ОТКОС ЭШЕЛОНЫ
Уже десять дней, как партизаны Федорова покинули временный лагерь на Уборти. Позади остались раскисшие дороги белорусского Полесья, Горынь-река, лесная, с коричневой водой, Стырь.
Волынь встретила ленивой тишиной. Глухие, полузаросшие лесные проселки, горькие запахи осины и ольхи. Когда же проселки выныривали из лесных дебрей, глазам открывались многоцветные, как лоскутные одеяла, поля. А за полями снова темнели синие леса. Тихие лесные речушки, хмурые, затянутые по краям озера. Над соломенными крышами лесных деревень островерхие крыши церквей. Как будто и войны нет.
Только обманчива эта тишина. У въездов в села — огромные кресты, на перекладинах которых либо краской намалевано, либо выжжено раскаленным железом: «Або вызволишь Украину, або загинешь за нее». Бандеровский лозунг. Партизанские дозоры все время чувствовали на себе чей-то пристальный взгляд, словно кто-то шел рядом с ними, таясь в чаще. Иногда навстречу дозорам на узкие лесные дороги вдруг выезжали крестьянские повозки без возниц, с вожжами, привязанными к грядкам телег, а на телегах, пугая лошадей, лежали еще теплые трупы зарубленных людей с приколотыми к одежде бумажками — «червонный». Это бандеровцы подавали о себе весть, пытаясь нагнать страху на идущих с востока партизан.
Соединение вступило в пределы так называемой «полесской сечи». Чем дальше, тем пугливее население. Не выбегали навстречу партизанам деревенские ребятишки. Молча, прячась друг от друга, глядели из-за плетней селяне: сосед боялся соседа.
В Камень-Каширских лесах, между реками Стырь и Стоход, откуда до Ковеля рукой подать, создавалась прочная база партизанского соединения Федорова. Здесь партизанские батальоны могли отдохнуть, выйдя в резерв командира соединения, подлечить своих раненых и больных, одеться, обуться, пополниться припасами, отремонтировать оружие. Эту свою базу партизаны окрестили Лесоградом. Отсюда, из штаба соединения, тянулись нити к каждому батальону.
Генерал сказал, ступив на землю Лесограда: «Мы пришли сюда надолго». И потребовал строиться обстоятельно, с фронтовым комфортом. Вновь под руководством Алексея Садиленко была создана строительная бригада. Командиру и комиссару собрали две настоящие избушки. Остальным строили прочные землянки: в глубокие котлованы опускали срубы изб, отобранных у немецких прислужников, потолки засыпали землей и обкладывали дерном. Сухо и тепло.
Себе минеры построили «салон-вагон», использовав для этого сруб какого-то длинного сарая.
Непривычная работа вконец вымотала минеров, и им разрешили денек отдохнуть. Главный «прораб», под руководством которого велось все строительство, Алексей Егоров, лежал навзничь на мягком травяном ковре. Неторопливо текли мысли. Как-то пойдет боевая работа подрывников? Налаживать отношения с ними оказалось сложнее, чем он думал. Алексей болезненно переживал недоверие, с каким встретили его ветераны роты Садиленко, «крокодилы», как их шутливо называли в отличие от «аллигаторов» — начинающих подрывников и дилетантов. Эта негласная иерархия строго поддерживалась самими минерами. И хотя за недели работы «академии» они вроде бы притерлись, даже подружились, но и сейчас для Клокова, Павлова, Резуто, даже для степенного Садиленко, он по-прежнему новичок. Замечательные ребята, никакая работа им не страшна, но в свободное время не попадайся на зуб — перекусят.
Егоров понимал, что только бой уравняет их, и ждал начала операции с надеждой. Боя он не боялся. Только бы с минами все в порядке, от этого зависит судьба всей операции. Ковель! Надо так затянуть этот узел, чтобы мышь не проскочила, а не то что эшелоны. Конечно, минеры на линии будут не одни, батальоны их прикроют. Но все же успех-то зависит от смелости и умения самих «академиков». А как еще поведет себя «эмзеде»?
В душу заползал неприятный холодок. Первая же неудача может подорвать с таким трудом привитую веру в новую технику. Одно дело изучение и учебная постановка мины на учебном полигоне, и совсем другое — боевая обстановка. Ведь и во время учебы не все ладно выходило. Был же как-то случай — взорвался в руках у курсанта по небрежности капсюль и оторвал полпальца. И гадюкой поползла среди подрывников молва: «Прежде чем подорвешь вражий эшелон, сам взлетишь в воздух». Много тогда сил пришлось потратить Егорову, чтобы вернуть доверие к новой мине.
Беспокойные мысли Егорова прервал посыльный из штаба, сообщив, что старшего лейтенанта вызывает командир соединения.
В командирской избе уже находились генерал, комиссар Дружинин, начальник штаба и начальник разведки Дроздов. Ждали Егорова.
— Подсаживайся к столу, Алексей Семенович, — пригласил Федоров. — Вот тут передо мной план операции «Ковельский узел» и проект приказа, который вы сочинили с Рвановым. Давайте посоветуемся. Мы вышли в назначенный район. Отсюда батальоны должны разойтись по своим участкам, причем как можно быстрее. Медлить нельзя — разведчики доносят, что движение на линиях от Ковеля на восток резко усилилось.
По просьбе Федорова начальник штаба изложил основные моменты плана. Егоров знал план хорошо — они вместе с Рвановым ломали голову над ним. В отличие от прежней тактики кратковременных выходов диверсионных групп к дороге и последующего «отскока» после выполнения задания, план предусматривал «посадить» по батальону с группой минеров на каждое из направлений железной дороги Ковельского узла. Они становились хозяевами участка и отвечали за него, добиваясь прекращения на нем движения вражеских поездов.
Алексей задумался. Словно издалека доносились до него слова Рванова об организации взаимодействия батальонов и обеспечении боевой работы. Раздумья прервал Федоров.
— Товарищ Егоров, подрывники готовы к выполнению предложенного плана?
— Минноподрывные группы созданы во всех батальонах и готовы к выходу в свои районы вместе с батальонами. Остается перед массовой постановкой проверить новую мину в боевых условиях. Прошу разрешить эту работу провести мне лично с группой минеров роты Садиленко. Дело-то новое. К тому же хотел бы взять на пробное минирование командиров диверсионных групп батальонов.
Федоров посмотрел на Дружинина и Рванова. Те в знак согласия кивнули головами.
— Сколько времени вам понадобится на пробное минирование?
— Суток пять-шесть.
— Много. Даю от силы трое суток. И не теряйте времени, выходите сегодня же.
Через два часа колонна минеров вышла из Лесограда на юг, на линию Ковель — Сарны, в район села Маневичи. Там должен быть нанесен первый удар.
Колонна получилась большая. Решив одновременно поставить пятьдесят мин, Егоров вынужден был взять с собой почти полтонны взрывчатки и прочее имущество подрывников. Все это было уложено на пять подвод, по числу боевых групп, во главе которых стояли такие асы, как Клоков, Резуто, Мыльников, Садиленко и Денисов. С первым отрядом на минирование отправлялись опытные минеры Павлов, Василий Кузнецов — Чалдон, как его звали друзья, — Павел Строганов, его тезка Павел Медяный с женой Ниной. В каждую группу входило пять подрывников. С отрядом шла медсестра и связисты с радиостанцией.
Впереди шел батальон Лысенко, поэтому Егоров решил не выдвигать дозоров, а быстрее двигаться к базе батальона, штаб которого должен расположиться где-то возле села Серхово.
Егоров ехал на первой повозке с проводником Колей Слопачком. Лошадь неторопливо тащила тяжело нагруженную повозку. Дорога вилась среди зарослей ольхи. Из чащи тянуло застоявшейся сыростью. Запущенный лес, заросший густым подлеском, с поваленными бурей трухлявыми стволами деревьев, выглядел диким. В сухих местах кое-где попадались старые военные погосты времен первой мировой войны. Тогда на Стоходе шли тяжелые бои, и много русских солдат покоилось под покосившимися над братскими могилами крестами.
Коля Слопачок без умолку рассказывал, как хорошо тут было до войны. Он из Маневичей, а сюда хаживал с матерью по грибы и ягоды.
— Хочется домой? — спросил Егоров.
— Хочется, да нельзя. Я четыре раза убегал из эшелона — в Германию отправляли. Теперь меня полицаи запомнили, голову оторвут, если поймают.
Уже в сумерки догнали батальон Лысенко в Серхово. Вместе с ним определили участки каждой группе минеров, закрепили за ними автоматчиков для прикрытия. Подрывники забрали взрывчатку с повозок и растаяли во тьме. Нет, сегодня они еще не будут ставить мины, а только разведают свои участки. Из засад, с деревьев они будут внимательно наблюдать за противником ночь и день, чтобы следующей ночью заложить под рельсы мины.
Лишь двое — Всеволод Клоков и Владимир Павлов — пойдут минировать сегодня, как только вернется проводник. Им доверено поставить пробную мину. Это будет последний экзамен новой мине.
Егоров волновался, пожалуй, больше самих минеров, и руки его предательски дрожали, когда он помогал ребятам снарядить мину. По всем расчетам, она должна сработать рано утром, часов в семь-восемь, на виду у всех.
— Пора, товарищ старший лейтенант? — тронул Егорова за рукав старший группы — Клоков.
— Пора, — сдерживая неожиданно охватившую его нервную дрожь, ответил Егоров. — В добрый час.
…Они шли впятером. Впереди маленький, легкий на ногу Коля Слопачок, за ним Всеволод Клоков с автоматом и тяжелой сумкой на боку, потом Володя Павлов со взрывчаткой на спине. Шествие замыкали Егоров и его неизменный спутник Павел Строганов.
Впереди посветлело. Опушка. До насыпи метров сто. Здесь где-то должно быть прикрытие. Егоров тихо свистнул. Из-за деревьев появился высокий партизан с автоматом.
— Как впереди? — вполголоса спросил Егоров.
— Все тихо.
— Предупреди автоматчиков, что минеры выходят на линию.
Легким охотничьим шагом продвигались минеры. Возможно, они первыми испытают радость удачи. А сейчас первыми идут навстречу опасности.
— Замри! — остановил Володю предостерегающий шепот Всеволода.
Со стороны будки путевого обходчика появились две неясные фигуры. Патруль! Павлов словно прирос к земле.
Гитлеровцы, громко переговариваясь, посвечивая фонариками перед собой, шли по шпалам, время от времени нагибаясь к рельсам и постукивая по ним. Удаляясь, затихли их голоса, лишь вспыхивали огни фонариков. Через полчаса они вернулись к будке. Минеры поползли вперед, еще ближе к полотну, под самую насыпь. Теперь надо узнать, когда охранники снова появятся. Промокла одежда. Роса обильно смочила траву. Это плохо — утром темный след могут заметить. Надо идти к кустам.
Вот он, патруль — снова. Ребята засекли время: хватит ли на минирование? Все повторилось, как и в первый раз. Теперь один из патрульных напевал. Когда охрана ушла, минеры кинулись на насыпь.
Отложены в сторону автоматы. Павлов быстро расстелил плащ-палатку, а Клоков, достав саперную лопатку, стал лихорадочно копать под шпалой яму для заряда, ссыпая землю на палатку. Павлов помогал ему. Они знали: хорошая маскировка — девяносто процентов успеха.
Предельно напряжены нервы. Но вот яма готова, на дно лег пакет со взрывчаткой, в мину вставлен капсюль, проверен замедлитель, мина осторожно уложена под шпалу. Клоков выдернул предохранительную чеку и положил в нагрудный карман. Вернувшись в отряд, он сдаст чеку командиру. Павлов быстро засыпал яму землей. Заровняли, выложили сверху щебень. Работали «не торопясь, но поскорей», как любил говорить Всеволод.
Вот и все. Осторожно сползли с насыпи, унося на палатке лишнюю землю.
— Как дела? — послышался вдруг рядом шепот.
«Егоров! Не выдержал. Приполз», — подумал Клоков.
— Уже поставили. — Клоков показал предохранительную чеку.
— Молодцы, — прошептал Егоров.
Осторожно, чтобы не встревожить охрану, минеры отошли к опушке. Теперь оставалось ждать утра, когда должна «блеснуть» мина под вражеским эшелоном.
Июльская ночь короче воробьиного носа. Скоро начало светать. В густом утреннем тумане исчезли поляна между лесом и насыпью и сама насыпь. Лишь над головой, куда еще молочная муть не поднялась, плыли на восток утренние облака.
— Полететь бы за ними, — глядя в небо и покусывая травинку, мечтательно произнес Всеволод. — Хоть бы глазком глянуть, как там мои старики…
— Так бы съездил я в деревню, поглядел бы на котят, — насмешливо пропел Володя Павлов. — Рано лететь, еще «эмзедуха» не сыграла. — Он прислушался. С полотна донесся негромкий говор, смех, постукивание по рельсам.
— Нюхают, гады. — Павлов поднял автомат. — А что, если им тревогу объявить?
— Не дури, хлопче, ну! Лежи смирно. — Клоков положил руку на автомат друга.
Стихло все на полотне. Томительно тянутся минуты, складываясь в часы. Наконец послышался шум поезда. Отфыркивается паровоз на подъеме, щелкают колеса вагонов на стыках. Подрывники замерли. Вот сейчас произойдет то, ради чего они ползали вдоль «потешной дороги» на Уборти. Эшелон идет к своей гибели. Должно быть, уже поравнялся с местом, где заложена мина. Прогремели в тумане вагоны. Шум поезда постепенно стих.
Взрыва не было… Хмурит брови Егоров, недоверчиво смотрит на часы — половина восьмого. Растерянно переглядываются бывалые подрывники.
— Что-то мы не так, наверное, сделали. — Павлов решительно поднимается на ноги и берет сумку у Клокова. — Пока туман, пойду попытаюсь исправить.
— Ты что, спятил? — Клоков схватил его за руку. — Это тебе не «балалайка». И дела не сделаешь, и сам подорвешься.
— А как же быть, ребята? — умоляюще смотрит на минеров Володя.
— Давайте еще подождем, — решительно говорит Егоров. — Может, что-то с замедлителем?
И снова томительное ожидание. Давно поднялся туман, и полотно железной дороги как на ладони.
— Заложили бы твою «балалайку», был бы тот эшелон нашим, — ворчит Павлов.
— Брось скрипеть, Володька, и без тебя тошно. Может, не мина виновата, а мы с тобой, — сердится Клоков.
Когда рассеялся туман, немцы перестали выходить на патрулирование: и так просматривался весь участок. И партизаны видят то место, где зарыта их загадочная мина. Кругом тихо, очевидно, фрицы завтракают. И вдруг из будки вышла очередная пара патрульных. Идут не спеша, внимательно смотрят под ноги, словно что-то потеряли. Остановились. Один медленно приседает на корточки, рядом опускается другой.
Минеры насторожились. Правда, от их мины патруль находится метрах в восьмидесяти, но, если что-нибудь заподозрят, поднимут шум, и тогда беги в лес. Но, к счастью, патрульные встали и пошли дальше. «Замедленку» миновали без задержки. Хорошо замаскирована! Да только что толку, если она не сработала.
Торопливо вернулся патруль, и скоро послышался шум нового поезда. Уже приближается к заминированному участку. Паровоз бегунками проехал мину, и тут из-под колес вынеслось желтое пламя. Паровоз стал подниматься на дыбы. Раздался тяжелый грохот взрыва. Передние вагоны полезли друг на друга, а следующие за ними стали валиться на бок.
Из будки обходчика выбежали гитлеровцы, над ними взлетела в небо красная ракета. Охрана открыла из автоматов огонь по опушке леса. Двое патрульных, пригнувшись, побежали к поезду, откуда тоже открыла огонь поездная охрана. Над головами подрывников засвистели пули, но гитлеровцы стреляли наобум, и пули их были не опасны.
Минут через тридцать со стороны Маневичей показался вспомогательный поезд. Впереди его шла бронедрезина, с которой фашисты обстреливали пулеметным огнем обе стороны дороги. Из вагонов высыпали автоматчики и, ведя огонь, направились к лесу.
— Всем отходить в лес, — приказал Егоров. — Огня не открывать, не обнаруживать себя!
В Серхово вернулись без потерь. А к вечеру туда же пришли командиры групп: Резуто, Садиленко, Мыльников и Денисов.
— Ну, как, все в порядке?
— Кажется, все нормально, Алексей Семенович. Только вот взрыв спутал нам карты, — ответил за всех Садиленко.
— Да, неладно получилось, — согласился Егоров. — Всю округу переполошили. Но уж очень хотелось попробовать новую мину. Теперь придется ночку пропустить. А может, оно и к лучшему. Сегодня гитлеровцы прочешут местность вдоль дороги и успокоятся, посчитают, что диверсанты отскочили. А мы тем временем займемся постановкой мин. Только ставьте замедление не менее четырех дней, чтобы успеть до первых взрывов завершить работу. На том и порешим.
…Уже двое суток, как Егоров с отрядом минеров вышел на задание, а на железной дороге один-единственный взрыв. Об этом доложил в штаб соединения комбат Лысенко. А от Егорова — никаких вестей. Нервничал командир соединения, беспокоились в штабе. Москва требовала активных действий.
На третий день Федоров не выдержал, сам подался в район, где действовали минеры. Нашел своего заместителя, сухо поздоровался.
— Как прикажете понимать? — напустился он на Егорова. — Дни проходят, а взрывов не слыхать.
— Будут взрывы, Алексей Федорович, будут! — попытался Егоров успокоить разгневанного командира.
— Пустые посулы мне не нужны. Лучше скажите, сколько за двое суток подорвано эшелонов?
— Один и тот пробный, — спокойно ответил Егоров.
— Вы меня удивляете, — развел руками Федоров, злясь на спокойствие Егорова.
— Ничего удивительного нет. Чтобы парализовать движение на линии Ковель — Сарны, надо заложить на первый случай не менее пятидесяти мин на определенном расстоянии одна от другой, чтобы при восстановлении путей немецкие саперы не наткнулись на другие мины. Примерно так… — Егоров вытащил из чехла финку и провел на земле две линии, обозначив железнодорожную колею. Посередине начертил маленький кружочек — Маневичи. — У меня работают на участке пять групп, в каждой по две пары минеров. Больше двух мин за ночь они установить не в состоянии: ночи коротки, да и груз большой, почти по пуду на брата — с таким не побегаешь. Вот здесь, например, — показал Егоров на кружочек, — на восток от Маневичей, работает группа Дмитрия Резуто. На протяжении пяти-шести километров ей требуется установить десять мин, дальше то же самое должны сделать четыре другие группы. За две ночи всего этого не сделаешь, Алексей Федорович. И замедление мы ставим не менее четырех суток, чтобы не помешать минированию.
— Я пытаюсь вас понять, товарищ Егоров, — уже спокойнее сказал генерал Федоров, — но нам дорог не то что каждый день, а каждый час, каждая минута.
— Было бы хуже, товарищ генерал, — упрямо продолжал Егоров, — если бы мины начали рваться сейчас, когда мы еще не закончили минирование. Это насторожит фашистов, и все пойдет насмарку. Вы же знаете, что получилось у брянских партизан этой зимой. Там фронтовая обстановка заставила торопить партизан, и мины начали ставить с небольшим замедлением, чтобы они быстрее «созревали». Мины стали рваться очень быстро, и несколько гитлеровских эшелонов были подорваны, но это усложнило дальнейшую работу минеров. Враг, обозленный действиями партизан, усилил охрану железной дороги, после чего пришлось минирование продолжать с боями, под прикрытием крупных партизанских сил. Только на одном небольшом участке, где удалось поставить около семидесяти мин, подрывников прикрывали две бригады. И фактор внезапности перестал действовать. А у нас на пятьдесят мин — одна рота автоматчиков из батальона Лысенко. И та пока не потеряла, к счастью, ни одного человека. И немцы после пробной мины вроде снова успокоились. Я вас очень прошу, товарищ генерал, еще немножечко потерпеть.
— Время на войне, Алексей Семенович, дорого стоит. Сколько же еще ждать?
— Обещаю, Алексей Федорович, не позднее чем через три дня МЗД начнут регулярно работать на этом участке, а мы перейдем с минерами на другой.
— Ладно, еще три дня, но ни часом больше, — строго заметил Федоров. — Слыхал, что делается под Курском? Вот и подумай, какую помощь от нас ждут…
…Лишь на шестой день поздно вечером Алексей Егоров появился в штабе соединения. Весь в пыли и грязи, с закопченным лицом и красными воспаленными глазами, совсем обессиленный, но безмерно довольный. Все эти дни, расставшись с командиром соединения, Алексей был на ногах, прошагал десятки километров по лесам и болотам вдоль железнодорожной линии от одной группы минеров к другой, не заходя в батальон к Лысенко, почти без пищи и отдыха. Он рассказывал минерам о встрече с генералом Федоровым и о боях в районе Курска, помогал выбирать замедлители, шутил и смеялся, подбадривая партизан, и они вдруг увидели другого Алексея Егорова, не только строгого начальника, но и старшего товарища, заботливого и душевного. И общей была радость, когда на рассвете шестого дня «сыграла» первая из пятидесяти поставленных мин.
Гитлеровцы из дорожной и поездной охраны открыли бешеный огонь и стали прочесывать лес, но остановились, обескураженные тем, что никаких следов партизан в районе крушения не обнаружили. А через два часа на другом участке, почти за пятьдесят километров от первого, был сброшен под откос второй эшелон.
Алексей находился у Дмитрия Резуто, когда на линии, со стороны Сарн, появился вражеский бронепоезд. Он подорвался на мине, установленной Резуто. Паровоз не был сброшен с рельсов, но из-под него взрывом выбило колеса, и, уткнувшись носом в насыпь, он испуганно загудел. С бронеплощадок и из вагонов команда бронепоезда открыла жестокий огонь, но целей немцы не видели, и скоро огонь прекратился. Это была третья мина за один день. Можно было идти докладывать командованию соединения. И, не заходя в Серхово к Лысенко, Егоров пошел в Лесоград.
Первый, с кем он встретился, был комиссар соединения Дружинин.
— Где вы пропадаете? — сердито накинулся он на Егорова. — Уж и Лысенко запрашивали, не случилось ли чего с вами. Право, ведете себя как мальчишка…
Егоров вспыхнул, но сдержался.
— Товарищ комиссар, — доложил он, — массовая постановка мин замедленного действия на участке Ковель — Сарны завершена. В течение последних суток подорвано три вражеских эшелона, в том числе бронепоезд. Минеры и личный состав обеспечения потерь не имеют… — Егоров болезненно сморщился.
— Что с тобой? — встревожился Дружинин. — Ты, случаем, не ранен?
— Разрешите сесть, Владимир Николаевич, тогда расскажу. — Егоров тяжело плюхнулся на пень, оказавшийся поблизости, и блаженно вытянул ноги. Потом стряхнул с ног прилипшие мокрые портянки. Ноги были в ужасном состоянии: стопы не просто отекли, а распухли, как от водянки, пятки посинели, пальцы стерты до мяса.
Егоров не удержался и застонал.
— Э-э, да ты, гляди-ка, совсем обезножел. — Комиссар присел на корточки возле Алексея и с удивлением разглядывал его ноги. — Что это у тебя?
— Это плоскостопием называется, Владимир Николаевич, или, как у нас говорят, медвежьей лапой. Что и говорить, интеллигентная болезнь. — Егоров попытался изобразить беспечную улыбку. Подумалось, что капитан из военкомата был прав — доставят еще ему ноги заботы. Однако постарался превозмочь неутихающую боль и быстро стал перематывать портянки. Обулся, даже притопнул ногами, встал и вытянулся перед комиссаром. Дружинин сочувственно наблюдал за ним.
— Так три эшелона, говоришь? — переспросил он.
— Два эшелона и бронепоезд.
— Это здорово! Молодцы! Спасибо, Алексей Семенович, и тебе, и твоим подрывникам. — Дружинин крепко стиснул руку Егорова.
— Рано благодарить, Владимир Николаевич. Вот через недельку… Как по нотам полетят фашисты под откос. А сердились вы напрасно. Я, может, за эти дни на десять лет постарел. Не сыграй мины — хоть сам под колеса ложись.
— Ты поспеши к Алексею Федоровичу — он ждет тебя не дождется. Только, пожалуй, сперва приведи себя немного в порядок. — Дружинин критически осмотрел Егорова. — А я пойду доложу, что ты прибыл.
Федоров встретил Алексея на пороге избушки.
— Так, говоришь, сразу три эшелона? — забыв поздороваться, воскликнул генерал. — Рад, рад. Поздравляю… От души поздравляю и тебя, и твоих разбойников.
Федоров крепко обнял своего заместителя и потащил его к скамейке.
— А вот за то, что скрыл свою болезнь, всыпать бы тебе, да уж ладно — победителей не судят.
Егоров укоризненно посмотрел на Дружинина. Федоров перехватил этот взгляд.
— Да ты на него не дуйся. Он уже тебе исхлопотал персональный экипаж. Будешь меньше ходить, больше ездить. Нам к твоей здоровой голове нужны и здоровые ноги. Ну, ладно, докладывай.
Уже прозвонили полночь Кремлевские куранты из черного трофейного радиоприемника, который стоял в углу горницы на табурете, а беседа все продолжалась. К Федорову и Дружинину присоединился начальник штаба Рванов, вызванный генералом. Разговор от разведки боем перешел к планам на будущее. Командиры разошлись только перед рассветом. На прощанье Федоров приказал Егорову представить к наградам отличившихся.
Партизанские будни… Никакой тебе романтики: изнурительные ночные переходы, полуголодные привалы на мокрой траве и робкий костерок, возле которого даже обсушиться как следует нельзя, злые полесские комары, которых за их лютый нрав партизаны окрестили эсэсовцами, чай из смородинного листа, дерущий горло табачок-дубнячок да свинцовая тяжесть в ногах.
Но все эти невзгоды ничто, если знаешь, что ты и твои товарищи — это сила, заставляющая гитлеровцев в далеком фронтовом тылу держать в готовности десятки рот и батальонов для охраны зыбкого спокойствия. И потому бодры партизаны в походе, а на привалах, вздремнув часок-другой, уже поют.
Как только вернулись с пробного минирования подрывники роты Садиленко, ходившие на линию Ковель — Сарны с Егоровым, двинулись в свои районы партизанские батальоны. План операции «Ковельский узел» вступил в действие.
Остался в своем районе батальон Федора Лысенко. Прошел еще дальше на юг, на дорогу Ковель — Ровно, батальон Григория Балицкого. К границе с белорусским Полесьем, на линию Брест — Ковель, направился со своим батальоном Федор Тарасенко.
Последними покинули Лесоград батальоны Маркова и Николенко. Им предстояло завершить окружение Ковельского узла выходом на запад — на линию Любомль — Ковель и Ковель — Владимир-Волынский. Их мины первыми должны были рваться под колесами немецких поездов, идущих с запада.
Лесоград постепенно пустел, но жизнь в нем не остановилась. Она текла размеренно и буднично. Работали штаб соединения и различные службы. Связисты не отходили от своих «Северков» — партизанских радиостанций, настроенных на волны батальонов. Полный световой день трудились партизанские мастеровые в ремонтных мастерских, из хлебопекарни вкусно пахло свежим хлебом.
Как и на Уборти, здесь был оборудован минный полигон, и в «лесной академии» Алексея Егорова молодые партизаны учились опасному делу подрывников. Сам Егоров с минерами из роты Садиленко готовил группу диверсантов-подрывников для польской партизанской бригады, сформированной в соединении. Этой бригаде предстояло в скором времени уйти на территорию родной Польши.
А из батальонов шли добрые вести. Мины замедленного действия работали безотказно. То здесь, то там летели под откос вражеские эшелоны. Взрывы гремели непрерывно, ночью и днем, — немцы были вынуждены прекратить движение поездов в ночное время.
Первая задача — сократить поток эшелонов к фронту — была партизанами решена.
Гитлеровцы всполошились. Из Берлина в Ровно к рейхскомиссару Украины Коху примчались большие и маленькие «фюреры» и потребовали усилить охрану дорог. Шло сражение под Курском, и командующим немецкими армиями на Северной Украине срочно требовались резервы. Но усиление охраны не помогало. Эшелоны подрывались порой даже на глазах перепуганных охранников. Служба безопасности начала расстреливать охранников, но крушения на железной дороге от этого не прекратились.
В бессильной ярости гитлеровцы стали вырубать лес вдоль железной дороги, образуя широкую пустынную полосу отчуждения. Уж теперь-то, надеялись они, партизаны не смогут подойти незамеченными к дороге. Но партизаны не обнаруживались, а крушения не прекращались.
Фашисты устраивали засады. Но партизанские наблюдатели, круглосуточно не спускавшие глаз с дорог, вовремя засекали их.
Гитлеровцы попытались привлечь к охране дорог местное население. Они стали выгонять на пути жителей с задачей стучать по рельсам, как только заметят партизан. Но «клопфены» — «колотушки», как называли сами себя крестьяне, — делали вид, что не замечают партизан.
А взрывы продолжались, и число их росло. Гитлеровцы поняли, что спасение не в усилении охраны. Они поняли, что у партизан появилась новая мина. В Ковель понаехали из Берлина специалисты-саперы. Началась планомерная охота за новинкой.
Немцы скоро научились находить мины и даже попытались извлекать их из земли, но это стоило жизни нескольким наиболее отчаянным фашистским минерам — «эмзедушки» были снабжены «кнопками неизвлекаемости» — изобретением Егорова и Клокова. Тогда гитлеровцы, обнаружив мины, стали их подрывать и сразу же восстанавливать полотно. По рекомендации берлинских саперов теперь впереди паровоза ставили платформу с балластом. Она взрывалась, а паровоз оставался цел.
Эффективность мин замедленного действия резко снизилась. Штаб соединения Федорова был встревожен. Егорову было приказано найти способы борьбы с этими мерами гитлеровцев.
«Салон-вагон» Садиленко превратился в лабораторию. Бывшие железнодорожники Клоков и Павлов — инженер и студент — вспомнили старину и сели за расчеты регулировки взрывателей на тяжесть паровоза, на вес балластной платформы, на вибрацию и толчки ведущих колесных пар локомотивов. Мина становилась умнее.
Но из Лесограда всего не увидишь. И Алексей, забрав с собой из роты самых опытных минеров, поехал на линию.
Снова он на том месте, где была поставлена первая мина. Но теперь лесная опушка стала дальше от насыпи метров на восемьдесят. Будка путевого обходчика та же, но обнесена колючей проволокой, за которой возвышается бруствер окопа. Рядом с будкой врезан в откос насыпи дзот, уставившийся провалом амбразуры в сторону леса. По ту сторону насыпи курится дымок. «Видимо, блиндаж. Увеличили охрану», — решил Егоров.
Шестеро разведчиков замаскировались на опушке леса. Рядом с Алексеем — Федор Ильич Лысенко, командир батальона. На правах хозяина участка он принимает гостей из Лесограда. По старой учительской привычке обстоятельно, хоть и вполголоса, он рассказывает Егорову, как организовал наблюдение и минирование полотна.
По другую сторону от Алексея залег в кустах подрывник Николай Денисов, комиссар роты минеров, щуплый парень с озабоченным лицом. Он здесь и как минер, и как представитель Дружинина.
Чуть в стороне перешептываются Всеволод Клоков, которого в роте почему-то называют Володей, и Дмитрий Резуто, темноглазый скуластый крепыш. Чуть картавя, он рассказывает Клокову что-то веселое, отчего тот негромко смеется. Будущей ночью им предстоит поставить на этом участке контрольную мину. Уже совсем рассвело. Вот-вот за спиной из-за леса появится солнце. Партизаны устраиваются удобнее. Лежать им в засаде долгий день: считать эшелоны и число патрулей, количество охраны у будки, засекать время смены патрулей, время обхода, завтрака, обеда охранников.
У Егорова промокли гимнастерка, штаны, и он стал ворчать:
— Если бы два года назад мне сказали, что я способен целый день пролежать в луже и считать это обычным комфортом, не поверил бы. Я же что ни на есть самый настоящий избалованный горожанин.
— Лежи, избалованный горожанин, и помалкивай, — сердито шикает Лысенко. — Смотри, патруль появился.
«Теперь их трое», — отметил Егоров.
Впереди шел охранник с овчаркой на поводке. Собака резво трусила, натянув поводок и низко опустив голову к земле. За ними, осматривая путь, шагали еще два охранника с автоматами.
Возвратился наряд, как и прежде, через полчаса. А вскоре со стороны Маневичей пробежала бронедрезина, короткими пулеметными очередями обстреливая лес. Пули просвистели так близко, что заставили партизан приникнуть к земле.
— Предварительное прочесывание, — прошептал Лысенко. — Сейчас поезд пойдет.
И действительно, дрезина еще не вернулась, а на перегоне послышался шум поезда. Шел он медленно, впереди паровоза на бегунках была укреплена длинная решетка, нагруженная бутовым камнем. На площадках вагонов — пулеметы, из-за которых торчат головы пулеметчиков.
— Приучили фрицев к бдительному несению службы, — фыркнул Резуто.
За день прошло еще четыре состава. И все повторялось: собака, дрезина, пулеметные очереди по опушке. Ночью Резуто с Денисовым и Павлом Строгановым поставили мину, тщательно замаскировали ее и «замели» свои следы.
И опять утро. Немецкий патруль вышел из будки. Сегодня овчарка ведет себя беспокойно, часто поднимает голову и нюхает воздух, а потом рвется вперед, резко натягивая поводок. Возле мины, установленной Дмитрием Резуто, собака остановилась и подала голос. Патрульные подбежали и стали внимательно осматривать место постановки мины. Один из охранников выхватил из сумки ракетницу и выстрелил вверх. Взвилась ракета, оставив черный дымный след. Возле будки началось лихорадочное движение. Тревога!
Стало ясно: собака по запаху тола обнаружила мину. Терять больше нечего. Егоров переглянулся с Лысенко и скомандовал минерам:
— Огонь, ребята!
Клоков, Резуто и Денисов бьют длинными очередями по патрулю. Собака и ее проводник упали на рельсы. Ракетчик и третий патрульный кубарем покатились вниз по насыпи. А из дзота по опушке леса, где залегли партизаны, хлестнула длинная пулеметная очередь. Свистят над головами пули, с треском впиваются в стволы деревьев. Огонь довольно точен, местность, должно быть, пристреляна заранее. С насыпи сбежали несколько гитлеровцев и направились к опушке, ведя непрерывный огонь из автоматов. Прикрытие завязало бой. Минерам пришлось отходить.
Часа через два добрались до села Серхово. Собрались в хате комбата.
— Ну, что будем делать? — спросил скорее себя, чем присутствующих, Егоров.
В ответ — вопросительные взгляды.
— Можно было бы попробовать поглубже ставить мины, — нерешительно произнес Митя Резуто.
— Не колодец же копать — времени не хватит, — возразил Николай Денисов.
— Колодец не колодец, а поглубже ямки копать можно, — поддержал Митю Егоров. — И все же это не выход. Запах не закопаешь.
И снова тяжелое молчание.
Всеволод Клоков ломает в ладонях какую-то гнилушку, которую принес из леса, и раскладывает цепочкой на столе. Потом зачем-то нюхает ладони, кусочки гнилого дерева. Взгляд его веселеет.
— Алексей Семенович! Собака нашла место минирования по запаху тола. А что, если нам подкинуть ей этих запахов? Разбросать на большом расстоянии вдоль рельсов кусочки тола, пусть нюхает, а?
Всеволод взял гнилушку и показал, как собака будет нюхать тол. Все рассмеялись.
— А что, товарищи, Клоков, пожалуй, дело предлагает, — уже без улыбки сказал Егоров. — Почему не попробовать? Чем черт не шутит…
И снова Резуто, Клоков, Денисов и Строганов вышли на минирование. Только теперь километрах в пятнадцати от вчерашнего места. Пока Резуто с Клоковым закладывали мину под рельс, Денисов со Строгановым разбросали кусочки тола вдоль линии, подальше от мины. Закончив минирование, подрывники посыпали на всякий случай место минирования табачной пылью.
А через полчаса партизаны с удовольствием наблюдали, как овчарка гавкала возле каждого кусочка, не двигаясь с места, потому что ее так учили. Проводник и патрульные кидались от кусочка к кусочку, сбитые с толку, рыли землю, но все напрасно.
«Салон-вагон» минеров в Лесограде теперь никогда не пустовал. Здесь непрерывно шла «битва умов» с гитлеровскими специалистами, которые нет-нет да и преподносили партизанам-подрывникам неприятные сюрпризы.
Гитлеровцы обратили внимание, что партизаны минируют полотно на отдаленных от станции и безлюдных участках, и изменили тактику. Теперь со станции поезда выходили на больших скоростях, а на опасных участках сбавляли их настолько, что если даже и наскакивали на мину, то от взрыва выходил из строя только паровоз да один-два вагона. Через три-четыре часа путь восстанавливался, и движение возобновлялось. Разведчики сообщили, что на участках с высокими насыпями немцы после подрыва эшелона быстрее восстанавливают путь. Они сбрасывают под откос искорененные вагоны, ставят новые рельсы и возобновляют движение.
Егоров затребовал от командиров батальонов схемы участков пути. Скоро перед ним была полная картина дорог Ковельского узла. Теперь мины ставились недалеко от семафоров и выходных стрелок и на таких участках, где паровоз и вагоны, заваливаясь от взрыва, надолго забивали и свой, и параллельный путь. Минеры поняли, что «пустить под откос» звучит красиво, а на деле непрактично.
…Прошло два месяца беспримерной войны партизан генерала Федорова с немецкими захватчиками на дорогах Ковельского узла. Сотни километров железнодорожных путей были под пристальным взором подрывников Алексея Егорова. Мины, которые они ставили, взрывались день и ночь. Поднимались в воздух мосты и виадуки, эшелоны, спешившие на восток, к Днепру, куда уже подходила Красная Армия. Оставалась ржаветь под откосами разбитая вражеская техника, а вдоль дороги росло число березовых крестов. За эти два месяца подрывники-партизаны подорвали 274 эшелона. Движение вражеских поездов почти совсем прекратилось. Враг вынужден был пересаживаться из вагонов на автомашины и повозки.
Успехи минеров радовали. Однако беспокойство не оставляло Алексея. В батальонах все еще сомневались в эффективности «МЗД-5», поговаривали, дескать, слепая она, рвется под любым порожняком, лишь бы время подошло. Гитлеровцы научились делать эту мину бесполезной — найдут, взорвут, рельсы поменяют — и дело с концом. И опять минеры выходили на линию со старыми проверенными «нахалками» и «балалайками» Всеволода Клокова.
Шаблон мог сгубить саму идею применения мин замедленного действия. И Алексей кинулся в батальоны искать опыт использования новой техники. Особенно он надеялся на батальон Григория Балицкого, знаменитого подрывника, еще в сорок втором году пустившего под откос «голубой экспресс» с немецкими офицерами.
Батальон Григория Васильевича стоял в лесу под Колками, прикрытый с севера рекою Стырь от возможных нападений гитлеровцев или националистов. Сейчас его минеры почти каждую ночь выходили на линию, но почему-то подорванных эшелонов было мало.
С минерами на диверсии часто уходил и сам комбат. И в то утро, когда Егоров приехал в батальон, Балицкий еще не возвратился с операции. Только во второй половине дня он появился в батальоне в своей неизменной «везучей» кожанке. Рассказывали, что он не меняет ее с сорок первого года, как ушел из Чернигова в лес, — она ему приносит счастье. Но сегодня оно отвернулось — группа натолкнулась на немецкую засаду, погибли минеры, шедшие к насыпи.
Весь остаток дня Егоров старался не напоминать о себе. Он понимал: сейчас не до него. Но вечером Григорий Васильевич сам вспомнил о госте и пригласил его ужинать. Балицкий был при всем параде: в новой гимнастерке с майорскими погонами. Над орденами блестела Золотая Звезда Героя — награда за «голубой экспресс».
За ужином Балицкий рассказал, как его группа на линии между Рожищем и Киверцами в тумане наткнулась на засаду возле самой насыпи.
— Разведчик, губошлеп, не разглядел фрицев, а они лежали прямо на насыпи, за рельсами. Когда минеры поднялись на насыпь, их в упор и расстреляли. — Балицкий был очень бледен. Эту бледность еще сильнее подчеркивала черная повязка на левой пустой глазнице.
— А мины?! — воскликнул Егоров, испугавшись, что секретная мина попала в руки врага.
— Убитых вытащили и унесли с собой, а мины бросили. — Балицкий досадливо махнул рукой: нашел, дескать, о чем печалиться. — Не до них было.
— «Эмзеде» бросили? — испуганно спросил Егоров.
— Какую еще «эмзеде»? — удивился Балицкий. — А-а, вон ты о чем. Тебе мина дороже людей. Нет, не бросили твою хваленую мину, а просто не брали. Вон там на повозке у подрывников лежат, целехонькие.
Балицкий ткнул куда-то за стену большим пальцем. Егоров молчал, потрясенный откровенностью комбата, а Григорий Васильевич вскочил со стула и раздраженно зашагал по комнате.
— Напридумывали черт знает чего. В перчатках хотите воевать. — Он остановился возле Егорова. — Ты, старшой, небось думаешь, вот, мол, комбат Балицкий игнорирует указания штаба о применении новой мины замедленного действия, воюет по старинке. Рутинер он, сукин сын. А я скажу тебе так. — Он положил жилистые руки на стол, вытянув их перед собой и сцепив пальцы. — Я не новичок в подрывном деле. Слава богу, сколько раз сам ставил мины и дергал за шнур. Так вот. — Балицкий сердито уставился единственным глазом на Алексея. — Твоя мина грамотная, слов нет, но она еще не может отличать эшелон от эшелона, рвет какой ни попадя, лишь бы колеса стучали. Красота! Заминировал — и на боковую, и пусть там химия работает. Когда я увидел, что одна мина порожняк завалила, а другая состав со скотом, который немцы в Германию угоняли, я решил не применять эту твою слепую мину.
— Ну, а результаты? — стараясь держаться как можно спокойнее, спросил Егоров. — Движение на линии продолжается?
— Неплохие у нас результаты, — уклонился от ответа Балицкий. — И трофеи имеем. Недавно в Лесоград целый обоз отправили.
Их разговор затянулся. Легли спать поздно, так и не примиренные. Балицкий остался уверен, что это не он, а молодой неопытный заместитель командира соединения заблуждается, не зная условий партизанской войны.
С тяжелым сердцем уезжал Алексей из батальона. Он понимал, что в единоборстве с самолюбивым комбатом сегодня проиграл, и был уверен, что его проигрыш и для дела проигрыш. Отдельные эшелоны Балицкий эффектно подрывает и уничтожает, захватывая трофеи и пленных, но вслед за этим большинство поездов идут по линии Ковель — Ровно беспрепятственно, обходя Сарнский и Коростеньский узлы, которые держат под своим контролем другие партизанские соединения. И все же некоторые соображения опытного Балицкого заставляли задуматься. Надо как-то компенсировать «слепоту» мины. Надо усиливать маскировку и неприкасаемость мины, чтобы вражеские саперы не могли безнаказанно ликвидировать ее. Брянские партизаны применяли «сюрпризы» и комбинировали мины замедленного действия с натяжными. И потом — Алексей вспомнил, как при первой встрече Садиленко говорил, что наркомат далеко и заботиться о партизанах некому. Естественно, что командиры батальонов заинтересованы в трофеях. Стало быть, надо, чтобы часть вражеских поездов после тщательной разведки подрывалась и захватывалась партизанами специально ради пополнения запасов. Это потребует новых расчетов.
С тяжелым настроением и больной головой вернулся Алексей Егоров в Лесоград. Терзаемый сомнениями, пришел он к генералу Федорову.
— Значит, говоришь, воюют по старинке, как в сорок первом. — Алексей Федорович засмеялся. — Ты преувеличиваешь. В сорок первом новую технику очень ценили, когда прятались от немецких самолетов в дорожных кюветах. Просто у нас ее тогда не хватало. А вот что с сомнениями пришел — молодец. Только тут одной моей головы мало, Алексей Семенович. Надо вынести этот вопрос на бюро обкома.
…На дворе стоял сентябрь, однако день, на который было назначено бюро обкома, выдался по-летнему теплым и солнечным. Только позолоченные верхушки берез напоминали о приходе осени.
На «Штабной площади» Лесограда, где располагались штабные землянки и хаты командира и комиссара соединения, было людно. С раннего утра сюда прибывали командиры и комиссары партизанских батальонов, парторги отрядов и командиры диверсионных групп. Возле землянки-парикмахерской — толпа. Партизаны спешили, пользуясь случаем, привести в порядок свои прически.
Комендантская служба готовила под старым раскидистым дубом «зал заседаний», срочно сколачивая у могучего ствола дощатый стол.
Около полудня, когда съехались все, кого вызывали и ждали, к столу подошли члены бюро подпольного Волынского обкома партии, генерал Федоров, комиссар Дружинин, комиссар батальона Михайлов, комбат Лысенко. Приглашенные командиры и партийные работники рассаживались на теплой пожухлой траве.
У командира соединения было хорошее настроение. Красная Армия гнала фашистов к Днепру, все уже становилась горестная полоса оккупированной врагом советской земли, все меньше километров между Большой землей и партизанским краем на Волыни. Федоров оглядел присутствующих.
— Вот смотрю я на вас нынешних, таких возмужалых, суровых и красивых, и вспоминаю прошлую осень и нас, какими мы были, когда уходили с Черниговщины, с Софиевских дач, оставив раненых в непроходимых болотах на попечение врачам. Сердце разрывалось от жалости к ним, и ненависть к врагу клокотала в груди. Помню, оторвавшись от карателей, мы остановились на отдых за железной дорогой Гомель — Брянск в лесу, в гостях у командира разведывательного отряда, перешедшего фронт, капитана Кравченко. Не забыл, Федор Иосифович? — обратился он к командиру шестого батальона майору Кравченко, который, улыбнувшись, кивнул головой. — До железной дороги рукой подать. Лежу я у костерочка на траве, приложившись ухом к земле, и слушаю, как дрожит земля под тяжестью идущих один за другим эшелонов. Я ведь знал, что торопились они к Волге, к Сталинграду. И такая злость во мне поднялась! Вот бы, думаю, рвануть к чертовой матери эту нечисть, чтобы только щепки в небо. Но висели тогда у нас на плечах каратели, и пусты были подсумки. Приходилось думать не о диверсиях, а о том, как уйти от погони. Оставить же просто так железную дорогу мы не могли и решили с Федором Иосифовичем, что займутся ею наши подрывники-диверсанты во главе с отчаянным Григорием Васильевичем Балицким.
Балицкий, приехавший на заседание обкома при всем параде — в гимнастерке с погонами и в орденах, — сидел по другую сторону президиума на траве и искоса посматривал на Алексея Егорова, который с недоумением слушал похвалы генерала Федорова в адрес лихого комбата.