В ПОИСКАХ СВЯЗЕЙ С ПОДПОЛЬЕМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В ПОИСКАХ СВЯЗЕЙ С ПОДПОЛЬЕМ

Только под вечер в лагере появился Ян Смида. Он рассказал, что, по сообщению антифашистов, из гарнизона Банска-Бистрицы завтра в горы выйдут войска против партизан.

— Начальник штаба наземных войск — член Словацкого национального совета, — сообщил Смида. — Он и предупредил о карательной экспедиции. Сказал еще, что частям отдан приказ идти только вдоль дорог и троп, не забираясь в ущелья и глухие урочища. Вам лучше уйти в глухие места и постараться не встречаться с войсками.

Наутро партизаны разошлись небольшими группами по укрытиям. А в полдень с Высоких Татр на Прашиву надвинулись бурые дождевые тучи. Они тревожно клубились над вершинами, сталкивались, выбивая молнии и опрокидываясь на землю дождем. Скоро сквозь грохот грозы стали слышны пулеметные очереди, редкие разрывы мин. На полянах от разрывов поднимались столбом грязь и дым. Казалось, идет напряженный и горячий бой. Утихла стрельба только в сумерки. Войска свернулись в колонны и ушли с Прашивой.

В Братиславу был послан официальный рапорт, что партизан в горах обнаружить не удалось. Газеты, захлебываясь от восторга, писали, что, не выдержав удара словацких войск, партизаны отошли в неизвестном направлении.

Егорова теперь беспокоило одно: обещанных Смидой связей все не было. Проходили дни, отряд рос, а взаимодействовать было не с кем. И Смида как в воду канул.

— Надо самим идти в долину, — после тяжелых размышлении решил командир.

В Подбрезову пошли Йозеф Подгора и Павел Строганов. Они должны были найти Яна Смиду или хотя бы узнать, что с ним.

В Банска-Бистрицу на проверку явок, сообщенных Сланским, уходили Иван Волошин, Леонид Славкин и Иван Казачок.

Волошин сам попросил направить его в Бистрицу. До мобилизации он работал там, хорошо знал город.

— Только на знакомых не нарвись, — предупредил Григорий Мыльников. — Могут в полицию сообщить как о дезертире.

Волошин успокоил комиссара.

Егоров хорошо знал этого молчаливого, но сметливого и отважного человека еще по соединению Федорова, куда Иван перешел в сорок третьем году с группой солдат-словаков. Егоров был уверен, что и теперь Волошин справится с задачей.

Последними ушли в Брезно Вольдемар Ваштик и Петр Николаев. Там числился Лацо Гаттиер. А цел ли он сейчас, никто не знал.

Теперь оставалось терпеливо ждать. И работать. Егоров, Ржецкий и Мыльников занялись формированием отрядов из вновь прибывших людей. Вокруг охотничьего домика уже вырос целый город из шалашей. Ржецкий сформировал штаб и начал подготовку списков. В ближайшие селения разослали людей на заготовку продуктов. Воюй не воюй, а пить-есть надо.

Очень быстро имя Егорова стало известным в округе. У каждого была своя беда или обида, и каждый требовал защиты и оружия, чтобы отомстить обидчикам. К Егорову шли за помощью, к нему шли с просьбой принять в отряд.

От Величко прибыл связной, принес записку. Неровным, торопливым почерком Петр писал:

«Алексей Семенович! Слышал об облаве на Прашивой. Беспокоюсь. Здесь ходят разные слухи. Только не верю я им: не такие наши люди, чтобы уйти после первой неудачи. Но все же посылаю своего человека, чтобы узнать, где ты сейчас со своими хлопцами. Мне удалось связаться с военным центром в Банска-Бистрице. На завтра назначена встреча в Литовской Лужне, в доме верного человека Франтишека Сокола. Если сможешь, приходи со своими людьми не позднее десяти. Спросишь — покажут. Величко».

Егоров подозвал связного, невысокого ладного паренька в клетчатом пиджачке и серых бриджах, ожидавшего ответа.

— Будешь отдыхать или пойдешь обратно?

— Если покормите, не откажусь. А потом пойду прямо в Лужну. Там заночую.

Через час связной уходил, захватив с собой одного из партизан Егорова для связи.

Первыми из разведки вернулись Подгора с Павлом Строгановым из Подбрезовой.

— Кажется, все отлично, Алеша, — докладывал Подгора. — Виделись с Яном. Не сомневайся, то есть надежный человек. Познакомил нас еще с двоими — Бортелом и Петько. Они рады нам, ждут от нас помощи. Хотят направить к нам на обучение отряд молодых рабочих. Договорились о встрече, о времени сообщат. — Йозеф устало вытер вспотевший лоб. — В Корытнице ночью какая-то группа партизан напала на помещение штаба гардистов. Дежурных побили, оружие забрали и скрылись. Люди говорят — егоровцы. Все теперь показывают на Прашиву. Так что за все нам отвечать.

— Немцев по дороге много?

— Совсем нет. Только в гестапо в Подбрезовой и Брезно. На дороге гардисты орудуют.

Волошин привел с собой из Банска-Бистрицы маленькую, худенькую, светловолосую девчушку.

— Кто это? — спросил Егоров.

— Наша, киевлянка, — доложил Волошин. — Зоей звать. В лагере возле Банска-Бистрицы была, бежала, потом… Впрочем, она сама лучше о себе расскажет. Она тут уже около двух лет живет, словацкий язык добре знает. Может пригодиться…

— Сперва о деле, за каким ходили, доложи, а уж потом поговорим и о вашей находке, — сердито прервал Волошина Егоров. — Погуляй пока, девушка.

— Есть о деле…

Разведчик стал рассказывать, как удалось найти братьев Мейлинг. В конце своего рассказа заключил:

— Встречу обещали, только чем-то встревожены.

— С чего ты взял?

— Да ведь видно же, товарищ командир, — уверенно ответил Иван. — Когда разговаривали с Яном и Паволом Мейлингами, они назвали какого-то Гаму, который протестует против преждевременных действий советских партизан в Словакии.

— А какими действиями они встревожены и почему именно советских партизан? Вон в Корытнице кто-то пощипал гардистов, а приписали нам.

— Они называли Величко, — вмешался Славкин, — говорили, что его партизаны сожгли лесопилку и убили немца-управляющего с тремя немецкими охранниками из эйнзатцкоманды.

— Преувеличивает господин Гама, — засмеялся Алексей. — При чем тут советские партизаны? У Величко только пятеро советских людей вместе с ним и начальником штаба. Им теперь всюду парашютисты мерещатся. Еще что?

— Передали, что завтра Гама встречается с Величко.

Егоров переглянулся с Мыльниковым и Ржецким.

— Мы знаем о встрече. — Егоров встал, давая понять, что разговор с разведчиками окончен. — Спасибо, хлопцы. Давайте теперь вашу партизанку-киевлянку.

Волошин вышел и тотчас же вернулся с девушкой.

— Ну, рассказывай, — довольно неласково прогудел Егоров.

— А что вас интересует? — с вызовом спросила Зоя. — Не шпионка ли я? Так я вам и призналась.

Сверкнув сердито встревоженными глазами, она деланно рассмеялась.

Егорову не понравилась развязность девчонки, и он поморщился. Мыльников заметил это и попытался как-то сгладить неловкость.

— Милая девушка, мы не во всех видим шпионов и врагов, а знать, кто рядом с нами, обязаны. Поняла?

— Извините, — прошептала она.

Стушевавшись, девушка опустила глаза и молча стояла перед столом. Лицо ее потускнело.

— А ты садись, садись и рассказывай, — участливо показал на стул Ржецкий.

— Чего рассказывать-то? — Девушка, словно ища поддержки, посмотрела на Ивана Волошина. — Правду говорит ваш товарищ. В Киеве я родилась, там и война застала. В девятом классе училась. Шестнадцать лет тогда исполнилось… Ну, что еще? О родителях, да?

Зоя опустила голову и теребила кончики платка, накинутого на плечи. Исподлобья смотрела она на сидящих за столом командиров, понимая, что от них зависит ее судьба: возьмут или не возьмут в отряд.

— Папа в первые дни войны ушел в Красную Армию. Остались мы с мамой и младшими братиком и сестрой. А потом бои начались за Киев. Младших увезли со школой за Днепр, больше их не видела, а меня мама оставила при себе, но осенью в квартиру ворвались полицаи и увели маму. — У девушки дрожали губы, слезы катились по щекам. Она машинально стирала их платком и все говорила и говорила ровным, тусклым голосом, и от этого страшнее был рассказ. — Вскоре после ареста матери попала в облаву — погнали в Германию на работу. Один раз бежала — поймали, вернули хозяину. Второй раз — посадили в лагерь и привезли под Банска-Бистрицу. На заводе работала. Снова убежала и попала в село Турчанска Блатница к богатому кулаку. Там встретилась с советскими пленными, помогала им, пока они не ушли в Восточную Словакию, к партизанам. А сейчас была в прислугах в городе. Встретила на улице этих людей, услышала, что говорят по-русски, и увязалась за ними.

Егоров укоризненно посмотрел на разведчиков и покачал головой.

— Ну, что, оставим? — обратился он к комиссару и начальнику штаба. Те согласно кивнули. — Ладно, иди, Зоя, там на улице спросишь Наташу Сохань, будешь с ней пока медициной заниматься. А там посмотрим.

Задумчивым взглядом проводил Алексей новенькую. У скольких ее ровесниц война отняла родителей, детство и юность и все разметала, словно взрывом.

Разве не такая же судьба у Наташи Сохань или Тони Николаевой? Сколько верст прошли их девичьи ноги, обутые не в модные туфельки, а в грубые военные сапоги, по дорогам войны! С июля сорок первого года нет у Наташи постоянного крова над головой, с того дня, как к родной Белой Церкви подошли вонючие немецкие танки. Тогда ушла она с группой отступающих красноармейцев к Днепру, вместе с ними скиталась в окружении. Уже на Черниговщине встретила партизан да так и прикипела к ним. Была и разведчицей, и подрывницей, и медсестрой, и поварихой. Когда стали отбирать партизан для заброски в Словакию, оказалось, что этой девушке цены нет — стоит нескольких партизан сразу.

А Тоня? Подрывники Алексея Садиленко приютили молодую белорусскую учительницу, обучили ее своему неженскому ремеслу, и она наравне с ними ходила на диверсии, рядом со своим верным Петром.

Вспомнил в эту минуту Егоров и других девушек-партизанок. Только в соединении Федорова их было несколько сот. На счету каждой не один подвиг, сотни спасенных людей. Вот и Зоя найдет свое место…

Размышления прервал радист.

— Киев сообщает, что может ночью прислать самолеты с грузами, просит радировать сигнал и координаты площадки для сброса.

Поручив начальнику штаба подготовить ответ в Киев и обеспечить прием грузов, Егоров с комиссаром Мыльниковым стали готовиться к выходу в Липтовску Лужну.

Чуть забрезжил рассвет, Егоров, Мыльников, Строганов, Подгора и еще трое партизан из местных вышли из лагеря. Вел их Лацо Кошутняк, рабочий цементного завода из Липтовской Лужны. Еловый лес скоро сменился могучими буками. Еле заметная тропинка повела партизан вдоль неглубокого овражка. Чем ниже, тем глуше овраг. И вот уже ущелье подняло свои мохнатые крутые стены над узкой стежкой. Неожиданно за поворотом ущелье стало круто понижаться, и перед глазами возник отлогий скат горы. Ноги скользили по мокрым камням осыпи.

Прошли уличкой какого-то горного селения, тянувшегося под горой рядом белых мазанок, крытых дранью. Редкие жители приветливо здоровались. О партизанах на Прашивой уже знали.

Часа через два спустились в долину. Теперь не горы и не холмы, а низенькие копны сена виднелись по сторонам. Впереди замаячила труба завода, за которым видны были громадные кратеры карьеров. К заводским корпусам лепились маленькие окраинные домики. За ними высились колокольня костела и островерхие крыши домов побогаче. Это была Липтовска Лужна.

В поселок вошли поздно, люди на улице останавливались и провожали взглядом необычную группу вооруженных людей. Особенно выделялся своим видом Алексей Егоров: высокий, в суконной пилотке, в зеленой плащ-палатке, хлопающей полами по высоким голенищам сапог.

Связной встретил, как и было приказано, на окраине поселка.

Зеленой чистенькой улицей партизаны быстро дошли до места. В глубине участка стоял двухэтажный домик. Перед калиткой застыла легковая машина.

Сопровождающие Егорова партизаны остались во дворе, а Алексея, Мыльникова и Йозефа Подгору парень в клетчатом пиджаке из группы Величко проводил в дом.

В довольно вместительной комнате уже находилось несколько человек: Величко, Волянский, которого Егоров запомнил еще с киевской встречи, два незнакомых партизанских командира во френчах, перепоясанных ремнями с кобурами пистолетов ТТ. В глубине комнаты стоял мужчина с темными висячими усами. Наверное, хозяин, Франтишек Сокол. Возле стола сидели два словацких офицера. Один из них — высокий, сухой человек, с темным лицом, в форме подполковника — и был Гама, представитель военной организации Словацкого национального совета. Второй — в погонах капитана. Представился коротко, словно выстрелил, — Здена.

Величко подошел к Егорову, тепло поздоровался.

— Забеспокоились господа. Я получил приказ начать действия. Ну, и сжег две автомашины на шоссе под Мартином да лесопилку в горах. Так там сами же охранники огонь открыли по моим людям. Слыхал небось?

— Слыхал, — ответил Егоров. — Ты этими диверсиями весь Словацкий национальный совет переполошил. Надо думать, Петро, как дальше действовать. Придется Строкачу докладывать о ситуации.

Гама нетерпеливо обратился к Величко с просьбой начать беседу, потому что длительная его отлучка из Банска-Бистрицы будет замечена и вызовет нездоровый интерес со стороны командования наземных войск, и прежде всего командующего, генерала Туранца. Это может помешать в дальнейшем заниматься вопросами подготовки восстания.

Величко пригласил всех за стол.

— Господа советские партизаны, — произнес скрипучим голосом Гама. — События последних дней, происходящие в Словакии в связи с некоторыми партизанскими акциями, встревожили Словацкий национальный совет и вынудили его обратиться к вам с некоторыми просьбами.

Йозеф Подгора тихо переводил Егорову и Мыльникову. Внимательно слушали своего переводчика Величко и его комиссар.

— Словацкий национальный совет поручил мне информировать вас, что вот уже длительное время патриотические силы Словакии, оппозиционные правительству Тисо, и прежде всего коммунисты, — Гама изобразил что-то вроде поклона «господам советским партизанам», — готовят общесловацкое национальное восстание. Опираясь на антифашистски настроенных офицеров, словацкое войско готовится под руководством Словацкого национального совета выступить против нацизма и тисовского фашизма. Готовится к совместному выступлению с армией и народ.

Слушая Гаму, Егоров обратил внимание, что тот упорно обходит молчанием партизан, хотя, по сообщению Яна Смиды, в планах восстания партизаны занимают не последнее место.

Размышления Егорова прервал вопрос Величко:

— Когда Словацкий национальный совет рассчитывает начать восстание?

Гама пожевал губами.

— Это зависит от ряда обстоятельств, господа. Месяц тому назад состоялось заседание Словацкого национального совета совместно с военным руководством совета. Относительно плана и сроков восстания было единогласно решено, что если нацистская Германия попытается ввести свои войска на территорию Словакии, то это и будет сигналом для политического и вооруженного выступления всех сил. Борьба против нацизма начнется в таком случае в любой ситуации. А поскольку такую акцию нацистов можно ожидать в любую минуту — коварство Гитлера известно, — мы ведем ускоренную подготовку, следим за нацистами, используя все доступные средства.

Большое значение Словацкий национальный совет придает координации выступления патриотических сил в Словакии с наступлением русской армии. Мы направили в Москву свою делегацию, чтобы информировать ваши политические и военные органы о намечаемой акции и согласовать сроки нашего выступления с наступлением русского войска в Карпатах.

До сих пор нам удавалось спокойно готовить словацкое войско к восстанию. Нет никаких признаков беспокойства со стороны нацистов. Но неожиданное появление ваших диверсионных групп может обострить обстановку. Открыто, на виду у властей, в горы уходят сотни людей, совершаются нападения на жандармерии. Наконец, партизаны отряда господина Величко сожгли на шоссе немецкие военные автомобили, лесопилку, принадлежавшую немцу, убили немецкую охрану…

Алексей Егоров перебил Гаму:

— Простите, а разве раньше не было нападений на жандармские посты и на словацких немцев, оскорблявших достоинство словаков? Разве раньше не уходили в горы словаки, спасаясь от охранки Маха?

Гама недовольно посмотрел на Егорова.

— Были нападения, господин капитан, уходили в горы. Но это было внутреннее дело словаков. А теперь каждую акцию связывают с вами, советскими партизанами. И вот результат: правительство Тисо ввело на всей территории Словакии чрезвычайное положение. Послушайте, что пишет по этому поводу газета «Словак». — Гама вынул из футляра очки и водрузил их на длинный хрящеватый нос — «Общественность уже знает, что над Восточной Словакией были сброшены русские парашютисты, с тем чтобы они действовали как партизаны и агенты и подстрекали наших граждан на саботаж… Чрезвычайное положение будет отпугивать тех наших граждан, которые бы, вероятно, отважились — возможно, за плату — помогать этим преступникам».

Подполковник сложил газету и снял очки. К столу подошел Франтишек Сокол и решительно взял из его рук газету.

— Пан офицер не прочитал, что пишет «Словак» через три страницы. — Сокол развернул газету, поискал глазами нужное место. — Вот. «Словаки… постоянно нападают на учреждения, на отдельных лиц и порядок в государстве. Будем искренни и скажем это прямо в глаза — они ждут переворота как своего единственного избавления…» Оказывается, все же словаки, пан Гама, и нападают, и ждут переворота…

В комнате воцарилась неловкая тишина. Гама и капитан Здена о чем-то шептались. Затем подполковник снова заговорил:

— Мы понимаем, господа, что полностью удержать от боевых акций восторженных людей, — Гама упорно не произносил слово «партизан», — собравшихся вокруг вас в горах, невозможно. Но я уполномочен национальным центром потребовать от вас, чтобы вы повременили с началом крупных боевых действий, по крайней мере до тех пор, пока мы не получим сообщений из Москвы от нашей делегации.

Алексей понимал озабоченность Словацкого национального совета, хотя во многом был не согласен с Гамой. Из беседы со Смидой он лучше других командиров отрядов знал общую обстановку в Словакии, планы компартии использовать относительные свободы для собирания повстанческих сил. Правда, чрезвычайное положение сильно ограничит эти возможности.

Надо было ответить Гаме, чтобы некоторое непонимание не переросло в противоречия. Горячий Петр Величко уже кипел от возмущения. Остальные партизаны носы повесили.

Егоров поднялся со стула.

— Господин подполковник! Мы со вниманием выслушали вас и доложим своему командованию ваше требование не начинать сейчас крупных боевых действий. Но позвольте высказать и наше мнение. Нам кажется, нынешнее состояние некоего покоя в стране недолговечно, и первое доказательство этому — чрезвычайное положение. Если бы даже десантных групп не было здесь, чрезвычайное положение все равно было бы объявлено, потому что Советская Армия вышла к границам Словакии, и территория вашей страны вот-вот может стать полем битвы. Ведь Германия не очень верит в то, что словацкое войско будет за нее умирать на своей земле. Не правда ли, господа?

Гама и Здена нехотя кивнули головами в знак согласия.

— Теперь о «восторженных людях», собравшихся в горах. Существование партизанских отрядов — реальность. И не сегодня они возникли. Давно. Вокруг нас они группируются только, как пчелы вокруг матки. Это словацкие отряды, а не русские, господин Гама. Мы знаем, что военная организация Словацкого национального совета делает ставку в будущем восстании на словацкое войско. Ну что же, вы лучше знаете свой народ и свою армию, и вам виднее. Но и партизанские отряды немалая сила, поверьте нам и помогите их вооружить. Это надо делать сейчас, а не тогда, когда нужно будет идти в атаку.

— Мы не располагаем оружием для обеспечения партизан, — возразил Гама. — Восстание потребует мобилизации резервистов, и оружия может не хватить для них. А точка зрения военного руководства Национального совета неизменна: только регулярная армия способна сопротивляться и одерживать победы.

— Да я со своими партизанами весь Турец удержу, если даже на меня две немецкие дивизии попрут! — задорно воскликнул Петр Величко.

Гама иронически хмыкнул, но ничего не сказал.

…Только после настойчивых требований партизан, даже угроз, что они с помощью антифашистов в армии заберут оружие с военных складов, Гама согласился выдать оружие, но со складов Восточнословацкого корпуса генерала Малара.

Откуда было знать партизанам, что корпус не подчинен подполковнику Гаме и его обещание — пустой звук…

Через день после этого важного разговора на Прашиву пришел Ян Смида и сообщил, что окружной подпольный комитет Компартии Словакии приглашает Егорова на встречу.

Ян предупредил, что в связи с объявленным чрезвычайным положением на станциях усилены патрули, строже проверяют документы и задерживают людей, кажущихся подозрительными.

— Нельзя ставить вас под удар, товарищ Егоров. — Смида прижал руки к груди. — О рослом офицере в русской военной форме уже говорит вся округа. На каждого высокого мужчину косятся. — Ян засмеялся. — Но, кроме шуток, вам надо переодеться в цивильное.

— Я бы со всей охотой, да где я в отряде возьму цивильное, если все меньше меня ростом? — заметил Алексей. — Нельзя ли по дороге где-нибудь одежду приобрести?

Ян задумался.

— Давайте сделаем так. Я сейчас уйду на станцию Горна. Там в корчме у меня верные люди. Все равно в военном мундире вам появляться ни в Подбрезовой, ни в Брезно нельзя. Будете садиться на поезд в Горне. А заночуете в корчме. Одежду для вас приготовят, а вот за обувь, — Ян посмотрел на ноги Алексея, — не ручаюсь. Ждать я вас не буду, уеду вечерним поездом. Встретимся на перроне в Бистрице.

Не задерживаясь, Смида ушел из отряда. Егоров вышел со своими спутниками через час, рассчитывая добраться до Горны уже в темноте, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. С ним пошли Иван Волошин, знаток Банска-Бистрицы, Григорий Мыльников и Павел Строганов.

Когда десантники добрались до станционного поселка, уже стемнело. Улицы были безлюдны. В редких окнах тускло светились маленькие электрические лампочки — экономили электрическую энергию. Только один дом был освещен ярче — корчма, где коротают время путейские рабочие и лесорубы. И хоть это самое людное место в поселке, оно же и самое безопасное: тут никому ни до кого нет дела. Даже если в стране чрезвычайное положение.

Хозяин корчмы, человек лет пятидесяти, широкоплечий, с круглым небритым лицом, заметив незнакомцев, вышел из-за стойки и, поздоровавшись, провел гостей в отдельную комнату за буфетом.

— Будьте как дома, Ян говорил о вас, — плотно притворив дверь, заговорил хозяин. — Здесь вы в безопасности. Сейчас жена вас накормит.

Извинившись, он ушел в корчму.

В маленькой комнатке было чисто и прохладно. Из мебели — стол, вокруг которого расставлены шесть массивных дубовых стульев с низенькими спинками, у стены диван, тоже деревянный. Пока гости осматривались, в комнату вошла хозяйка, немолодая женщина с крупными руками, которые знали, наверное, самую разную работу. Поклонившись всем сразу, она молча расставила на столе приборы. Потом также молча принесла ужин, а после ужина пиво в глиняных кружках.

Когда уже все вышли из-за стола, хозяйка принесла гражданский костюм большого размера и полуботинки с квадратными носами.

— Это вам, переодевайтесь, — показала она Егорову на костюм и снова исчезла за дверью. Когда тот переоделся, она снова вошла, чтобы прибрать со стола и унести военный костюм Егорова.

— Что это? — Женщина наклонилась, поднимая с полу фотокарточку. — Ваша?

— Моя. Выпала из кармана, когда переодевался, — объяснил Алексей. — Жена и дети.

— Ёй, вы оставили деток и пришли сюда на явную смерть?

— Ну, уж так и на явную, — улыбнулся Алексей. — Мы пришли ради наших и ваших детей. У вас есть дети?

Женщина помрачнела.

— Сын. В солдатах. И невестка с внучкой.

Рано утром партизаны попрощались с гостеприимными хозяевами и поспешили на станцию. В гражданской одежде Егоров и на самом деле не выделялся среди местного населения, был похож на учителя. Вот только ботинки оказались тесны, пришлось от них отказаться. Алексей обул свои десантные сапоги на могучих заклепках, заправил в них брюки и решил ехать так.

До прибытия поезда оставалось минут двадцать. Купили билеты и вышли на перрон. Народу здесь было немного.

— Посмотри, Иван, туда. — Незаметным кивком головы Алексей показал Волошину на четырех гардистов, шагавших с дальнего конца перрона прямо к ним.

— Надо ко всему быть готовыми, — предостерег Волошин и стал рассказывать по-словацки разные небылицы.

Гардисты прошли мимо, даже не взглянув на партизан. Егоров успокоился.

Вот из вокзала вышел железнодорожник с маленьким сундучком, в каких носят машинисты свой обед. Он огляделся, увидел партизан и уверенно направился к ним. Поздоровавшись, как со старыми знакомыми, перекинулся с Волошиным несколькими словами и пошел вдоль перрона.

— Это от Яна, — объяснил Иван Егорову. — Он предупреждает, что будет ждать на последнем разъезде перед Бистрицей. Оттуда ближе к месту встречи.

Партизаны заметили, что к их разговору прислушивается немолодой человек в стареньком летнем пальто и потертой шляпе. Он давно уже сновал по перрону, подозрительно оглядывал их группу, особенно Егорова с его могучими сапогами.

— Кеди влак на Брезно?[3] — подкатился он к Егорову.

— Не вем, не вем[4], — поспешил ответить за Егорова Иван.

Человек, круто повернувшись, рысцой побежал в помещение вокзала. Партизаны выразительно переглянулись. К счастью, подошел поезд, и они, не мешкая, вошли в ближайший вагон.

Примерно час ехали спокойно. Уже миновали Брезно и Подбрезову. До Банска-Бистрицы оставалось километров двадцать пять, когда за дверным стеклом показалась знакомая физиономия любопытного человечка из Горны. Он оглядел удовлетворенно всю компанию и исчез.

— Плохи дела, — заметил Егоров. — До разъезда далеко?

— Минут десять — пятнадцать.

— Пошли на выход. Приготовьте оружие.

Партизаны вышли из купе и расположились в тамбуре, оставив дверь в коридор открытой, готовые ко всему.

В дальнем конце вагона снова появился человек в летнем пальто. Теперь было совершенно очевидно — это агент словацкой охранки. Увидев через открытую дверь, что партизаны вооружены, шпик остался стоять на месте.

Тем временем поезд подошел к разъезду, вся группа быстро вышла на платформу и, не задерживаясь, стала удаляться от поезда. Встречавший их Ян Смида догадался, что что-то неладно, осторожно пошел за ними следом.

Когда Ян догнал группу, Алексей на ходу рассказал ему о дорожных неприятностях. За разговором не заметили, как оказались у небольшой двухэтажной виллы, спрятавшейся в глубине зеленого сада. Навстречу вышла молодая женщина. Она проводила их на второй этаж, в пустынный зал, попросила подождать. Ян Смида вышел вместе с ней.

Смида вернулся в зал с пожилым седым человеком с изможденным хмурым лицом. Он осмотрелся, кивнул головой Ивану Волошину как старому знакомому, потом подошел к Егорову и назвал себя:

— Ян Мейлинг.

— Вам привет от Рудольфа, — произнес Алексей.

— Да, мне говорили, что вы виделись с Рудольфом Сланским, — здороваясь с Егоровым, произнес Мейлинг.

— Не только виделись, но и говорили с ним довольно долго. Он помнит вас. — Егоров предъявил Мейлингу «легитимацию», удостоверяющую его личность и право связываться с руководителями коммунистического подполья Словакии.

— Как хоть он выглядит? — спросил Мейлинг.

Егоров рассказал о своих встречах и впечатлениях от бесед со Сланским.

— Пойдемте, товарищи, — пригласил Мейлинг, выслушав Егорова.

В небольшой комнате, выходящей окнами в сад, которому, кажется, и конца не было, за большим овальным полированным столом уже сидели шесть человек, среди которых один был в военной форме.

— Знакомьтесь — наши советские друзья. Капитан Егоров. — Затем Мейлинг повернулся к Григорию Мыльникову.

— Мыльников, — назвал тот себя.

— Иван Волошин, — отрекомендовался разведчик.

Присутствующие тепло поздоровались, но никто не назвал себя. Они непринужденно беседовали, курили, видимо ожидая еще кого-то. Наконец отворилась дверь, и в комнату вошел человек лет сорока. Его лицо было изборождено сеткою мелких морщин. Глаза усталые, беспокойные. Он едва заметно поклонился присутствующим и подал знак устраиваться поудобнее, а сам стал что-то вполголоса говорить Яну Мейлингу.

— Кто это? — шепотом спросил Алексей у Смиды.

— Павел Тонгайзер, связной Центрального Комитета партии. Известный человек. К сожалению, не только нам, но и жандармам. За ним все время охотятся. Совсем недавно вышел из тюрьмы.

Тонгайзер встал и заговорил глухим простуженным голосом:

— Вчера я виделся с Доктором. Он просил напомнить, что мы находимся накануне решающих событий в жизни Словакии. Еще месяц назад мы были сравнительно далеки от них. За этот месяц наша надежда, Красная Армия, вышла в предгорья Карпат и встала у границ Словакии. Десантные войска союзников во Франции с помощью сил французского Сопротивления освободили Париж. Успехи антифашистского лагеря вызвали сильное беспокойство правительства Тисо. Объявление чрезвычайного положения в стране и явилось выражением этой тревоги.

Егоров не все понимал, и ему приходилось то и дело переспрашивать Ивана Волошина.

— А кто такой Доктор? — обратился он к Яну Смиде.

— Один из руководителей подпольного ЦК. Фамилии его я не знаю.

Тонгайзер говорил, тяжело дыша и покашливая:

— Нам стало известно, что между президентом Тисо и немецким послом Лудином уже велись переговоры о возможном вводе нацистских войск в Словакию. Сейчас гитлеровцы усиливают охрану железных дорог, мостов и тоннелей. Еще три дня назад, когда я ехал в Братиславу, на мосту через Нитру стоял словацкий солдат. А сегодня там уже нацист в рогатой каске, с железной бляхой полевой жандармерии на груди. Надо спешить с подготовкой повстанческой армии, с вооружением партизанских отрядов.

С интересом Алексей слушал участников совещания. Все они были рядовыми функционерами партии, находящейся в подполье, но под разными предлогами много ездили по округе, часто бывали, как и Ян Смида, в горах. Они отмечали небывалый рост партизанских отрядов в Погронье, в Поважье, в Туреце, куда были сброшены организаторские группы. Народ и сам видит, что дело идет к нашествию нацистов на их родину. И люди уходят в горы, чтобы там получить в руки оружие.

Потом взял слово Алексей Егоров.

— Мы прибыли в Словакию по соглашению с ЦК Компартии Чехословакии и по его просьбе. По поручению Клемента Готвальда с каждым из нас, командиров организаторских групп, беседовал Рудольф Сланский, сообщая с трудом сохраненные и добытые явки. Мы здесь, чтобы помочь словацкому партизанскому движению и передать свой опыт. Маленькие группы, приземлившиеся в Татрах с парашютами, — это лишь кристалл, который в насыщенной среде стремительно обрастает людьми. Это ваша заслуга, товарищи, что такую обстановку мы встретили здесь, в горах.

Эти слова признательности вызвали оживление у присутствующих.

— Нас было двадцать два человека. За две недели в отряд пришло без малого две тысячи человек. Это уже не «русские парашютисты», как писал на днях «Словак». Это словацкий народ, решивший бороться с фашизмом. Ему нужно оружие немедленно, иначе будет поздно. Даже с винтовкой не умеющий стрелять будет безоружным. Некоторое количество оружия нам сбрасывают с самолетов. Но надо больше. Два дня тому назад по поручению Словацкого национального совета с некоторыми из нас, партизанских командиров, беседовал представитель военного руководства совета некий подполковник Гама. С ним был еще капитан, у которого только имя — Здена.

Подпольщики переглянулись. Тонгайзер еле заметно кивнул головой Мейлингу.

— Гама, товарищ Егоров, это командующий силами Сопротивления подполковник Ян Голиан, а Здена — агент лондонского правительства Ярослав Краткий.

— Вот как? — удивился Алексей. — Нам показалось, что старшим в беседе был, хотя и молчал, капитан, прятавшийся за спиной подполковника. Но дело не в этом. Я никак не могу отделаться от мысли, что партизанские силы этим господам, говоря по-русски, поперек горла. Сперва мы выслушали категорический отказ Гамы, или Голиана, снабжать партизан оружием и боеприпасами из армейских запасов, о чем — мы знаем — есть прямое решение Словацкого национального совета. Лишь после длительного и настойчивого нажима он согласился выдать оружие со складов Восточнословацкого корпуса.

— Простите, судруг Егоров, — перебил его Тонгайзер и обратился к военному, сидящему за столом: — Павол, Доктор настоятельно просил напомнить Голиану, что вопрос вооружения партизан мы ставим как принципиальный вопрос доверия к военному руководству Словацкого национального совета, к его планам и замыслам. Если он не вооружит партизан законным путем, заберем оружие хитростью, силой — как угодно!

— Спасибо, товарищи. — Алексей был взволнован. — Тогда у меня к вам еще одна просьба. Нам могут увеличить доставку оружия самолетами, особенно тяжелого оружия. Но для этого нужен аэродром, и как можно скорее.

— Недалеко отсюда, под Зволеном, есть аэродром «Три Дуба». — Из-за стола поднялся немолодой офицер, Павол Мейлинг, брат Яна. — Аэродром хорошо охраняется, но, думаю, следует включить в план восстания захват его.

…Далеко за полночь затянулась беседа. Расходились поодиночке.

Егоров с товарищами остался ночевать в особняке.

— Вишневский, — представился гостям хозяин дома, мужчина лет шестидесяти. — Не откажите вместе отужинать, хотя уже не вечер, а ночь.

С подчеркнутой почтительностью он склонил голову с редкими седыми волосами. Говорил Вишневский на хорошем русском языке.

— Спасибо за гостеприимство. — Алексей вопросительно взглянул на своих друзей. — Наверное, не откажемся. С утра маковой росинки во рту не было.

— Мне так приятно слышать родную речь. Я рад необычным гостям, — с улыбкой произнес хозяин. Он позвонил, вошла прислуга и стала сервировать стол.

Пока накрывался стол, господин Вишневский пригласил гостей к маленькому бару в углу столовой.

— Аперитив? Прошу.

Гости не знали, что такое аперитив, но выпить не отказались. А Вишневский взял со столика бутылку с необычной синей этикеткой.

— Не угодно ли вот это? Сливовая водка по собственному рецепту. Так, забава, старческое увлечение.

Алексей взял в руки бутылку и стал разглядывать этикетку.

— «Волга-Волга»! Одно название чего стоит.

— Я ведь жил там, на Волге. Разумеется, до революции. — Хозяин вздохнул и покачал головой. — В двадцатом лихая судьба выкинула из России.

Он тяжело опустился на стул.

— Офицер? — спросил Мыльников.

— Нет, инженер. Был управляющим у винзаводчика, с ним и бежал. Опамятовался уже в Турции, да было поздно. Теперь вот здесь сам занимаюсь виноделием. Маленький заводик, но на судьбу грех жаловаться — живу в достатке. А радости нет. Чужбина и есть чужбина. — Грусть внезапно смыла улыбку с его бескровного лица, голос задрожал от волнения. — Тяжко, вы себе не представляете, как тяжело!.. Все бы отдал, чтобы заслужить прощение и хоть раз глянуть на Волгу-матушку. — На его выцветших глазах блеснули слезы.

— А значит, все же виноваты, если о прощении говорите?

— Виноват в том, что не поверил, что заблуждался.

— Понимаю, — сочувственно произнес Егоров и после небольшой паузы добавил: — Думаю, что у вас будет еще возможность увидеть Волгу. Разобьем врага, и мы, русские и словаки, заживем в дружбе и согласии. Главное, сейчас верой и правдой служить своему народу.

— А я и служу, — отозвался хозяин. — В моем доме, как вы имели возможность сегодня убедиться, находят пристанище те, кому ненавистен фашистский режим этого святоши Тисо.

Старик разволновался. На его поблекшем лице появился робкий страдальческий румянец.

— Я, конечно, не Батя[5] и не могу тягаться с ним. Говорят, он отвалил прямо через Словацкий банк пять миллионов крон на деятельность движения Сопротивления. Правда, отвалил он их эмиссарам лондонского правительства, а не моим сегодняшним гостям. — Господни Вишневский засмеялся. Потом серьезно, даже торжественно произнес: — Если надо будет, всем моим достоянием, всем необходимым помогу, чтобы только завоевать свободу народу, приютившему меня, и право на исходе лет моих, после победы, взглянуть на родные места, на Волгу.

— Спасибо, — поблагодарил Егоров и добавил торжественно: — Будем иметь в виду вашу готовность принять участие в освободительной борьбе против фашизма. Ведь нам для победы нужно будет не только оружие, но и продовольствие, одежда, обувь.

— Можете на меня рассчитывать. Ни в чем не откажу, — заверил хозяин. — Вот вам моя визитная карточка. Если понадобится, подателю ее она может служить паролем. — Он протянул Егорову кусочек белого глянцевого картона. Потом взял в руки бутылку, быстро наполнил сливовицей крохотные рюмочки и, обведя взглядом гостей, торжественно произнес: — Давайте же, друзья, выпьем за Россию, за Волгу-матушку!

— За победу над фашизмом, за Отечество! — в тон ему добавил Егоров.