НА КУРСКОЙ ДУГЕ
НА КУРСКОЙ ДУГЕ
Полчища Гитлера в битвах под Москвой и Сталинградом потерпели крупные поражения.
Наш ХППГ-5148 и ХППГ-5149 были направлены на Курскую дугу, в состав 38-й армии.
Первое место дислокации полевого госпиталя — в лесу, в двадцати километрах от Обояни. Здесь не было никаких условий для развертывания госпитальных отделений.
По инициативе командования госпиталя решено начать строительство подземных помещений. Все основные отделы надо было укрыть на глубину до полутора-двух метров. Приемное отделение планировалось на размещение около двухсот человек, а стационар — на четыреста коек, хотя по штату положено всего двести двадцать. Кроме того — санпропускник с дезинфекционной камерой, парикмахерской и моечной, с комнатами для раздевания и одевания после санитарной обработки.
Площадь перевязочной готовилась с учетом на установку двенадцати столов, операционная — на три, шоковая палата — на шесть коек.
Стены в перевязочной и операционной приказано промазать глиной и выбелить, а в палатах-землянках отделать мелким березовым лесом. Полы покрыть деревянными решетчатыми настилами. Все помещения соединить между собой траншеями. Земляные работы завершить в течение двух недель. Служебные и подсобные помещения разместить на поверхности, в палатках.
Не теряя времени, мы приступили к выполнению поставленной задачи. Личный состав разбили на бригады, между которыми шло соревнование за быстрейшее выполнение работ на своих участках.
Подъем с шести часов перенесли на четыре утра. Сократили перерывы на обеды и ужины. Работу продолжали до наступления глубокой темноты.
Тяжел труд землекопа. С первых же часов у большинства девчонок на ладонях появились мозоли. Потом они лопались. Ломило руки, болело и ныло все. И на отдых времени оставалось совсем немного. Да только это была не беда! Ничего, что уставали до чертиков, все равно выкраивали часик еще и на свидание с танкистами, чей корпус дислоцировался рядом, за километр от стройки.
С вечера, казалось, все были на месте, а после отбоя одна за другой уходили и уходили.
Как-то в поздний час заглянул в палатку дежуривший по части лейтенант Крутов. Осветил фонариком и закричал:
— Что такое, где все?
Я очнулась от яркого света, направленного мне в лицо.
— Где все? — повторил начштаба.
В углу палатки заворочалась и заворчала Валя Бабынина:
— Не мешайте спать!
Утром девчата покатывались от смеха, рассказывая, как уходили и как возвращались со свидания. Как кого-то чуть не подстрелил часовой. Но кого — не признались. Темная ночь выручила влюбленных.
Украинские ночи холодны. В палатках, лежа на земле под одним одеялом, замерзали. У меня появилась идея: ложиться с Шурой на один матрац, а в другой влезть обеим и укрываться двумя одеялами. Попробовали. Тесновато было в мешке, зато тепло.
— Если тревога? — засмеялись девчонки.
Некоторые подружки последовали нашему примеру, но все не могли: мешки были узки, и как ни пытались туда влезть, только их разрывали. Бывало, скатывались с узкого и скользкого соломенного матраца, а чтобы вернуться на место, надо было кому-то вылезть из мешка. И среди ночи начинался хохот.
Наконец самая тяжелая, трудоемкая работа была позади.
Сегодня, по распоряжению старшины, мы с Шурой едем в лес на заготовку строительного материала.
Палило солнце. В гимнастерках при физической работе становилось невыносимо жарко. Мы попросили разрешения переодеться в платья, прихваченные из дому. Это были нарядные легкие платья. У Шуры голубое с мелкими желтыми цветочками, у меня белое с красными маками. Посмотрел старшина, покачал головой и говорит:
— Эх, девчата, в театр бы вам в этих платьях, а не в лес за дровами. Да, видно, ничего не поделаешь. Вернетесь после победы домой — еще красивее сошьете.
Шура, как заправский лесоруб, ловко подхватила топор, пилу и, уложив их в телегу, уселась рядом со мной.
— Но-о, пошла, дорогуша! — натянула вожжи.
И дорогуша-лошадка повезла нас в лес, подальше от стройки.
Остановились среди молодых берез. Осмотрелись. Стоят они, тоненькие, стройненькие. Подошла к ним Шура, погладила одну, другую и с досадой произнесла:
— Как жаль губить такую красоту! Когда я училась, у школы посадила вот такую же тоненькую березку. Только одну. А спилить сейчас придется без счету. Вернусь домой — насажу много-много!
Прижалась к одной, задумалась, загрустила. В таком настроении я ее видела впервые.
— Перестань расстраиваться. Не мы виноваты, а фашисты.
Спиливали березки, очищали их от сучьев, укладывали на телегу, связывали воз веревкой и подвозили к месту стройки.
Другая бригада сколачивала решетки для земляного пола, третья — взамен кроватей, которых было маловато, плела из лозы маты, чтобы уложить их потом на козлы, вбитые а землю, Этой последней, тоже необычной для нас, работой сейчас занялись все — от врачей до штабных работников. Конечно же не была в стороне и Люся-парикмахер.
На вид хрупкая, Люся оказалась на редкость выносливой, неунывающей, несмотря на то что и у нее не сходили с рук мозоли, а сейчас они были ободраны лозой до крови.
— Это тебе не бритву держать! — подшучивали над ней.
А вот еще одна нелегкая работа. Она хорошо была знакома комсоргу Оксане и ее подруге Вале Бабыниной. Они знали, как строят хаты.
Украинские девушки рвались на фронт, чтобы принять посильное участие в освобождении своей родины. У Оксаны Драченко в Николаевской области, на хуторе Морозовка остались в оккупации мать с четырьмя братьями и сестрами. Отец умер еще до войны. Материальное положение семьи было трудноватым, и после окончания семи классов Оксана поступила учиться в школу ФЗУ, на специальность судового электрика. С началом войны практикантов эвакуировали на Урал. Определили на завод. Дали бронь. Но никто из прибывших не хотел с этим мириться. Ребята пошли добровольцами на фронт. Не захотели оставаться и девчонки. Несколько человек из них, в том числе и Оксана с Валей, втайне от начальства окончили курсы медсестер. С большим трудом, но удалось уйти с завода, и вот они среди нас.
А Валя Бабынина в Николаевскую школу ФЗУ приехала из Курской области. И не предполагала тогда, что война на несколько лет разлучит ее с родным домом, где остались отец, мать и младшие сестры.
Итак, на строительстве подземного госпиталя подошло время месить глину, чтобы промазать ею стены подготовленных землянок, а потом их выбелить. Месили руками и ногами. У всех, кто занимался этим трудом, кожа рук и ног становилась грубой, шероховатой — покрывалась цыпками.
Работа была для нас непривычной, но все старались на совесть.
Замполит Таран сочувствовал, что тяжеленько достается девчатам. Подбадривая в работе, иногда помогал и сам взявшись то за лопату, то за носилки. Конечно, у такого богатыря, как он, сил было не то что у нас.
Люся показала ему, как надо плести маты.
— О, да ты вполне уже овладела этим ремеслом Как ловко у тебя получается! Плетешь, словно кружево, — удивился он.
Работая среди нас, подзадоривала молодежь и комсорг Драченко.
— А ну, девчата, не подкачайте! Задание на сегодня мы должны сделать раньше срока. — И шепотом добавляла: — Если хотите пойти на свидание к танкистам.
Только майор Темкин пока не проявлял особого сочувствия к личному составу. Не таким уж добрым оказался, как определили мы вначале. Как и положено начальнику, был требователен и строг. Частенько упоминал свои излюбленные слова: «Не на курорт приехали — пошевеливайтесь!» Но подгонять не надо было никого. Все знали, что в любую минуту могут начаться бои.
И все же с нетерпением ждали нескольких часов, когда старшина проводил с нами строевые занятия. Это было раз в неделю. «Спасибо», — говорили мы старшине за сочувствие. Он попеременно предоставлял нам возможность отдохнуть от физической работы — постоять на посту. А во время занятий учил стрелять, ходить в разведку и брать языка. А бывало, и ничему не учил. Выбирал подходящее место и объявлял: «Перекур с дремотой!» Сам усаживался на пенек, не спеша набивал табаком трубку и пыхтел с наслаждением, пока длилась наша дремота. Отдохнув, возвращались в хорошем настроении и с новыми силами приступали к работе.
А вокруг нас шла подготовка к боевым действиям. С наступлением темноты в район предстоящих боев подтягивались воинские подразделения, автомашины с боеприпасами, колонны танков и другая военная техника. Активно помогали жители прифронтовых мест рыть траншеи, противотанковые рвы, создавали оборонительные укрепления. Все это — с соблюдением осторожности и маскировки. Потому что днем постоянно летали вражеские самолеты-разведчики, так называемые рамы.
Пока вокруг стояла тишина. И тем более удивляло нас поведение лейтенанта Будакова, заместителя начальника по продовольственной части, человека преклонного возраста, мрачноватого. Как услышит гул самолета, так спешит к траншее, которую, можно подумать, только для него и рыли девчата. И сидел он там до тех пор, пока не исчезали звук самолета и движущаяся точка в небе. Он плохо спал ночами, неизменно объяснял: «С желудком что-то не в порядке». Его постоянной заботой было — не собирались бы люди группами на открытой местности, не ходили бы по территории в белых халатах и косынках, чтобы не привлечь внимание вражеских самолетов. Если это замечал, то срывающимся голосом командовал: «Разойдись!»
А когда майор Темкин направил меня в командировку в санотдел армии, Будаков вручил мне пакет и просил передать его лично начальнику санитарного управления полковнику Харченко.
Я должна была сопровождать начфина Крутова, который, по словам начальника, на обратном пути повезет немалую сумму денег. Кроме того, мне поручено было забрать в управлении первые письма, поступившие на нашу полевую почту 04780.
Поначалу казалось, что майор Темкин разыгрывает меня: быть адъютантом у начфина, когда он повезет кучу денег! А потом адъютант должен быть при оружии. Значит, мне надо брать с собой тяжелую винтовку…
До управления добирались попутными машинами. По прибытии туда разошлись с начфином каждый по своим делам.
Полковник Харченко с любопытством осмотрел вошедшего маленького солдата с большой винтовкой через плечо и улыбнулся. Это был человек средних лет, высокого роста, с аккуратно подстриженной бородкой. Узнав из доклада о том, что я из госпиталя Темкина, спросил:
— Ну, как там идут дела? Передайте Темкину, что я на днях у вас побываю.
— Есть передать!
Я подала пакет Будакова.
Полковник, прочитав письмо, возмущенно произнес:
— Ах он, сукин сын! С желудком, видите ли, у него не в порядке. Что у него там… черви завелись?! А как же воюют вот такие! — показал он на меня.
«Э-э, оказывается, Будаков и в пакете полковнику докладывает о своей трусости. А я-то думала, что выполняю важное его поручение».
Полковник сказал, что ответа не будет. Но месяца два-три спустя начпрода из госпиталя отозвали. Наверное, это и был ответ на его письмо.
Начфин выполнил свое задание, я — свое. Теперь, кроме винтовки, у меня мешок с письмами.
Возвращаюсь по лесной тропинке к палаткам. Настроение — отличное! Несмотря на тяжелую ношу, не иду, а словно лечу.
Приближаясь к «дому», услышала оживленные голоса и звон ложек о котелки. Обедают.
Только успела вынырнуть из-за куста, как вскочила и побежала навстречу Шура Гладких. А за ней чуть ли не все. Подхватили меня на руки вместе с мешком писем и винтовкой и понесли к палатке.
— Что вы делаете? Пустите! Видите, я вооружена. Ружье может выстрелить. Потерпите, сдам винтовку — нести легче станет.
Но меня никто не слушал. Посадили на поляну.
— Давай развязывай мешок!
Пришлось подчиниться. Пачку за пачкой доставала из вещмешка бумажные треугольнички и называла счастливчиков. Пожалуй, не было человека, который не получил бы долгожданную весточку из дома или от друзей и знакомых.
Мне досталось несколько писем от мамы, сестры Нины и от отца, с обратным адресом на полевую почту.
Не из письма, а много времени спустя, я узнала о том, что он по возрасту, да и по состоянию здоровья не был направлен в действующую армию, а работал на одном из военных заводов Урала.
Строительство подземного госпиталя завершено. Уложились в срок. Подводя итоги соревнований, замполит сказал:
— Все поработали на славу. По-молодецки выдержали это нелегкое задание. А теперь готовьтесь к новым трудностям…
В последнюю спокойную ночь я стояла на посту. Вслушивалась в монотонный шум леса, вглядывалась в укутывающую меня темноту. У нас, на Урале, летом ночи короткие. Почти их нет. Чуть стемнеет, как на востоке уже начинается рассвет. Здесь же во всю длинную ночь — тьма непроглядная.
К утру становилось прохладнее. Чтобы согреться, обхожу вокруг палаток, где размещены продовольственный и вещевой склады. Эти палатки находятся под горой, в стороне от жилых и штабной, и стоять здесь одной скучновато и даже страшновато. Винтовку держу наготове. Не на курорте все же, усмехаюсь себе. Слух и зрение напряжены до предела. Малейший шорох настораживает. А в лесу их столько! Скорей бы подъем!
Вдруг по лесу разнесся грохот. Что такое? А, да это танк наших соседей, сдвинувшийся с места, нарушил тишину ночи.
Минуту-две спустя за ним последовал другой, затем третий… Лес наполнился сплошным грохотом. И я поняла, что настал час главного события, к чему мы готовились, чего ждали с необъяснимым душевным трепетом.
Было слышно, как головной танк, выйдя на большак, направился в сторону Обояни, а за ним следом, с небольшими интервалами, танки все шли и шли. Такая грозная сила!
Казалось, не затих еще грохот танков, как воздух потряс гул орудий. Началась артиллерийская подготовка перед наступлением.
Били уже не зенитки, которых мы наслушались вдоволь, к которым привыкли. Теперь гремело так, что содрогалась земля, и все воздушное пространство превратилось в звуковой хаос, от чего, казалось, лопнут не только барабанные перепонки, но и не выдержит, расколется земной шар.
Таким осталось в памяти начало Курской битвы.
С началом боев сразу же стали поступать и раненые. Да в таком количестве, что можно было бы и растеряться — с чего начать?
Через несколько часов все подготовленные помещения были уже заполнены. Пришлось развертывать палатки. Остро почувствовался недостаток в обслуживающем персонале.
Раненые прибывали и прибывали. Кто ранен в руку, кто — в ногу, кто задыхался от проникающего ранения в легкие. Кто-то лежал молча, без движения — без сознания, а кто-то стонал, страдая от невыносимой боли. И хотелось поскорей помочь каждому или хотя бы немного облегчить страдания.
Вот так мы впервые оказались на самом острие войны, почувствовали ее жестокость, увидели ее страшное кровавое лицо.
Сутки и вторые не выходят из операционной и перевязочной врачи и сестры и все же не могут своевременно оказать, помощь всем раненым. Их поступает во много раз больше, чем успевают за это время перевязать и прооперировать. А потому медработники сами нуждались в экстренной помощи. И когда прибыла к нам запрошенная руководством госпиталя группа медиков, мы поняли, для чего нужны спецгруппы, которые формировались вместе с нами. Это небольшой самостоятельный отряд, в составе которого находились врачи, сестры и санитары. Его назначение — помощь в работе полевых госпиталей и медсанбатов.
Ведущий хирург Окс вызвал меня в операционную. Операции шли пока на двух столах. За первым оперировала Вера Петровна Чигогидзе. Она, как наиболее опытная, получившая практику в тыловых госпиталях, сейчас оперировала самостоятельно, с помощью операционной сестры Мили Бойковой. У второго стерильного стола стояла Шура Гладких. Оперировали капитан Окс и Ирина Васильевна Кабакова.
— Займи место наркотизатора, — говорит мне капитан Окс, смазывая йодом операционное поле на бедре больного.
Чуть успели закончить операцию — удалить огромный осколок снаряда, застрявший в мышце бедра, — как занесли бойца с проникающим ранением в грудную клетку. Человек в критическом состоянии. Задыхается. Воздух со свистом проходит через рану в легком. Это сложная операция. Чтобы добраться до легкого, прежде нужно скусить ребро, а может, и два.
Время идет. Больной устал. Хирург плотно закрывает рану стерильной марлевой салфеткой и просит подышать:
— Отдохни, голубчик…
И снова работает. Уже на легком. Вместе с больным задыхаются все, кто здесь присутствует…
Наконец все облегченно вздохнули, закончилась операция.
Прошла неделя напряженного труда. Нагрузка оказалась слишком большой для неопытного и немногочисленного коллектива госпиталя. Весь личный состав по двое-трое суток не покидал своих постов. Кто не выдерживал, уходил всего на два-три часа, чтобы чуть передохнуть, и снова возвращался на рабочее место. Это была настоящая боевая страда для молодого коллектива.
После жесточайших боев на Курской дуге вражеские войска на большом участке фронта были оттеснены. Поступление раненых резко сократилось.
Неожиданно в наше расположение прибыл коллектив другого госпиталя. Это был госпиталь второй линии, который должен принять находящихся здесь раненых, продолжить оказание им помощи, подлечить послеоперационных, затем эвакуировать в тыл.
А нам срочно предстоит свернуть свое хозяйство и двигаться вперед.
Машин мало. Всего две. И потому, пока они перевозят имущество на новое место работы, медперсонал пойдет на помощь коллективу ХППГ-5149, который теперь был впереди нас и тоже трудился с большой перегрузкой.
Врачи и сестры, перекинув за спину вещевые мешки, отправились в путь пешком. С утра день был ясным, но через несколько километров пути небо нахмурилось. Пошел мелкий затяжной дождь. К вечеру дороги были размыты и размешаны в жидкую кашу военным транспортом, идущим туда и обратно.
Одежда на нас давно промокла. Ботинки наполнились грязной жижей, и в них хлюпало. Проходящие машины то и дело обдавали нас с головы до ног грязью. Все были серьезны и задумчивы, потому что в дороге быстро устали. Пришлось сбавить ход. Когда стемнело, вообще невозможно стало идти. Мы то и дело сбивались с тропы и проваливались в грязь по колено, не зная, куда свернуть от машин, идущих без света прямо на нас.
Первый поход оказался не из приятных. Шли и сочувствовали бойцам-пехотинцам, кто постоянно, в любую погоду, находился в окопах или переходах, кому нужно пройти не только самим по грязи, по болотам и другим малопроходимым местам, но и пронести оружие и боеприпасы. Вот где требовался солдату запас терпения и выносливости.
С приближением к линии фронта усиливался артиллерийский гул, разгоралось зарево. Небо становилось кроваво-красным от пожарищ и постоянных вспышек зарниц. Мне казалось, что подошли совсем близко к переднему краю, а тянуло все ближе. За несколько дней уже свыклись с постоянным раскатистым громом войны, и страх притупился. Сейчас, наоборот, хотелось заглянуть туда, где производился этот грохот, посмотреть — что же там происходит?
Прибыли в небольшое село, освобожденное несколько дней назад, где и развернулся ХППГ-5149.
Госпиталь был переполнен ранеными. Сбросив промокшие гимнастерки, чуть отмывшись от грязи и наскоро перекусив, мы приступили к работе.
В операционной, развернутой в полуразрушенном здании школы, группа медиков словно не замечала того, что происходило за стенами дома. Здесь перевязки и операции шли на восьми столах. На одном из них, готовясь к пятиминутному сну, «раз-два-три…» считает раненый, На другом, просыпаясь, но еще находясь под действием наркоза, больной почему-то плачет и бранится, а на третьем — поет песни…
То тут, то там стучат о маленькие эмалированные лоточки только что удаленные из ран осколки и пули. Очнувшись от наркоза, раненые забирают их на память. Некоторые из фронтовиков с первых дней войны уже не раз побывали в госпиталях и теперь хвастаются коллекцией таких «сувениров».
В предоперационной одновременно перевязываются десятки людей с более легкими ранениями, кто может самостоятельно передвигаться и сидеть.
Медсестры снимают бинты и повязки, а врачи, осматривая раны, определяют, не застряли ли где осколок или пуля, которые надо удалять, и дают распоряжения: смазать края раны йодом и наложить дезинфицирующую повязку, — или направляют на операционный стол.
Для ясности нужно сказать, что в полевых условиях никакие раны — ни малые, ни большие и даже культи после ампутации конечностей — не зашивались. Все ранения считались загрязненными и после ушивания давали бы больше осложнений. Порой вместе с пулей или осколком глубоко в мышцы проникали большие клочья ваты от телогрейки или стеганых брюк, значит, рана не могла остаться чистой.
Первое время жутковато было снимать бинты, пропитанные кровью, и повязки со свежей зияющей раны, иногда очень обширной. Старалась все делать осторожно, чтобы не причинить боль, которая словно передавалась и мне и чувствовалась где-то в глубине души. Мучительно жаль было каждого человека. Понимая мои щадящие действия, сами пострадавшие подбадривают:
— Ничего, сестричка, смелее. Остались живы, а это перетерпим.
И нельзя было не удивляться, как и что они только ни терпели, сжав кулаки, скрипя зубами, от боли теряя сознание.
Некоторым воинам первая помощь оказана на поле боя, а кому-то в медсанбате, который расположен впереди полевого госпиталя. Там, кроме экстренной помощи, на каждого заполняют маленькие медицинские карточки, где описываются характер ранения и оказанная помощь. При тяжелых ранениях, угрожающих кровотечениях на таких карточках ставилась красная полоса по диагонали. И при поступлении в полевой госпиталь сразу видно, что человека без задержки нужно отправить на операционный стол. Это раненые со жгутами. Больше двух часов жгут держать нельзя: наступает омертвление тканей. Обязательно указывается время наложения жгута. Без промедления идут на операционный стол с проникающими ранениями в грудь, живот, череп.
Все это и многое другое я узнала, казалось, в течение одного длинного дня, а на самом деле прошли сутки и вторые, а мы продолжали работать, забывая поесть. Отдых же вообще казался немыслимым. Как можно было уйти, когда сотни людей ожидали помощи. Так и ходили мы с куском хлеба в кармане халата.
Порой линия фронта словно бы сужалась вокруг нас. Пулеметная и автоматная стрельба сливалась с непрерывным грохотом орудий. Но внимание и мысли отвлекались от происходящих событий, и окружающая обстановка становилась привычной. Но вот к знакомому гулу присоединился какой-то еще. Над нами завыли и с душераздирающим свистом начали проноситься самолеты.
— Воздушный бой идет, — пояснил раненый, которого я перевязывала.
Самолеты то и дело один за другим пикировали над домом, и казалось, что вот-вот врежутся в операционную. Временами от этого невыносимого свиста хотелось запрятаться куда-нибудь, как в детстве, хотя бы под стол, на котором лежал больной. Это было самое близкое укрытие.
Наконец утихли, перестали выть над нами самолеты. И, наверное, не узнали бы мы о результате воздушного боя, если бы не услышали за окном радостные голоса ребятишек.
— Ура! — закричали они.
Подбежав к открытому окну перевязочной, чтобы обрадовать и нас, они, перебивая друг друга, в несколько голосов сообщали:
— Загорелся, загорелся немецкий!
— Летчик на парашюте спускается!..
Мальчик, стоящий у окна, крикнул:
— Ребята, пошли ловить парашютиста!
И они следом за взрослыми гурьбой побежали ловить фашистского летчика…
Уже глубокая ночь. В операционной светло. Над каждым столом светит яркая электрическая лампочка. Ток она получает от движка, установленного на машине в нескольких метрах от операционной. Ведущий хирург, заканчивая обработку раны, произнес:
— Друзья мои, давайте сделаем перерыв. Выйдем, подышим свежим воздухом…
Садимся на аптечные ящики, составленные вдоль стен при входе в здание. Ноги гудят. Во время работы не присядешь.
— Ну как, здорово устала? — спросил ведущий.
— Не-ет.
— Правильно. Не надо признаваться.
Ночь светлая, с полной луной. Перед нами, а низинке на лугу, течет маленькая речушка, поблескивая при свете луны. Днем здесь очень красиво.
Незаметно потемнело. Надолго ли скрылась луна? Посмотрела я вверх и удивилась: туч на небе не было, а луна запряталась в какую-то тень.
— Затмение, что ли? — говорю.
— Верно, — подтверждает ведущий, разглядывая луну.
Оказалось, что все сидящие здесь впервые наблюдали лунное затмение.
Заметили, что канонада стала отдаляться. Наши погнали врага. Это значит, что, возможно, завтра же отправимся вперед.
Время шло к рассвету. От речушки начинал расползаться белый туман. Луга быстро покрывались молочной пеленой, которая поднималась и кверху, к операционной.
Подул свежий предутренний ветерок, и всем стало зябко.
— Ну как, передохнули малость? — спросил ведущий. — Тогда приступаем к делу. На операционном столе ждет больной.