ГЛАВА IV ПЕРЕД ВОЙНОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА IV

ПЕРЕД ВОЙНОЙ

ГРОЗА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

То были для Фредерика и Ирен годы подъема и всеобщего признания, годы светлого, неомраченного счастья. Каждый день приносил известия о новых победах науки. За пять лет после открытия искусственной радиоактивности было найдено более двухсот радиоактивных изртопов почти всех известных элементов.

Широко совершенствовалась ядерная техника, разрабатывались новые типы ускорителей. В медицину, агрономию, биологию, металлургию, химию, физику внедрялись методы меченых атомов, применения радиоактивных веществ.

Лауреаты Нобелевской премии Ирен и Фредерик Жолио-Кюри были теперь известны всему миру. Уже в 1935 году Фредерик был приглашен профессором Сорбонны. Одновременно Ирен была назначена руководителем работ Национального фонда наук. Дочь также заменила мать на ее посту в лаборатории Кюри, продолжая ее дело, руководя ее учениками.

Еще через год Фредерика пригласили на должность профессора и директора лаборатории ядерной физики и химии Коллеж де Франс, старейшего высшего учебного заведения Франции. Одновременно он стал директором вновь созданной лаборатории атомного синтеза Национального центра научных исследований.

Чтобы заполучить столь известного молодого ученого, Коллеж де Франс решился поставить вопрос о преобразовании кафедры санскритского языка в кафедру ядерной химии. Освободившуюся после ухода Фредерика должность профессора Сорбонны по курсу радиоактивности заняла Ирен. Через несколько лет Ирен была назначена заведующей кафедрой радиоактивности и стала директором Института радия.

Перейдя в Коллеж де Франс, Фредерик приложил все усилия к тому, чтобы создать здесь научно-исследовательский центр по ядерной физике. С ним работали сотрудники, пришедшие из Института радия, — аккуратный экспериментатор Савель, талантливый конструктор Альбан, светловолосый и как бы сонный на вид, но на самом деле инициативный организатор Коварский, широко эрудированный Намиас; позже к ним присоединился молодой итальянец Бруно Понтекорво. Изготовив необходимое оборудование, они приступили к сооружению громадного циклотрона, как у Лоуренса в США.

Параллельно Фредерик развивал лабораторию атомного синтеза при Национальном центре научных исследований. Он добился того, что Национальный центр приобрел от компании «Женераль электрокерамик» знаменитую лабораторию Ампера в Иври. Был построен большой корпус, в котором разместились физическая, химическая и биологическая лаборатории. Жолио организовал и вдохновлял тесно спаянную группу физиков, химиков, биологов.

Между Институтом радия и Сорбонной, где работала Ирен, и двумя лабораториями, которыми руководил Фредерик, сразу установилась повседневная, прочная связь.

С 1937 года Фредерик читал лекции в Коллеж де Франс. По правилам Коллеж де Франс профессор обязан ежегодно менять тему лекций, и Фредерик читал новые оригинальные курсы об излучениях, о строении вещества, о ядерных превращениях, об искусственной радиоактивности.

Профессор Жолио был неутомим. Он следил за стройкой, конструировал приборы, сам монтировал их, руководил сотрудниками, читал лекции. Его высокую подвижную фигуру в белом рабочем халате можно было увидеть и за лаборатерным столом, и в мастерской, и на сборке циклотрона, где он своими руками проверял и прилаживал все детали.

Мировая слава, высокие почести не изменили Фредерика Жолио. Он по-прежнему молод, весел, задорен, полон кипучей энергии и шумного галльского веселья.

Летом, как и раньше, их привлекает Бретань, песчаные берега Ларкуэста, где Фредерик Жолио с одинаковым увлечением занимается рыбной ловлей и парусными гонками. По-прежнему его раскатистый смех оживляет вечерние беседы с рыбаками Ларкуэста, а звание профессора не удерживает от веселой пляски или задорной народной песни.

Здесь он не профессор, не физик на каникулах, а рыбак среди рыбаков.

Он остается страстным спортсменом. Проведя месяц зимой в Альпах, он особенно увлекся горнолыжным спортом, соперничая и тут с Ирен, давним мастером по лыжам. И как же гордится этот лауреат Нобелевской премии, когда ему удается выполнить вираж на большой скорости!

Один из его сотрудников, чтобы избавиться от крайней материальной нужды, открыл школу японской борьбы джиу-джитсу. Чтобы помочь ему, Фредерик с большим энтузиазмом начал заниматься этим видом спорта. Школа прославилась. Что могло быть лучшей рекламой: знаменитый ученый, Нобелевский лауреат так полон сил только потому, что он занимается джиу-джитсу!

Они жили теперь на краю парка Со в Париже, в своей вилле Антони.

Большие светлые комнаты заполнены веселым шумом подрастающих детей. Элен уже учится в коллеже, как и отец, идет всегда первой, и Фредерик внимательно следит за успехами дочери.

На столе в кабинете Фредерика кусок урановой руды. Над столом в беспорядке фотографии учителей и друзей. На стенах картины любимых художников и высушенные головы щук. В углу удочки, ружья, охотничьи трофеи.

Большой сад примыкает к вилле. Цветы — страсть обоих, особенно Ирен; все свободное время она проводит в саду. Из открытых окон виллы часто слышны звуки рояля — это играет сам хозяин. Фредерик любит импровизировать, проводя часы за роялем.

На вилле Антони всегда многолюдно и весело. По воскресеньям друзья собираются в саду, на ступеньках террасы или у обвитых цветами решеток теннисного корта. Фредерик — азартный теннисист, первоклассный игрок, и он не может усидеть на месте, если только есть партнер. Он относится к теннису ревниво и не выносит проигрышей. Его веселый голос слышен громче всех при подсчете очков.

Ирен, если она сама не участвует в игре, неутомимо, возится в саду: подрезает ветки, пересаживает цветы, появляется то с садовыми ножницами, то с тачкой для сухой травы.

По вечерам гости собираются за столом. Немногословная, сдержанная Ирен, разливая чай, незаметно направляет беседу. О чем только не говорят и не спорят здесь: о художниках и о музыке, о народных танцах и о спорте, о лаборатории и о новой статье, о реформе народного образования, проектом которой занят Поль Ланжевен, и о последних работах итальянского физика Ферми.

Высокие стены не отгораживают виллу Антони от внешнего мира.

Мир в эти годы живет в страхе. Коричневая чума фашизма расползается по Европе. Угроза новой войны нависает над землей.

Когда первые зловещие признаки фашизма уже явственно обозначились в Германии, Анри Барбюс и Ромен Роллан выпустили пламенное воззвание о созыве Международного конгресса против войны. Этот конгресс происходил в августе 1932 года в Амстердаме. Через несколько месяцев после захвата гитлеровцами власти в Германии, в июне 1933 года, в Париже, в зале Плейель, собрался Конгресс движения борьбы против опасности фашизма и войны. В числе его организаторов были Поль Ланжевен и Мария Кюри. Движение «Амстердам — Плейель», привело к организации Всемирного антифашистского комитета, одним из председателей которого был также избран Поль Ланжевен.

Вслед за своими учителями Марией Кюри и Полем Ланжевеном участвовали в этом движении и супруги Жолио-Кюри. Они тоже бывали на митингах и подписывали воззвания против войны. Но им еще казалось, что война далека от них.

А война придвигалась все ближе. Тяжело и душно становилось в Европе. В морозную январскую ночь вспыхнул рейхстаг. На площадях немецких городов фашистские громилы раздували костры, сжигая бессмертные творения Маркса, Гейне, Вольтера, Дидро…

Ученые с мировыми именами принуждены были бежать из Германии, потому что по расовой мерке они оказались «нечистокровными немцами».

Сожжены были книги Эйнштейна, но появились учебники «чисто арийской физики», «строго германской математики». «Математика — это проявление северного арийского духа, его воля к господству над миром», «физика создана арийской расой, расой победителей», — писали в этих книгах.

Фашизм поднимал голову и во Франции.

Деятели «Аксьон франсез» во все горло орали, что пора «задушить потаскуху» — так именовали они Французскую республику. Вооруженные группы «королевских молодчиков» и «патриотической молодежи» совершали набеги на студенческие кафе близ Сорбонны и хозяйничали в Латинском квартале. «Боевые кресты» под руководством полковника де ла Рокка вооружались и создавали регулярные отряды.

Но французы по-прежнему полагали, что война далека от них, верили демагогическим лозунгам «борьбы против беспорядков» и «спасения от красной опасности».

Отрезвление пришло 6 февраля 1934 года, когда фашистские банды в Париже попытались совершить путч. Вооруженные отряды атаковали Бурбонский дворец. Даже самые упрямые слепцы прозрели, увидав, что республика на волоске от гибели. Рабочие Парижа оказали яростное сопротивление мятежникам. «Фашизм не пройдет», — сказали трудящиеся. И он не прошел. 12 февраля четыре с половиной миллиона рабочих, покинув работу, вышли на грандиозную демонстрацию. После парижских событий французы начали понимать, как близка фашистская опасность.

Фредерик Жолио сказал себе: «Вещи подобные этим происходят потому, что слишком много людей остаются неорганизованными». Он вступил в социалистическую партию, позже — в Лигу борьбы за права человека. Для него с новой силой зазвучал завет матери: «Борись против несправедливости».

В 1935 году он уже не ограничивался пассивным участием, а вместе с Полем Ланжевеном и английским физиком Джоном Берналом активно организовывал группу «Ученые против войны», выступал на собраниях этой группы и на открытых митингах в Париже и в Лондоне и даже сам не раз занимался расклейкой плакатов и листовок.

Отпор фашизму сплотил французских рабочих. На выборах в мае 1936 года одержал победу Народный фронт. Формируя просуществовавшее несколько месяцев правительство Народного фронта, премьер Леон Блюм пригласил войти в правительство мадам Жолио-Кюри.

Ирен Жолио-Кюри стала помощником министра народного просвещения во Франции, и ей было поручено руководство научно-исследовательскими работами и народным просвещением всей страны. Женщина была назначена на такой пост впервые.

— Почему вы согласились на это? Зачем вы отрываете время от вашей научной работы? — спрашивали у Ирен.

— Если какое-нибудь дело справедливо, его надо делать, — убежденно отвечала она.

Министерские обязанности отнюдь не развлекали ее. Она внесла туда ту же строгость и простоту, как в руководстве Институтом радия.

— Мадам, — убеждал ее ближайший товарищ, тоже вошедший в министерство, профессор Пьер Бикар, — официальные бумаги надо писать более пространно и вежливо. Для них есть определенные формы. Почему же вы опять зачеркнули составленный мною текст?!

— Нет! — решительно возражала Ирен. — Письмо написано слишком любезно. Зачем долго объяснять то, что и так ясно? Не нужно никакой дипломатии, когда можно сказать прямо: «Это плохо».

Прямота и правдивость всегда были ее основными чертами.

За недолгое время пребывания у власти правительства Леона Блюма Ирен Жолио-Кюри успела провести ряд реформ народного образования, расширив светское образование в народных школах, закрепляя права учащихся женщин.

И Фредерик и Ирен участвовали в работе Союза рационалистов — прогрессивной организации, в числе основателей которой был Поль Ланжевен. Целью союза было распространение научных знаний среди народа. Фредерик выступал в союзе рационалистов с яркими лекциями, рассказывал о последних достижениях науки. И Ирен и Фредерик активно участвовали в Комитете бдительности антифашистской интеллигенции.

Позже, в 1939 году, Фредерик вслед за Полем Ланжевеном вошел в состав редакционной коллегии журнала «Пансе» («Мысль»). Журнал пропагандировал диалектический материализм, вел энергичную борьбу с идеологией фашизма.

Когда в сентябре 1936 года в Москве в президиуме Академии наук был устроен прием в честь докладчиков на Менделеевском чтении Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, профессор Жолио в своем ответном слове тепло и убежденно заявил:

— Мы принадлежим к числу тех многих французов, которые с радостью следят за великолепным развитием вашей страны.

Он был счастлив, отмечая те поразительные перемены, которые произошли в Советском Союзе за три года, истекшие со времени его первой поездки в Россию.

— Мы имели возможность ознакомиться с постановкой работы великолепных научных и учебных лабораторий в физических институтах Москвы, где ведется интенсивная исследовательская деятельность и громадное количество студентов приобщается к научной работе. Мы видим, что в области химии и физики ядра, в вопросах строения атома за последние два-три года Советский Союз выдвинул целую плеяду талантливых исследователей. Если развитие научно-исследовательской работы в вашей стране будет продолжаться с такой же быстротой, то, несомненно, уже через несколько лет советская научная продукция в этой области займет передовое место в науке.

Наряду с развитием науки в Советском Союзе и во Франции Жолио подчеркнул прямо противоположное положение в Германии.

— С приходом к власти германского фашизма количество научных изданий в Германии сократилось втрое. В настоящее время совсем нецелесообразно издавать научную литературу на немецком языке, настолько упал интерес к науке в современной фашистской Германии.

Летним вечером того года, когда Жолио-Кюри были гостями Москвы, радиостанция Мадрида передала, казалось бы, безобидную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо».

Это был условный сигнал: по всей Испании, в городах и селах вспыхнул заранее подготовленный фашистский мятеж. Мир содрогнулся, услышав об испанском городке Гернике. Впервые, да, тогда впервые, бомбы рвались над мирным городом, фронт и тыл слились воедино. Поколение Фредерика Жолио, современники первой мировой войны, помнило войну, в которой воюют и гибнут лишь солдаты. Теперь в городах Испании обломки горящих домов погребали детей и женщин, погибали старики и больные, а немецкие летчики спокойно бросали бомбы на госпитали и школы. На окраине Европы народ Испании один принял бой с фашизмом. Истекающая кровью Испания погибала под натиском фашизма.

— Неужели вы не задумались, зачем вас послали в Испанию? — спросил пленного немецкого летчика советский журналист Илья Эренбург.

Немец посмотрел на него удивленно.

— Германский солдат никогда не думает.

— Зачем вы бомбили мирный город? Ведь вы же знали, что там нет военных целей? — задали вопрос тому же летчику.

— Мы только проверяли действие бомб, сбрасываемых с различных высот, — последовал равнодушный ответ.

Позор невмешательства лег тяжким пятном на прекрасную Францию, былую колыбель свободы и совесть мира.

Французское правительство закрыло границу перед испанскими республиканцами и заключило в концентрационные лагеря бойцов интернациональных бригад.

Фредерик Жолио и особенно Ирен были деятельными участниками кампании в защиту испанских республиканцев, интернированных во Франции, входили в комитеты организации помощи беженцам, антифашистам из Германии и стран, захваченных Гитлером. Они призывали к оказанию помощи республиканской Испании, боролись во Франции против лживой политики невмешательства. Ирен ездила даже в США, чтобы привлечь американскую общественность на помощь народу Испании.

Грохот барабанов становился все громче. Визгливый вой Гитлера несся из радиоприемников. Гитлеровские солдаты маршировали по улицам Вены и Праги, Копенгагена и Осло.

Тучи сгущались.

ПРОМЕТЕЙ РАСКОВАН

После того как Жолио-Кюри и Чадвик доставили физикам мощные разрушительные снаряды — нейтроны, во всех ядерных лабораториях мира усилился штурм атомного ядра. Когда же открытие искусственной радиоактивности показало, что обстрел нейтронами может вызвать превращение не только радия, урана и немногих иных элементов из конца таблицы Менделеева, но любого элемента, тут уже штурм достиг небывалой силы.

На «стартовой дорожке исследований» вперед вырвался на этот раз итальянец Энрико Ферми. Ровесник Жолио, он был еще очень молод, но уже известен в ученом мире как выдающийся теоретик. Дружная и веселая группа работавшей с ним молодежи прозвала его «папой»: они решили, что Ферми непогрешим в теоретической физике, как сам папа римский в делах церкви. Они всех наделяли прозвищами и были неистощимы на шутки и выдумки, эти талантливые молодые ученые, работавшие с Ферми в Римском университете: стремительный и ловкий, обладающий феноменальной памятью Франко Разетти, вспыльчивый, но деловитый Эмилио Сегре, методичный Эдоардо Амальди, самый молодой из них — Бруно Понтекорво.

Ферми решил попробовать вызвать искусственную радиоактивность, бомбардируя разные вещества нейтронами.

На его счастье, в подвалах физического факультета в Риме издавна хранился грамм радия, которым он и воспользовался как источником нейтронов. Счетчик Гейгера ему пришлось смастерить самому.

С какого элемента начать? Ферми приступил к делу методично, облучая один за другим подряд все элементы таблицы Менделеева. Чтобы узнать, не образовалось ли в результате какое-либо радиоактивное вещество, он, прекратив облучение, подносил затем облученную пластинку к счетчику. Если в результате облучения вещество становилось радиоактивным, это сразу можно было обнаружить по сигналам счетчика.

Счетчики нельзя ставить близко от источника нейтронов, иначе трудно будет разобрать, что отмечает прибор: появившуюся искусственную радиоактивность или существовавшее ранее излучение от источника нейтронов. Поэтому Ферми отнес счетчик в другой конец длинного коридора. Но ведь среди радиоактивных изотопов попадаются и такие, которые распадаются очень быстро — за секунды, за доли секунды. Не прекратится ли искусственная радиоактивность прежде, чем облученный препарат донесут до счетчика?

Профессор Ферми — он был уже и академиком, несмотря на свои несолидные тридцать три года, — и румяный юноша Амальди в рабочих халатах сломя голову бегали по коридору. Они подносили к радиоактивному препарату испытуемое вещество, а потом со всех ног мчались в другой конец здания, к счетчику, проверить, не стало ли вещество радиоактивным. Ферми очень гордился не столько научными результатами, сколько тем, что он всегда обгонял в этом беге более молодого Амальди.

А научными результатами стоило гордиться!

Ферми с сотрудниками исследовали более шестидесяти элементов, и из них сорок после облучения оказались радиоактивными. Жолио-Кюри в своем нобелевском докладе с уважением говорил о работах Ферми и его сотрудников.

Группа Ферми обнаружила новую интересную особенность: искусственную радиоактивность можно усилить, если нейтроны замедлены.

Как оказалось, нейтроны замедляются, если на пути пучка нейтронов поставить как преграду вещество, состоящее из легких атомов: воду, парафин, графит. Массы легких ядер (водорода, углерода) близки по массе к нейтрону. Нейтроны, сталкиваясь с ними, как бильярдные шары, понемногу растрачивают свою скорость. А потом, когда такой замедленный нейтрон-снаряд подходит к мишени — атомному ядру того элемента, в котором хотят вызвать искусственную радиоактивность, это ядро легче захватывает нейтрон: если снаряд мчится слишком быстро, он может проскочить цель.

Итальянцы заметили это случайно и проверили, погрузив радиоактивный препарат (источник нейтронов) и облучаемый препарат в фонтан с золотыми рыбками в саду физического факультета. Результат привел их в восторг: в воде искусственная радиоактивность резко возросла. Замедление нейтронов позволило сразу увеличить количества получаемых радиоэлементов. Этому открытию суждено было сыграть потом очень большую роль.

Бомбардируя нейтронами разные вещества, Ферми получал новые изотопы. Обычно это был изотоп того же элемента или элемента, стоящего на соседнем месте в таблице Менделеева.

Таблица Менделеева тогда кончалась элементом 92-м, ураном. Что же произойдет, если бомбардировать нейтронами уран, последний из известных тогда на земле элементов?

Если ядро урана захватит медленный нейтрон, то дальше в результате радиоактивного распада может возникнуть новый элемент, более тяжелый, следующий по счету, 93-й. Но такого элемента не было тогда в таблице Менделеева, и, хотя место для него свободно, никогда никто ни в каких опытах не видел такого элемента. Значит, впервые на земле будут созданы новые, не существовавшие элементы?!

Это было заманчиво! Ферми попробовал. Да, подвергшийся бомбардировке уран становился искусственно радиоактивным. При этом получался не один новый элемент, а до десяти радиоактивных элементов (изотопов), различающихся по временам распада. Какие? Во всяком случае, это было что-то новое, но Ферми не мог безапелляционно утверждать, что там есть элемент 93-й, и он очень осторожно описал свои результаты в заметке, посланной в итальянский научный журнал в мае 1934 года.

Заметка привлекла всеобщее внимание. Во Франции, в Германии и в других странах повторяли опыты Ферми, пытаясь найти элементы 93-й, 94-й, 95-й[5].

Ученые были пока очень осторожны, а популярные журналы и газеты легко шли гораздо дальше: они без устали вещали, что получен новый элемент, что уран уже не предел таблицы Менделеева. Итальянская пресса захлебывалась, приписывая открытия Ферми «культурным завоеваниям фашизма», которые «доказывают, что Италия при фашистском строе снова выступает в своей давнишней роли учителя и представляет собой ведущую силу во всех областях». Одна из итальянских газет преподнесла читателям сногсшибательную новость, объявив, что якобы Энрико Ферми подарил итальянской королеве «флакончик с элементом 93».

Газеты только не сообщали при этом, что профессор Ферми считается неблагонадежным, потому что он женат на еврейке и не желает поднимать руку в знак фашистского приветствия.

Ученые многих стран повторяли и проверяли опыты Ферми. Наиболее тщательно делали это в Германии, в берлинском институте кайзера Вильгельма. Ученик Резерфорда Отто Ган, авторитетный химик, не согласился с Ферми. «Этого не может быть», — заранее заявил он, приступая к бомбардировке урана нейтронами. С ним всегда работали доктор физики и химии Лиза Мейтнер и необычайно аккуратный, всеведущий химик Фридрих Штрассман. Они сотрудничали неразлучно почти три десятка лет. В последнее время им приходилось трудно. Лиза Мейтнер, еврейка, могла еще оставаться в Берлине лишь потому, что она считалась австрийской подданной. Однако условия ее жизни среди беснующихся мракобесов фашистского Берлина становились все более невыносимыми.

Мейтнер, Ган и Штрассман тщательно проверили работу Ферми. Они тоже подтвердили, что после облучения урана нейтронами образуется много новых элементов. Их выводы склонялись в пользу того, что, по-видимому, тут есть и 93-й элемент. Кроме того, они нашли еще ряд загадочных элементов и приписали им атомные номера 88 и 89.

Берлинские физики на этот раз ошиблись. Должно быть, так случилось потому, что Отто Ган был слишком твердо убежден в невозможности невероятного. Быть может, по-иному обернулось бы многое в истории человечества, если бы немецкие физики не прошли тогда мимо великого открытия.

Нет, следующий шаг сделали не они, а Ирен Кюри. В 1937 и 1938 годах Ирен и ее сотрудники в Институте радия тоже занимались облучением урана нейтронами. Какие же элементы рождаются, когда ядро атома урана захватывает нейтрон? Вся сумма знаний того времени, все расчеты давали один ответ: это может быть только ближайший сосед урана. До сих пор во всех ядерных реакциях, при естественном радиоактивном распаде, в опытах Резерфорда и во всех опытах по искусственной радиоактивности всегда получались элементы, стоящие рядом, в соседних клетках Менделеевской системы.

Но у Ирен Кюри вместе с ее учеником югославом Павле Савичем результат получился невероятный. Изучив исключительно точно и, как всегда, изящно и остроумно продукт распада урана, они пришли к выводу, что это… лантан. А меж тем лантан, 57-й элемент, расположен в самой середине таблицы Менделеева, очень далеко от урана, и не имеет с ним ничего общего. Как возникает лантан из урана? Этого Ирен Кюри объяснить не могла. Не сразу нашел объяснение и Фредерик. Но он не был скован предубеждением, он допускал возможность невероятного. Теория говорит, что это невозможно? Ну что ж! Зато опыт ясно, безукоризненно свидетельствует, что там есть лантан. Значит, надо продолжать опыты.

Фредерик Жолио познакомился с Отто Ганом в тридцать восьмом году в Риме на конгрессе Национального химического объединения и обсуждал с ним в разговоре работу Ирен Кюри и Савича. Ган не верил.

— Я восхищаюсь вашей женой, — говорил Отто Ган, — я весьма дружелюбно отношусь к ней. Но на этот раз она ошиблась. Посоветуйте мадам Жолио проверить. Впрочем, я повторю ее опыты и надеюсь в скором времени доказать ей, что она не права.

Вернувшись в Берлин, Ган обратился к тем же опытам.

Он остался теперь вдвоем со Штрассманом. Гитлеровские армии, расширяя победное наступление на несопротивлявшуюся Европу, вступили в Вену. После присоединения Австрии к Германии австрийское подданство больше не охраняло Лизу Мейтнер от расистского разгула. Уже немолодая женщина, ученая с мировым именем вынуждена была бежать из фашистского Берлина в Стокгольм.

Ган и Штрассман снова облучили уран нейтронами и как можно тщательнее проверили результаты Ирен Кюри. Ган долго не хотел соглашаться, но ему пришлось признать: Ирен Кюри права. Да, там был лантан! И еще — столь же странно и непонятно — в числе продуктов распада урана оказался еще и сосед лантана барий. Те элементы, которые раньше Ган, Штрассман и Мейтнер приняли за 88-й и 89-й, оказались 57-м и 56-м — лантаном и барием.

Это поистине была загадка. Как могли возникнуть из 92-го элемента 57-й и 56-й? Ган и Штрассман отправили заметку в научный журнал и написали о своем открытии Лизе Мейтнер: быть может, их старый друг сумеет разгадать тайну? Письмо пришло как раз в те дни, когда у Мейтнер гостил ее племянник, тоже беженец из фашистской Германии, известный физик Отто Фриш. Он приехал к ней на несколько дней из Копенгагена, где работал в Институте теоретической физики у знаменитого Нильса Бора, того самого, который поддержал и ободрил Фредерика Жолио и Ирен Кюри на Сольвеевском конгрессе 1933 года.

Мейтнер и Фриш вместе пытались разгадать, как могли из урана получиться элементы 56-й и 57-й. Догадка блеснула у Мейтнер.

Посмотрим на таблицу Менделеева. Уран находится в ее конце, барий и лантан на середине. Заряд и масса ядра бария или лантана составляют примерно половину заряда и массы ядра урана. Не может ли быть, что ядро урана, захватив нейтрон, стало неустойчивым и развалилось, разделилось почти пополам? Осколки этого деления — ядра новых элементов.

Если действительно возможен такой процесс распада, при котором новые элементы отстоят от старого далеко, то можно было подсчитать, что при этом должна выделиться громадная энергия, неизмеримо превосходящая все то, что было известно раньше.

Это следовало из теоретических соображений, развитых Полем Ланжевеном и Альбертом Эйнштейном.

В первые дни января 1939 года Фриш срочно вернулся в Копенгаген, чтобы проверить догадку опытом. Мейтнер негде было экспериментировать, она продолжала расчеты. Понимая, что они у порога грандиозного открытия, они даже не тратили времени на новые поездки, а получаемые результаты обсуждали друг с другом в письмах, телеграммах и по телефону.

Сам Нильс Бор очень заинтересовался ходом работ и повседневно следил за ними. В середине января Бор уехал в США для встречи со своим старым другом Альбертом Эйнштейном, которому тоже пришлось бежать из Германии после того, как нацисты установили цену 50000 марок «за голову еврейского физика».

Бор рассказал об опытах Фриша и Мейтнер на лекции в Принстонском университете. Один из слушателей в тот же день принес эту весть Энрико Ферми — и он был теперь в Соединенных Штатах. В декабре 1938 года ему с женой и детьми пришлось бежать из фашистской Италии. Так получилось, что Ферми и другие физики в США узнали об опытах Фриша и Мейтнер еще до того, как они появились в печати.

Согласовав текст по телефону, Фриш и Мейтнер отправили письмо в редакцию английского научного журнала «Nature». Их заметка «Распад урана под воздействием нейтронов: новый вид ядерной реакции» появилась в журнале 18 февраля 1939 года. А двумя неделями раньше, 30 января того же года, в «Труды Парижской Академии наук» был представлен доклад Фредерика Жолио «Экспериментальное доказательство взрывного распада ядер урана и тория под воздействием нейтронов».

Фредерика Жолио вели вперед интуиция, смелость и то особое чувство, которое было так характерно для Жолио: уменье «открывать окна в сторону неизведанного».

Он не только предположил, он экспериментально доказал, что лантан и барий получаются в результате деления урана. Уран, захватывая нейтрон, расщепляется на два примерно одинаковых ядра. При этом должна выделиться громадная энергия.

Метод опыта был необычайно прост и изящен. Жолио опять воспользовался своим старым полониевым препаратом, обойдясь без каких-либо дорогостоящих установок.

Через двадцать дней последовал новый доклад Фредерика Жолио: «Наблюдения методом камеры Вильсона траекторий продуктов взрыва ядер урана». На этот раз он приложил фотографию, на которой впервые виден был след нового ядра, возникшего при распаде урана. Чтобы получить одну эту фотографию, Жолио девятьсот два раза фотографировал следы распада урана в камере Вильсона.

Ирен Кюри одна и с Савичем в Париже, И. В. Курчатов, Л. И. Русинов, Г. Н. Флеров, В. Г. Хлопин и его ученики в Советском Союзе, Фриш в Дании, Ферми и Сциллард в США, Жолио во Франции — все проверяли опытами новое явление, изучали его основные особенности. Никогда еще не было в физике такого пристального внимания к одному открытию и такого количества работ по одному вопросу всего лишь за несколько месяцев.

Всех привлекала та грандиозная энергия, которая выделяется при делении урана. При делении ядра урана выделяется энергия, в сотни раз большая, чем при естественном или искусственном радиоактивном распаде того же урана. Если бы разделились одновременно ядра всех атомов в одном лишь килограмме урана, то результат был бы таким же, как взрыв тридцати цистерн с бензином.

Но как заставить ядра атомов распадаться одновременно?

Трудно попасть нейтроном в ядро одного атома урана. Немыслимо осуществить атомную бомбардировку так, чтобы сразу попасть в ядра многих атомов. Как же извлечь энергию ядерного деления?

Ответ на это был дан Фредериком Жолио и его сотрудниками Альбаном и Коварским в докладе 8 марта 1939 года. Еще в первой заметке, 30 января, Жолио указал, что если ядро урана делится примерно пополам, то при этом должны выбрасываться еще и нейтроны. Сколько их? Жолио, Альбан и Коварский измерили на опыте: новых нейтронов больше, чем было до распада.

Итак, замедленными нейтронами бомбардируют уран. Какой-то один нейтрон попал в ядро урана и вызвал деление. Уран разделился на два «осколка». «Осколки» — это новые элементы из середины таблицы Менделеева.

Среди «осколков» вскоре были найдены не только лантан и барий, но и другие элементы, например иттрий, стронций, а в воздухе вблизи распадающегося урана нашли радиоактивные изотопы криптона и ксенона.

Сумма зарядов, например, криптона (36) и бария (56) как раз дает заряд урана. Итак, заряд и масса ядра разделились примерно пополам, образовав два новых атомных ядра.

Но — и это самое главное! — несколько нейтронов, вылетевших из ядра урана, не войдут в ядра новых элементов. Они могут снова попасть в другое ядро урана.

Именно это и определили Фредерик Жолио-Кюри, Альбан и Коварский: всякий раз, как один нейтрон, попадая в ядро урана, вызывает деление ядра, высвобождаются два-три нейтрона. Каждый из этих свободных нейтронов, разлетающихся в разные стороны, может на своем пути снова попасть в другое ядро урана и вызвать новое разрушение ядра. А при каждом новом разрушении опять вылетают нейтроны, и их опять больше, чем было раньше. Каждый распад ядра рождает новые распады, количество нейтронов растет как лавина. Энергия урана высвобождается взрывом, сметая и уничтожая все на своем пути.

Это и есть цепная ядерная реакция. Человек искусственно вызывает деление одного ядра атома урана, а дальше процесс развивается уже сам: делятся, разрушаются все новые и новые ядра, и при каждом делении все снова и снова выделяется энергия.

Всего лишь пять лет тому назад Фредерик Жолио в своем нобелевском докладе предсказал цепную ядерную реакцию в далеком, быть может несбыточном, будущем.

«Удастся ли расковать Прометея науки?» — спрашивал в те годы Ланжевен.

Теперь Прометей науки был раскован. Фредерик Жолио с сотрудниками Альбаном и Коварским указали на опыте, как осуществить цепную ядерную реакцию распада урана.

При этой реакции должна выделяться громадная энергия.

Взрыв?

Да, мощный, необычайный, небывалый взрыв.

И если освободить эту силу природы, не научившись управлять ею, то результатом могут быть ужасные разрушения, еще невиданные на земле.