Второй «кит» конного дела

Второй «кит» конного дела

Как же обстояло дело со вторым «китом» — строевой выучкой? По-настоящему я узнал, что такое строй, весной 1920 года под Перекопом, когда проходил службу в 13-й отдельной кавалерийской бригаде. Наш комбриг Владимир Иосифович Микулин, долго потом работавший с Буденным, человек сильной воли и благородной души, все свое умение, знание, весь пыл цельной натуры отдал любимому делу — строительству красной конницы. 

Микулин в прошлом подполковник царской армии. Он окончил кадетский корпус, затем Елизаветградское училище. Произведенный в офицеры в 1912 году, получил назначение в 15-й уланский полк, стоявший в городе Плоцке на Висле. Весной 1914 года о Микулине уже писали все газеты России. Он совершил на коне без единой дневки очень интересный пробег Плоцк — Петербург — 1209 верст за одиннадцать суток.

В 1915 году боевой кавалерист Микулин переквалифицировался в летчики. Командовал авиационным отрядом. До осени 1918 года работал в молодых авиачастях Красной Армии, а потом снова перешел в конницу. В 1920 году занимал пост инспектора кавалерии 13-й армии. Но человек неисчерпаемой энергии, постоянно искавший новое, Микулин стремился туда, где он смог бы все новое применить и лично убедиться в его целесообразности. Его назначали командиром конного соединения.

13-я кавалерийская бригада знала нескольких командиров. Летом 1919 года во время отхода под натиском белых ею командовал пришедший в Красную Армию из лагерей военнопленных высокий, стройный, в пенсне, чех Новотный — бывший гусарский офицер австро-венгерской армии. Под Касторной, когда мы выходили из окружения под носом у бронепоезда белых, он был ранен.

На смену Новотному прибыл помощник командира одного из стрелковых полков 42-й дивизии Попов. Донбасский шахтер, бывший красногвардеец, он в первых же боях показал себя отважным бойцом. На отдыхе — рубаха-парень, равный и с командиром полка, и с рядовым кавалеристом, в бою — в черном кожаном костюме, сам черный, на огромном сером коне, он с высоко поднятой шашкой был в гуще всех схваток. Когда его ранили при наступлении на Дебальцево, вся бригада тяжело переживала потерю полюбившегося ей командира.

После Попова во главе бригады стал командир Орловского полка красавец усач, бывший штаб-ротмистр, Владимир Николаевич Есипов. Это о таких усах, как у Есипова, Пушкин сказал: «Усы гусара украшают». Крайняя инертность нового командира сковывала живые силы бригады. Есипов вскоре был снят. Вместо него прислали из Александровска, нынешнего Запорожья, Владимира Иосифовича Микулина.

Микулин, конечно, не мог, подобно шахтерскому вожаку Попову, двумя — тремя словами добраться до самого кровного, чем жил боец. Но лишь он, новый комбриг, показал всем нам, как можно из малоповоротливой, сырой глыбы отточить гибкий живой организм, на лету перестраивающий свои ряды то для сложного маневра в зоне огня, то для разумного наступления в разомкнутых линиях, то для ловкого удара по флангу, то для сокрушительного натиска сплошной сомкнутой стеной. Бойцы, со строгой меркой подходившие к каждому новому начальнику, полюбили Микулина.

Весною, в дни затишья под Перекопом, бригада выходила из Чаплинки в степь. Наш комбриг подавал команды то голосом, то на трубе, то просто шашкой, заставляя полки менять строй и боевые порядки. Затаив дух, мы носились по широкой Таврической степи, над просторами которой, словно невесомая кисея, плыл стекловидный голубоватый воздух.

Нередко наш комбриг брал у штаб-трубача сигналку и сам исполнял на ней кавалерийские сигналы, изумляя своим искусством музыкантов-трубачей.

Многие из нас впервые участвовали в подобных учениях, во время которых каждый боец ощущал, что его собственные силы вырастают вдесятеро. Подымая боевой дух массы, Владимир Иосифович сам радовался каждому сноровистому и четкому перестроению.

Вскоре мы оценили пользу этих учений. Под командой Микулина бригада в апрельские дни 1920 года покрошила не одну сотню белогвардейских всадников.

Не чета чванливому Соседову, бывший царский офицер и дворянин Владимир Микулин привил многим из нас любовь к филигранной строевой выучке.

* * *

В Ивче, вспоминая уроки Микулина, я усиленно готовился к полковым учениям. С адъютантом полка Петром Ратовым мы садились за стол и, раскрыв кавалерийский устав, с помощью спичек выстраивали на столе эскадроны и полки. Каждая спичка обозначала развернутый строй взвода. Чередуясь, один из нас подавал команды, другой, передвигая спички, совершал заданное перестроение. Затем мы приглашали Афинуса,  и в нашей хате с утра до вечера ревела оглушительная медь. Мы разучивали мотивы кавалерийских команд и тут же по сигналам трубы манипулировали на столе спичками-взводами.

Потом уже занятия, в которых принимал участие весь командный и политический состав полка, проводились в просторной ивчинской школе.

Сотник Силиндрик и прибывший из 6-го полка уралец Ротарев молча сносили «спичечную муштру», зато Храмков, как всегда морщась и фыркая, громогласно выражал недовольство.

Но после того как, спутав команды, он вклинился в строй соседних сотен, чем вызвал недовольство товарищей, отношение Храмкова к «спичечной забаве» стало меняться.

Наши усачи, искоса, в смущении поглядывая друг на друга, сначала несмело, а затем все дружней и дружней, как школьники, повторяли под аккомпанемент штаб-трубача уставные слова команд:

Всадники, двигайте ваших коней

В поле галопом резвей.

И тут же Ротарев, служака старой армии, озорно подпевал на тот же мотив неуставной, более ходовой текст сигнала:

Сколько раз говорил дураку:

Не держися ты за луку...

К уставным словам команды «Вызов коноводов»:

Коноводы, поскорей подавайте лошадей,

Подавайте лошадей, подавайте лошадей,

имелись, оказывается, и неуставные:

Вот попутал меня бес, я к монашенке полез,

Я к монашенке полез, я к монашенке полез...

На все команды, подаваемые трубой, имелись слова официальные и неофициальные, созданные армейскими озорниками и острословами. Вместе со служаками старой армии эти присказки перекочевали и к нам.

Всем нам нравились торжественные слова и мелодичные звуки сигнала седловки:

Всадники, други, в поход собирайтесь,

Трубные звуки ко славе зовут...

Всякий раз, когда в предрассветной мгле, носясь по сонным еще улицам, штаб-трубач исполнял мелодию этого волнующего сигнала, чувство боевого томления, стремление к чему-то возвышенному и труднодосягаемому рождалось в сердце начальника дивизии и в сердце рядового бойца.

Классом в ивчинской школе дело не ограничилось. Когда все командиры сотен, не сбиваясь, стали безошибочно выкладывать из спичек заданные строи, и не только своего подразделения, а и строи всего полка, мы вышли за село. На полях росли густые высокие хлеба, зато к нашим услугам была вытоптанная скотом толока. Тут уже вместо спичек действовали люди. Командир взвода изображал свой взвод. Занятия проводились пеше — по-конному. Правда, обходились без рыси и галопа, но после часа усиленного передвижения по кочковатому лугу у товарищей, особенно у тех, которые, строя фронт, вынуждены были выходить в общую линию из глубины колонны, чубы были мокрые.

И я, и комиссар Климов, и адъютант Ратов, и наша «партийная совесть» — Мостовой — все мы радовались от души, когда вечерами все чаще и чаще около штабной хаты усачи-ворчуны, бросив спички прямо на песок, с пеной у рта доказывали каждый свою правоту.

Быть может, я очень подробно описываю то, с каким трудом нам приходилось постигать все премудрости кавалерийской науки, но я не ошибусь, если скажу, что так же обстояло дело и у прочих политработников, которых партия выдвинула в командиры.

На занятиях по езде и вольтижировке затмевал всех кубанский казак Храмков, но и он поражался искусству степного наездника уральца Ротарева. Смуглый всадник с немного раскосыми черными глазами и выдающимися скулами, легко игравший трехметровой пикой, казался витязем, пришедшим в наши ряды из тьмы веков. И темно-гнедая, живая, словно налитая ртутью Бабочка была ему под стать.

— Настоящий Георгий-победоносец, — восхищался уральцем Храмков.

— А ты нашу уральскую песенку про великомученика Егория слышал?

— Нет, не приходилось, — ответил кубанец. 

Ротарев, лукаво сощурив монгольские глаза, запел высоким тенором:

Сам Егорий во бое,

Сидит на белом он коне,

Держит в руце копие.

Тычет змию в ж...е!

Параня Мазур — «законная хозяйка» толоки, как всегда с интересом наблюдавшая за командирскими занятиями, услышав конец «уральской» песенки, со словами: «Тьфу на вас, пакостники» — повернулась и направилась к лозняку, в гуще которого копошились ее чернорылые питомцы.