Прерванный разговор

Прерванный разговор

«Чатос» подходили к Бахаралосу. В баках плескались последние литры горючего, пулеметные ленты были пусты. Оканчивался восьмой за этот день боевой вылет.

Едва показался аэродром, как двигатель истребителя Степанова стал давать перебои: кончался бензин, С трудом зарулив на стоянку, Евгений, не выходя из кабины, наблюдал за приземлением товарищей.

«Устали ребята, — думал Евгений, — нелегко им пришлось над Уэской».

Уэска, Уэска… Крошечные домики, амфитеатром взбегающие по зеленому склону горы. Собор, вонзившийся шпилем в небо. Красивый город…

Сегодня, 12 октября, в конце дня они потеряли над Уэской Мишу Котыхова.

Днем Михаил сбил на подходе к Сарагосе Ю-52. Трехмоторная фашистская машина под прикрытием истребителей пыталась на небольшой высоте проскользнуть к своему аэродрому Гарапинильос. В пылу боя никто не заметил крадущийся бомбардировщик, но Михаил бросился к крестастой громаде и тремя очередями зажег ее…

Евгений Степанов был крепко привязан к молодому пилоту. На Родине Михаил летал в его звене. И в Испании он по старой привычке звал Евгения командиром и по-прежнему делился с ним всеми своими заботами и новостями.

Евгений хорошо помнил, как провожал Котыхова в первый ночной полет. Это было в январе тридцать седьмого года под Ленинградом. Они прогуливались по расчищенной от снега дорожке в ожидании очереди лететь.

Поскрипывал под меховыми унтами снег. Вспыхивал и гас голубоватый луч посадочного прожектора. Тихо, будто прислушиваясь к гулу моторов, стоял темный еловый лес. Евгений чувствовал волнение Михаила. Понимая состояние молодого пилота, он старался отвлечь его разговором. О многом переговорили они в ту морозную ночь…

Отец Михаила Котыхова погиб в гражданскую войну, с сестрой Тоней жил мальчик у своего деда — кузнеца Акима в селе Приречье. С малых лет Михаилу были привычны яркий огонь горна, звон железа, золотистыe брызги металла, запах окалины.

— Присматривайся, внучек, — говорил старый кузнец. — Уйду на покой — заменишь меня.

Ни внук больше смотрел в небо. Там с восхода солнца и до вечерней зари кружили самолеты: рядом находилась Борисоглебская военная школа пилотов.

Зимними вечерами дед любил рассказывать внукам о войне с турками, участником которой он был. Михаил слушал старого солдата и отчетливо представлял затерянный в Балканских горах перевал, русских гренадер и болгарских ополченцев, атакующих Шипку…

Ежегодно в день взятия Шипки дед с утра отправлялся в стоявшую у ручья жарко истопленную баньку. Долго и шумно парился. Придя из бани, вытаскивал из сундука пропахшее нафталином свое гренадерское обмундирование, начищал мелом до блеска бляху ремня, пуговицы, кресты и медали и перед зеркалом облачался в форму.

Вздыхая, подолгу рассматривал литографию с картины Верещагина «На Шипке все спокойно».

— Всю правду нарисовал Василий Васильевич. Всю правду, — неизменно говорил дед. — Какой художник был? Из одного котелка с солдатом ел, а сам ведь из помещиков происходил. В атаки с нашим братом ходил. Не обошла и его вражья пуля — ранили его турки. Погиб он уже к японскую войну при Порт-Артуре. Утонул вместе с адмиралом Макаровым на броненосце «Петропавловск».

Усаживаясь после бани за стол, старый кузнец выпивал стопку и, подняв указательный палец, говорил жене своей Степаниде Васильевне:

— Не перечь. Я клятву дал: пока живой — поминать дружков своих, оставшихся навечно у Шипки.

Выпив, дед начинал петь лихие гренадерские песни. Сгепанида Васильевна, привыкшая к «вывертам» мужа, только головой качала. Потом отправляла ребят подальше от дома: зачем, мол, им слушать, что пели солдаты в старину…

Дед поднимался с табурета и, печатая шаг, отправлялся на противоположный край села. Там жили родные его однополчан, погибших на перевале.

Возвращался домой Аким к вечеру. Молча брал потертую трехрядку. Примостившись на лавочке под старой грушей, наигрывал, отбивая такт ногой, походные марши своей солдатской молодости. Перед сном кузнец с сожалением снимал форму и аккуратно складывал ее в сундук.

Случалось, что в такие дни в Приречье наезжал участковый милиционер.

— Не положено, Аким Алексеевич, подобную форму носить и к тому же кресты… Порядок нарушаете, — говорил он с начальственными нотками в голосе.

— А ты мне не указ. Тебя на свете еще не было, когда я теми крестами был за храбрость награжден.

— Да ведь я, Аким Алексеевич, для вашей же пользы, — оправдывался участковый.

— Для какой это пользы? — наступал кузнец. — Если хочешь знать, я и Советскою властью отмечен. — Дед вытаскивал из кармана часы и щелкал крышкой. — Смотри! «От Реввоенсовета 1-й Конной армии Акиму Котыхову за храбрость», — торжественно читал дед. — От самого Буденного!

Разговор обычно заканчивался тем, что участковый заходил в дом и садился к накрытому столу.

— За сливовый самогон не заарестуешь? — хитро прищурившись, спрашивал кузнец. — В Болгарии научился делать. Зовется он сливовицей, надо сказать, довольно неплохая вещь.

Аким разливал в стаканы пахучую янтарную жидкость. Высоко поднимая граненый стакан, провозглашал:

— За русское наше оружие! За тех, кто с Шипки не вернулся! За братьев болгар!..

— Значит, мы с твоим дедом одной профессии? — глядя на снижающийся в луче прожектора истребитель, спросил Михаила в тот вечер Евгений.

— Я и не знал, что вы кузнец, — удивился Миша. — Дед мой считает эту профессию наравне с солдатской — самой древней и почетной…

Раскаленный диск солнца уже зацепился за вершины Иберийских гор, когда эскадрилья возвратилась из боя пил Сарагосой.

Подложив под голову куртку, Степанов отдыхал под и рылом самолета. Покачивая головой, Энрике заклеивал серыми кусочками перкаля пулевые пробоины. Мотористы и оружейники снаряжали самолет бензином, маслом и боеприпасами. Запах эмалита привычно щекотал ноздри.

Под крыло заглянул Котыхов: их истребители стояли рядом.

— Можно?

— Заходи, — улыбнулся Евгений. Хлопнув рукой по карману, Михаил сказал:

— Тереза вместе с сидром письмо мне прямо к самолету принесла. От сестры…

— Как дома?

— Пишет, приезжай скорее. Урожай в этом году небывалый. Спрашивает, долго ли будет моя командировки длиться…

— А старый гренадер как — все работает?

— В сторожах теперь. Зрение подводить стало. Не то до сих пор стучал бы в кузне, у него силища огромная.

— Хотел все спросить тебя: как дед отнесся к тому, что ты стал летчиком?

— Гордился. Вернемся — поедем к нам отдыхать. Места у нас раздольные, в лугах заблудиться можно. Осенью свадьбы играют, веселье…

Застегивая на ходу шлем, к стоянке быстро шел Серов.

— Над Уэской крупный воздушный бой. Там дерутся эскадрильи Девотченко и Плещенко. Нас предупредили — быть готовыми к вылету. Ты, Степанов, пойдешь у меня справа. Все равно твои ведомые лететь не могут. — Он указал на стоянки, где механики хлопотали у изрешеченных самолетов Добиаша и Короуза.

— По самолетам!

Будто подхваченный внезапно налетевшим вихрем, рванулся на взлет «чато» Серова. Рядом с ним пошли Степанов и Финн.

Над Уэской кипел воздушный бой. Используя свое численное превосходство, фашистские истребители располагались несколькими ярусами — от трех тысяч до пятисот метров.

Серов рукой показал Евгению и Илье на большую группу истребителей противника, — не ввязываясь в бой, они виражили на самом верхнем ярусе. Видно, кого-то ждут.

Подойдя к изгибу железной дороги, «чатос» развернулись к Уэске. И почти одновременно с ними появилась группа Ю-86. Серебристый клин бомбовозов четко вырисовывался в закатном небе. Степанов ждал сигнала ведущего. Серов качнул крыльями истребителя: «Иду в атаку». Томительные секунды сближения… «Юнкерсы» ощетинились свинцом пулеметов. Сверху на республиканские истребители бросились «фиаты». Эскадрилья, сближаясь с «юнкерсами», шла сквозь косой дождь фашистских пулеметов.

В прицеле истребителя Степанова появился флагман противника. Еще немного… Но тут же, почти вертикально став на крыло, «юнкерс» рванулся в сторону. «Ого… там, видно, бывалый волк сидит». Серов, Степанов и Финн одновременно огнем пулеметов полоснули бомбовоз. «Юнкерс» завалился на бок и штопором пошел к земле. В воздухе забелели парашюты.

Боевой разворот. Звено устремилось к следующей машине. Евгений любил такие атаки, когда чувствуешь дыхание товарища, словно связанного с тобой невидимой прочной нитью.

В воздухе все перемешалось.

Атакованные республиканскими истребителями бомбардировщики развернулись и стали уходить на свою территорию. И тут Степанов увидел горящий «чато». Увидел и Серов. Он подал сигнал Евгению, и оба истребителя в отвесном пике понеслись вниз.

Горел самолет Котыхова. Пытаясь скольжением сбить пламя, охватившее обшивку верхнего крыла и фюзеляж, Михаил остреливался от окруживших его фашистов. Едва не столкнувшись с одним из «фиатов», летчик вогнал в него очередь всех четырех бортовых пулеметов. «Фиат» стал падать. Серов, Степанов и присоединившийся к ним Григорий Попов с трудом сдерживали атаки фашистов, но силы были неравны. После того как Котыхов сбил «фиата», фашисты совсем остервенели. Не жалея боеприпасов, рвались они к едва державшемуся в воздухе «чато».

Бой оттянулся на республиканскую территорию. Котыхов не спешил покидать горящий самолет. Он шел к Сариньене, видимо надеясь посадить там свою машину. Ободренный поддержкой друзей, Михаил боролся с огнеми фашистами. Но вдруг ярко-оранжевое пламя охватило весь истребитель, от центроплана до хвостового оперения. На высоте около двух километров Михаил покинул самолет. В затяжном прыжке он падал к подернутой белесой дымкой земле. Потом над летчиком взметнулся белый купол.

«Фиаты», обладавшие на пике большой скоростью, чуть раньше успели с повисшему на стропах парашюта летчику. Степанов видел, как Михаил, вытянув руку с зажатым в ней пистолетом, стрелял в фашистов.

Положив свои истребители в глубокий вираж, Серов, Степанов и Попов образовали круг, в центре которого снижался Котыхов. Прикрывая попавшего в беду товарища, лишенные возможности маневрировать, «курносые» шли вниз, подставляя себя под удары истребителей противника. Но вот пятнистый «фиат» с переворота устремился к Котыхову. Медлить нельзя. Евгений толкнул ручку управления от себя и оказался в хвосте у фашиста. Нажал гашетки — пулеметы молчали…

От «фиата» к куполу парашюта Михаила протянулись яркие пунктирные дорожки. Евгений дернул рукоятку перезаряжения пулеметов. Вновь нажал гашетку. Пулеметы молчали. Времени размышлять не было. Дав полный газ мотору, Евгений бросил истребитель на хвостовое оперение «фиата». Казалось, столкновение неизбежно, но и последний момент фашист кинулся вниз. Евгений пронесся рядом с Михаилом. Купол парашюта во многих местах был пробит пулями. Голова летчика безжизненно склонилась на грудь.

Убедившись, что добились своего, фашисты развернулись к Уэске. Парашют опустил на скалы иссеченное пулями тело Михаила…

Долго еще в Приречье будут ждать писем. Не скоро страшная весть придет в далекое от Уэски русское село…