Новые друзья

Новые друзья

Нас поселили в Бельяс Артэс. Это одно из красивейших зданий Мадрида. До войны в нем размещался музей. Здание огромное и безлюдное. Идешь по коридорам — ни души. Пустынно. Глухо. Когда в вестибюле с шумом закрывается тяжелая дубовая дверь, слышишь это на третьем этаже.

Единственная живая душа на весь дом — старичок швейцар. Но он до того дряхл, что, кажется, не покинул Бельяс Артэс лишь потому, что ему трудно было сойти вниз, на улицу.

Правда, нашу комнату кто-то прибирает, но кто — мы не знаем: уезжаем рано, а приезжаем поздно.

Однажды, возвратившись с аэродрома, увидели на кроватях свое белье — выстиранное, выглаженное и даже заштопанное. Что за фея заботится о нас?

— Могу узнать, — говорит всеведущий Маноло и тотчас же проворно исчезает.

Он возвращается минут через десять.

— Узнал?

— Маноло не узнал?! Компаньерос! Ха-ха-ха, за кого вы принимаете Маноло! Здесь остались несколько уборщиц. Это славные люди, а старичок швейцар просто замечательный человек. Подумайте — он уже не помнит, сколько ему лет. А стирала вам одна пожилая женщина.

— Ей надо заплатить, Маноло, — говорим мы.

— Заплатить? Но она знает, кто вы! Она знает, что вы русские летчики.

— Ну и что же?

— Компаньерос! — восклицает Маноло, и густые ресницы его снисходительно опускаются. — Вы еще очень плохо изучили мадридцев. У вас они не возьмут денег.

— Брось шутить, Маноло, — говорим мы. — Если тебе нетрудно, лучше позови эту женщину.

— Пожалуйста.

Она входит, тихая как тень женщина в темном старом платье, в стоптанных башмаках. Негромко произносит слова приветствия.

— Присаживайтесь, — говорит один из нас. — Мы хотели бы поблагодарить вас и заплатить вам за работу.

— Заплатить? — Слабый голос ее вдруг становится твердым. — Я ничего не возьму у вас!

— Почему?

— Как почему? — удивляется она. — Разве вы могли бы взять деньги у людей, которые спасли от пожара ваш дом? Вы защищаете мой город. Вы солдаты. У меня сын тоже на фронте. И если чья-нибудь мать выстирает ему рубашку, так же, как я выстирала вам, — вот мы и будем квиты.

Говорит она серьезно, строго, и мы не решаемся ей противоречить. Она права — права той высшей человеческой правотой, которая заставляет и других думать и чувствовать правильно, чисто, великодушно.

— Спасибо! Большое спасибо вам за заботу! — говорим мы ей на прощание. — Буэнос ночес! Пусть вам приснится сын.

Вскоре мы поняли, почему наш Маноло с таким воодушевлением отзывался о старике швейцаре. Если говорить честно, то в первые дни пребывания в Бельяс Артэс мы почти не замечали его. Этот старичок казался как бы приросшим к своему месту. Высохший, ослабевший от старости, он неизменно сидел по утрам на своей табуретке возле массивной зеркальной двери. Но вечером табуретка часто пустовала — видимо, швейцар уже спал.

В огромном зале вестибюля был почему-то сооружен довольно большой бассейн. Возвращаясь с полетов, мы тотчас же раздевались и, не заходя в комнаты, начинали купаться.

Шумели мы во время купания на весь Бельяс Артэс и однажды, должно быть, разбудили старичка. Заспанный, он вылез из своей каморки и подошел к краю бассейна. Посмотрел, улыбнулся. Стоять ему уже было трудно, да и отвык, наверное; он сходил за табуреткой, сел и стал внимательно наблюдать за нами. В это время Бутрым, не умевший плавать, рискнул ступить на глубокое место и чуть было не ушел под воду. Старичок испуганно вскрикнул, и Бутрым тотчас же ухватился за край бассейна. Старичок облегченно вздохнул и тонко, почти по-детски, засмеялся.

На другой вечер, когда началось купание, он сразу же придвинул свою табуретку к воде. Пока мы плавали, с его лица не сходила улыбка. Он наслаждался — что-то шептал, хихикал, запрокидывал голову.

Теперь по утрам, когда мы выходили, он вставал и приветствовал нас, козыряя. К вечеру он уставал и козырял сидя. Это было и забавно и трогательно. Но то, что мы узнали некоторое время спустя, показалось нам не только трогательным.

Как-то вечером, проходя, как обычно, мимо швейцара, мы заметили — старик что-то бормочет. Первым услышал свое имя Бутрым.

— Слушайте! — тихо сказал он нам. — Честное слово, я отлично слышал слова «камарада Педро»!

Мы удивились и не поверили. На следующий вечер решили нарочно пройти мимо швейцара не всей группой разом, а поодиночке. Вот вошел в вестибюль Панас. Старичок улыбнулся ему и едва слышно, почти про себя, прошептал:

— Уна — камарада Панас.

Следующим шел Минаев. Старичок немедленно отметил:

— Дос — камарада Алехандро.

Он пересчитывал нас!

— Как же мне не считать вас, — тихо сказал он в ответ на вопрос Бутрыма, — целый день вы там, в небе. И целый день я дрожу за вас. А когда вы все приезжаете обратно, я могу спокойно уснуть.

Теперь утром и вечером, завидев нас, он, не таясь, сразу же приподнимает сухонький указательный палец и с явным удовольствием отсчитывает:

— Уна — камарада Борес, дос — камарада Педро, трес — камарада Алехандро.

Иногда мы думаем: что будет, если кто-нибудь из нас не вернется?