В Реусе

В Реусе

Через несколько дней мы получили приказание перебазироваться на аэродром Реус, еще ближе к морю. На фронте наступило затишье, вызванное осенней непогодой, непрерывными дождями. Но возле моря фашистская авиация, преимущественно бомбардировочная, продолжала действовать активно.

Узнав, что мы покидаем Сабадель, председатель городского самоуправления от имени горожан попросил меня разрешить им прийти на аэродром, чтобы проводить летчиков. Мы крепко сдружились с сабадельцами, и если бы они пришли на проводы без всякого разрешения, мы были бы только рады.

Ранним утром к аэродрому потянулась вереница горожан. Люди несли громадные букеты осенних цветов, а некоторые — красные флаги. Все оделись так, как одеваются только в доминго. А день был будничный. Народ со всех сторон обступил стоянку самолетов. Каждый хотел пожать нам на прощание руку.

Эскадрилья взлетела и сделала прощальный круг. В последний раз прошли мы над местом, где похоронен Волощенко, и развернулись в сторону моря.

И вот мы в Реусе. Несем береговую охрану, встречаем республиканские корабли, ведем разведку. Вместе с нами на аэродроме базируется эскадрилья бомбардировщиков, укомплектованная советскими и испанскими экипажами и советскими самолетами СБ. Командует ею наш советский летчик-доброволец Александр Сенаторов. Мы впервые располагаемся по соседству с бомбардировщиками и, надо сказать, сначала относимся к ним с некоторым гонорком. Истребители всегда считают свой род оружия выше всех других видов авиации. Однако этот гонорок у нас довольно скоро улетучивается. Мы подчас сидим у своих самолетов без дела, скучаем, а бомбардировщики летают без прикрытия истребителей, подвешивают бомбы и улетают на задание, возвращаются, вновь забирают боеприпасы и вновь скрываются вдали. «Боевой конвейер», — говорят они о своей работе.

Иногда мы видим, как к только что приземлившимся самолетам подъезжает санитарный автомобиль, забирает раненых. Бомбардировщики действуют самоотверженно: по нескольку раз в день без прикрытия пересекают они морские воды и бомбят вражеские базы на острове Майорка. Фашистские истребители частенько встречают их на подходе к Майорке, но обычно не могут преградить им путь: бомбардировщики смело принимают бой и прорываются к цели. Нередко после возвращения с задания мы слышим, как Сенаторов по телефону докладывает в штаб: бомбы сброшены точно, сбито столько-то истребителей.

Мы чувствуем себя в большом долгу перед бомбардировщиками, так как не можем на своих самолетах сопровождать их на дальние расстояния.

— Черт возьми! — досадует кто-нибудь из нас. — Вот кому достается! Летают день и ночь, отражают десятки атак — и все сами, никто им не помогает.

— Вот тебе и бомбардировщики! — говорит Бутрым. — А то «истребители — короли воздуха»! Хотел бы я видеть нас на их месте! Пожалуй, не каждый бы справился с такой работой.

Короче говоря, профессиональную спесь с нас как рукой сняло. Мы быстро сдружились с бомбардировщиками — и сдружились крепко. Особенно с Сенаторовым.

Александр Сенаторов.

Уже внешний вид Сенаторова вызывает уважение, симпатию. Плотный, среднего роста, он необычайно спокоен. Спокоен на старте, когда одна за другой машины уходят в воздух. Только слегка прищурится и изредка протянет: «М-да…» Видимо, что-то заметил: не так самолет взлетел или запоздал пристроиться к группе. Потом скажет летчику о его ошибке — скажет ровным голосом, не спеша, но так, что тот навсегда запомнит каждое слово Сенаторова. Спокоен он и в воздухе. О его мужестве, хладнокровии и выдержке среди летчиков ходит немало рассказов.

«Наш Серов», — с гордостью говорят о нем летчики его эскадрильи. И действительно, он чем-то напоминает Серова, хотя Анатолий, конечно, темпераментнее, порывистее. Эти черты характера запрятаны в Сенаторове где-то глубоко — о них можно лишь вдруг догадаться по мгновенной ослепительной улыбке, которая внезапно озарит его лицо и тотчас же пропадет, сменится обычным спокойствием, или по короткой, неотразимо точной фразе, которой он разрешит долгий спор летчиков, перечеркнет чьи-то сомнения, отбросит чьи-нибудь путаные размышления.

Заметнее всего сближает Сенаторова с Серовым мастерство, дух новаторства, вечные поиски нового. В своем деле Сенаторов такой же непревзойденный мастер, как Анатолий в своем. Он знает всю Испанию и часто ориентируется без всяких карт, по памяти, потому что облетел страну вдоль и поперек по нескольку раз. Это он впервые в Испании начал совершать полеты на дальние расстояния, отказавшись тем самым от прикрытия истребителей. У Сенаторова немало побед в воздушных боях. Он первый в Испании разработал новые боевые порядки бомбардировщиков, позволяющие одинаково успешно обороняться и нападать. Он в совершенстве владеет штурманским искусством и на труднейшие задания водит летчиков сам. Это прирожденный летчик-бомбардировщик, и мне трудно представить себе его истребителем или, скажем, разведчиком, так же как Серова нельзя представить себе никем другим — только истребителем. О сенаторовской эскадрилье знает вся республиканская Испания. Попасть в эту эскадрилью мечтает каждый летчик-бомбардировщик.

Силой командирского авторитета Сенаторов сколотил действительно изумительное по своей боеспособности подразделение. Даже в воздухе его эскадрилью легко отличить от других: она идет обычно плотно, крыло к крылу, словно единая рука управляет летчиками. Красиво ходят сенаторовцы, внушительно!

Мы рады каждой встрече со своим новым товарищем, соотечественником. Правда, встречи эти бывают нечастыми и мимолетными. Увидишь его — шагает по аэродрому, направляется к машине.

— Привет, Саша! Кого сегодня собираетесь «угощать» на Майорке?

Остановится. Улыбнется, пригладит волосы и неторопливо скажет:

— До Майорки надеемся еще истребителей попотчевать.

И идет дальше, чуть покачиваясь. Кажется, ничто на свете не может нарушить точный, как расписание поездов, вылет бомбардировщиков на задание. Они и с погодой не хотят считаться. Но погода чем дальше, тем становится хуже и хуже. В конце концов она заставляет «приземлиться» Даже сенаторовцев.

Вот еще со вчерашнего вечера начался дождь — и льет, льет, бесконечно нудный, вялый. Утро серое, мутное. В углах комнат копошится сумрак. Погода явно нелетная — над морем низко ползут косматые тяжелые тучи. Нет, сегодня и бомбардировщикам не выбраться в воздух.

В полдень к нам стучится Сенаторов. Входит сердитый. Не здороваясь, спрашивает (в голосе беспокойство):

— Как думаете, надолго зарядил этот дождь?

— Осенью тебе и метеоролог не даст точного ответа. А скорее всего надолго, — говорит Панас.

Сенаторов морщится. Неожиданно говорит:

— И в Куйбышеве сейчас, наверно, сеется такой же мелкий дождичек. На Волге ни одной паршивой лодчонки не увидишь.

В Куйбышеве? Почему он вспомнил мой родной город?

— Да я же твою Волгу и Самару не хуже тебя знаю, не одну пару башмаков стоптал на булыжных улицах приволжских городов, — отвечает на мой вопрос Сенаторов.

— Значит, земляки! — радуюсь я.

— Ну как тебе сказать… В одной церкви, может, и не крещенные, а уж волжские припевки мне тоже родные.

Ярче ночного костра вспыхнули в нашей памяти крутые откосы Жигулей, тихие ставропольские заводи и плесы, подернутые утренней дымкой.

Таким возбужденным я еще не видел Сенаторова. Он взволнован воспоминаниями. Ему не сидится на месте — вскакивает, ходит по комнате, снова садится и вдруг тихо запевает: «Эх, Са-ма-ра го-ро-док…» Я подтягиваю.

Теперь нам особенно хочется вместе пойти на одно задание. Но ничего не выходит. Несколько раз мы усаживаемся за карту, вновь и вновь измеряем расстояние до Майорки — нет. Не удастся! Слишком велико расстояние для истребителей: долететь долетим, а обратно не дотянем.

— Жаль, — вздыхает Сенаторов. — А вам было бы хорошо встретиться с их стрекулистами (так он называет истребителей, прикрывающих Майорку). Не сильны они. Покрутят хвостами вокруг нас, повертятся, а как одного сшибешь, остальные уже начинают держаться в почтительном отдалении. Зенитный огонь нас больше беспокоит.

Конечно, жаль — и еще как! Тем более что на днях одному из звеньев нашей эскадрильи представился прекрасный случай продемонстрировать свое мастерство перед друзьями-бомбардировщиками, а мы не только не использовали до конца редкую возможность, но еще и изрядно оконфузились. История и смешная и поучительная. Панас готов рвать на себе волосы.

Получилось так. Звено Панаса патрулировало вдоль берега моря, поблизости от аэродрома. Фашистов особо привлекали огромные резервуары с горючим, находившиеся неподалеку от нас, в Таррагонском порту. Вражеские летчики давно подбирались к лакомому кусочку, но мы неизменно отгоняли их. На этот раз три итальянских гидросамолета решили воспользоваться облачностью, им удалось подойти довольно близко к нашему берегу. Вынырнув из-за облаков километрах в десяти от цели, вражеские самолеты увеличили скорость, но как раз в этот момент Панас заметил их. Быстро выйдя наперерез противнику, истребители молниеносно атаковали его. Не выдержав натиска, бомбардировщики уже стали было разворачиваться обратно, но в это время атака Панаса увенчалась успехом — один гидросамолет загорелся и упал в море. Два других начали быстро снижаться. Истребители продолжали атаковать их. Не прошло и минуты, как второй бомбардировщик тяжело плюхнулся на воду. Наши самолеты сразу же перенесли свой огонь на последнего фашиста. Тот долго не раздумывал и тоже не замедлил сесть. Моторы остановились. Бомбардировщики грузно покачивались на морской зыби, а вокруг них плавали обломки третьего, сгоревшего самолета.

Полюбовавшись этой замечательной картиной, Панас тотчас же поспешил доложить о своей крупной победе. Потный, раскрасневшийся, он подбежал ко мне и одним духом выпалил:

— Сбили три итальянских «капрони». Они все там, километрах в десяти от порта. Один сгорел, а два сидят рядышком, подбитые.

— Вот это истребители! Завидую! — сказал стоявший рядом со мной Сенаторов.

Я засиял: и мы, мол, не лыком шиты! Понимаете сами, сбить звеном три такие «коровы» — это не часто бывает! О происшедшем немедленно сообщили в порт. Два дежурных катера с вооруженными людьми на борту направились в море, к указанному месту.

Панаса окружили летчики-бомбардировщики. Волнуясь, он уже успел красочно, на руках, показать, как происходил бой, когда к нему подошел Петр Бутрым и строго, без улыбки, сказал:

— Панас! Только что звонили из порта, передали, что катера нашли только обгоревшие обломки одного сбитого самолета. И больше ничего.

Летчики замерли от неожиданности. Панас возмущенно запротестовал:

— Не может этого быть! Два самолета сели с остановленными моторами тут же, рядом, где упал горящий.

— Утонуть-то не могли? — спросил Панаса один из летчиков-бомбардировщиков.

— Конечно, нет! — ответил тот. — Они плавают как пузыри.

И только один Саша Сенаторов улыбался и улыбался хитро, поглядывая молча то на одного, то на другого летчика. Эта улыбка доконала Панаса.

— Чего ты улыбаешься? — взбеленился он. — Я на твоем месте давно бы кого-нибудь послал на разведку в море. Может быть, их ветром угнало!

Сенаторов молча, все с той же улыбкой облизнул палец и поднял его вверх:

— Да? А ветерок-то с моря на сушу.

И неожиданно для всех сказал:

—. Твои бомбардировщики, Панас, сейчас, наверное, к Майорке подлетают.

— Как это так — подлетают?! — воскликнул окончательно сбитый с толку Панас.

— А так, очень просто. Вы их крепко прижимали сверху, не давали им уйти в облака, одного сбили — что же им оставалось делать? Они и решили попробовать последнее средство: выключили моторы и имитировали вынужденную посадку. Сели, вроде подбитые. А вы, простаки, поверили. Вот и вся загадка.

Панас с отчаянием схватился за голову, не в силах выговорить ни слова. Каким же надо быть дураком, чтобы выпустить живьем два самолета!

Сейчас к Панасу боязно подступиться: злой, не может себе простить промаха. Бомбардировщики его утешают, как тяжелобольного.

— С кем не бывает, — говорят они ему. — Вот у нас произошел такой случай…

Что-то много рассказывают они этих «случаев»: наверное, уже выдумывают, чтобы успокоить боевого товарища. Я сочувствую своему другу.

В одном из боев над Мадридом мне удалось основательно зажать «мессершмитта». Он не мог уйти от меня: у него сильно дымил мотор и, очевидно, уже кончились боеприпасы. А через несколько секунд меня неожиданно атаковали три «фиата», и мне пришлось уже самому отбиваться.

Но по-настоящему я понял всю силу клокотавшей в душе Панаса крутой бойцовской злости значительно позднее, когда сам испытал ее. Это случилось в период Великой Отечественной войны.

Продвигаясь от Будапешта к Вене, мы приземлились на аэродроме Веспрем. Немецко-фашистские войска откатывались все дальше и дальше на запад. Истребительная группа немцев, располагавшаяся в Веспреме, удрала самым поспешным образом. Даже цистерны с бензином остались в сохранности.

В авиационном городке, в квартире, которую занимал командир немецкой истребительной группы, по данным нашей разведки, полковник, на столе стоял еще теплый электрический кофейник. На радиоприемнике лежала небольшая книжка. С первой страницы на меня смотрело самодовольно улыбающееся лицо полковника. Я обратил внимание на фотографии, развешанные на стене. Он самый! Автор книжки и командир истребительной группы был одним лицом.

Заинтересованный этим обстоятельством, я начал перелистывать книгу. Что такое? Чуть ли не на каждой странице я вижу слова «Испания», «Мадрид». Я не знал немецкого языка. На помощь мне пришел один из офицеров штаба дивизии. Прочитав предисловие автора, он изумленно воскликнул:

— Товарищ командир! Да ведь это ваш старый знакомый! Это же записки о войне в Испании!

И неожиданно с удивительной ясностью я вспомнил тот неудачный бой над Мадридом, когда моя беспечность позволила уйти «мессершмитту». Может быть, полковник, автор записок, был тем самым летчиком, который благополучно выбрался тогда из гибельного положения? Что если это в самом деле он? Кого я выпустил? Матерого хищника, который причинил немало страданий не только испанцам, но и людям многих стран Европы и нашей Родины.

Когда я думаю об этом, во мне всякий раз поднимается злость на самого себя. Та самая злость, которая мучила когда-то Панаса.